Рыжая лиса, услышав гул мотора самолета, просто растянулась в беге. Искрин, сидевший в задней кабине, первым увидел лису. В его глазах загорелся охотничий огонек, и он чуть не вывалился из кабины. Я тоже заразился желанием припугнуть зверя, погоняться за ним. Снизился так, что еле-еле не задевал колесами прошлогоднюю стерню. Лиса, сообразив, что ей по прямой не уйти от чудовища, наседавшего на нее, начала петлять. Свернув несколько раз за ней, слыша за спиной улюлюканье и хохот Искрина, я и в самом деле проникся идеей придавить лису колесами шасси. Но, пребывая в плену азарта, я вспомнил о Викторе Петровиче.
Что сказал бы Виктор Петрович, увидев, как я гоняюсь за лисой на самолете? Что я делаю?
Мой УТ-2 взмыл над равниной. Искрин притих за моей спиной, наверное недовольный таким неожиданным финалом. Простор сразу стал шире и приятнее.
Еще в воздухе я различил на аэродроме среди наших самолетов три "мессершмитта".
Это была местная затея: потренировать летчиков на "мессерах" и попробовать использовать их для свободной "охоты" и разведки тылов противника. На аэродроме, куда я прилетел, меня встретил командир спецгруппы генерал Науменко. Он приказал сразу же идти знакомиться с немецкими самолетами.
Техник, принимавший участие в восстановлении двух "мессеров", уже назубок знал эту машину. Он объяснил мне систему управления, назначение всех кнопок и приборов. Я посидел в кабине истребителя, пощупал все руками и отправился к генералу за разрешением подняться в воздух.
- Лети! - сказал он, с нетерпением ожидая, когда прирученный "мессершмитт" будет кружить над аэродромом.
Я запустил мотор, вырулил, взлетел. Сделал два круга. Машина шла легко. Ничего необычного в ее поведении я не заметил. Увидев, что звезды, нарисованные бледной краской прямо на крестах, еле заметны, я невольно подумал: а вдруг меня встретят в воздухе наши? Несдобровать тогда. Но все обошлось благополучно.
Приземлился. Командира группы почему-то обеспокоило мое возвращение.
- Почему так мало летал? - спросил он. - Что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось, - ответил я. - Хочу пойти на высоту.
На следующий день я испытал "мессершмитт" в высшем пилотаже. Летчику нужно не много времени, чтобы оценить машину, если она легко делает горку, быстро набирает скорость на пикировании, если он в бою догонял ее на вираже и вместе с тем видел, какие дыры в крыльях оставляют снаряды установленных на ней пушек. Я опять сравнивал "мессершмитт" с нашей новой машиной ЯК-1 и снова приходил к выводу, что в этих самолетах есть что сравнивать.
Через полчаса кувыркания в воздухе я совсем забыл, что в моих руках чужой самолет, и, когда заметил вдали наш бомбардировщик СБ, очевидно возвращавшийся домой, спокойно направился к нему. Летчик увидел меня внезапно с близкого расстояния. Наверно, именно так шарахаются овцы, когда увидят голову волка, продравшего крышу сарая. Покачиванием крыльев я несколько раз передал сигнал "Я свой", но "бомбер" так рванул прочь, что я даже начал опасаться за его судьбу.
Немедленно отправился домой. При подходе к аэродрому проскочил мимо заходившего на посадку У-2. Его летчик тоже не обратил внимания на звезды. Увидев меня, он перевалил машину на крыло и тут же, за аэродромом, плюхнулся на пашню. Экипаж выскочил из кабины и, не выключив мотора, бросился к лесополосе.
На КП, куда я пришел для доклада, меня ожидали неприятности. Сначала летчик У-2, узнав, что "мессер" наш, ругал и самолет и меня. Потом позвонили из Миллерова.
- Кто у телефона?
- Дежурный, - ответил я, случайно взяв трубку.
- Что у вас там за чертовщина? - гремел голос.
- Какая чертовщина? - таким же тоном спросил я.
- Кто разрешает гоняться на "мессершмиттах" за нашими самолетами?
Я опешил. Что сказать в ответ? Я ни за кем не гонялся, но как это доказать, если экипаж бомбардировщика именно так расценил мои действия?
Голос в трубке требовал наказать виновного за то, что СБ сел на вынужденную в плавнях. Я передал трубку командиру спецгруппы. А потом мне пришлось подробно объяснять, как все произошло.
Несколько дней мы летали на "мессершмиттах" только в пределах своего аэродрома. Затем Науменко послал одного из нас - капитана - "прощупать передний край", то есть проверить, как там отнесутся к появлению "мессершмитта" со звездами. "Мессершмитт" не возвратился.
К вечеру генерала пригласили на КП пехотной дивизии. Я отправился вместе с ним. По дороге строили разные догадки. Что же случилось? Но все моментально прояснилось, когда на командном пункте мы увидели нашего капитана. Он сидел в уголочке с разукрашенным синяками лицом. Капитан бросился нам навстречу, как бросаются осужденные на казнь к своим избавителям. На обратном пути он с горечью рассказал, что с ним произошло.
В полете у его машины заклинило мотор, и он вынужден был приземлиться у самого переднего края нашей обороны с убранными шасси. Бойцы окружили "вражеский" самолет и даже несколько раз пальнули по нему для острастки. Летчик, выбравшись из кабины, заговорил с ними на русском языке. Тут-то и началось.
- А, предатель! - воскликнул один из бойцов. - Бей его!
И уже никакие заверения: "Товарищи, я наш!" - не могли сдержать гнева толпы. Перед ней был "мессершмитт", на крыльях которого из-под звезд явственно проступали ненавистные черно-белые кресты.
- Если бы не подоспел комиссар батальона, - сказал капитан, - приговор мне, как "изменнику", был бы приведен в исполнение. Но тумаков досталось. А за что?
- За эксперимент, - ответил я, смеясь.
- Покорнейше благодарю. Синяки я согласен разделить на всех нас поровну. Больше я на нем не ездок!
- Как так? - насторожился генерал.
- Сегодня же уезжаю в свой полк - и все! На аэродроме я увидел Виктора Петровича. Он ходил вокруг одного из немецких истребителей, осматривая его со всех сторон.
- Какую науку уже взял от него? - спросил Виктор Петрович, кивнув на "мессершмитт".
Я коротко рассказал о своих наблюдениях. Мои полеты на "мессершмитте" не были бесполезными. Я теперь лучше знал и его положительные качества и недостатки. А когда знаешь противника, легче бить его в бою.
- Хорошо, - сказал Виктор Петрович. - А воевать ты не разучишься в этой "академии"? Наш полк перебазируется в другой район.
Под Харьковом уже шли упорные бои на земле и в воздухе. Там будут сражаться мои товарищи. Значит, и мне нечего здесь отсиживаться. Я не намерен ожидать тумаков или чего-нибудь похуже от своих же солдат.
Мы еще немного походили вокруг "мессеров". Виктор Петрович внимательно слушал мои объяснения, даже кое-что записывал. Он сказал, что прилетел поторопить мастерские с ремонтом наших машин. Но я понял и то, чего не сказал Виктор Петрович. Наш полк, уже носивший имя гвардейского, был накануне серьезных боевых испытаний. Прорыв нашей обороны под Харьковом разрастался в новую катастрофу. Туда и направлялся полк. Виктор Петрович хотел, чтобы я был вместе со всеми: мой опыт, мои руки бойца были нужны, очень нужны полку.
Через несколько дней меня, наконец, освободили от сугубо специальных занятий. Захватив свой маленький чемоданчик и реглан, я торопливо зашагал к У-2. Летчик армейской авиации согласился попутно забросить меня в полк.
Мы взлетели. Весенняя, покрытая изумрудной зеленью степь радовала глаз. Однако вскоре на горизонте, слева по маршруту, появились темно-серые пятна. Но эти были не тучи, как показалось мне вначале. Это зловещими столбами дыма и пыли вылезала из окопов война.
11. Лето, отданное врагу
Пилот, неподвижно сидевший в передней кабине, оглянулся, и наш У-2 сразу пошел на снижение. По привычке я посмотрел сперва вверх, потом на землю. На аэродроме, расположенном рядом с селом, стояло множество самолетов.
В полку меня ожидало какое-то новое назначение. Я уже слышал, что наша эскадрилья получила самолеты ЯК-1, что ее командиром стал капитан Анатолий Комоса, что Матвеева перевели в другую часть, а нам прислали нового начальника штаба.
У командного пункта я увидел группу летчиков. Еще издали узнал Крюкова, Фигичева, Федорова, Труда, Речкалова, Искрина, Науменко, Вербицкого, Мочалова, Бережного… После крепких рукопожатий посыпались вопросы, реплики:
- Ну, как "мессеры"? Лучше наших ЯКов?
- А сколько "худой" берет снарядов?
- Подсчитаешь в бою, когда по тебе выпустит!
- Долго, сатана, стреляет.
- Все равно у него есть своя ахиллесова пята. Точно?
- Конечно!
- Отпустите, братцы, - взмолился я, чувствуя, что разговор затягивается. - Надо же доложить о прибытии. Потом все расскажу.
- Давай иди, но учти: сейчас уезжаем.
В землянке темно. Свет коптилки освещает только тех, кто у самого стола. Командир полка, сидя на табуретке, держит трубку телефона, читает с листа боевое донесение за день. После очередной длинной фразы он заметил меня, я отдал честь. Он кивнул: "Подожди".
Подошла Валя. Ее лицо поразило меня своей бледностью. Она приветливо улыбнулась. Я подал ей руку. Ее глаза пытались мне что-то сказать.
Слушая донесение, я представлял, чем был для полка минувший день. Он дышал жаром, дымом и пылью Молдавии. Словно бы на этих рубежах война снова начинала свой девятый вал. Немцы наводили переправы на Северном Донце, как год тому назад - на Пруте. Истребители разведывали переправы, штурмовали войска, занимавшие плацдармы. Однако здесь почти каждый вылет истребителей происходит в содружестве с ИЛами. Эти ширококрылые, упрямые горбатые машины занимают добрую половину аэродрома. С такими близкими и мощными напарниками на штурмовку ходить интересней, чем одним.
- Совсем? - вдруг слышу обращенный ко мне вопрос командира.
- Да. Эксперименты окончены.
- Хорошо! Куда же тебя определить? - Виктор Петрович Иванов внимательно смотрит на меня. - Командир вашей эскадрильи уже назначен. Пойдешь к нему заместителем?
- Мне все равно, лишь бы воевать.
- За этим дело не станет. Комэск часто болеет, поэтому тебе придется водить эскадрилью.
- Разрешите идти? - говорю я, вспомнив, что меня ожидают летчики.
- Иди. Завтра соберем ребят, расскажешь о "мессершмитте".
- Есть!
Меня подхватили крепкие дружеские руки и подняли в кузов. Когда ехали, Комоса протиснулся ко мне.
- С тебя причитается.
- За что? А-а!
- То-то! - Комоса засмеялся. Глаза его теплились.
Проезжая мимо белых украинских хат, мимо стада коров, поднимавшего пыль и расползающегося по дворам, думалось о том, что от нас зависит отстоять тишину этого села, не дать нарушить ее лязгом гусениц танков и взрывами бомб. Хотелось быстрее включиться в боевую работу.
Утром, до получения приказа на вылет, командир полка собрал у КП все эскадрильи, пригласил садиться на землю и предоставил мне слово. Я увидел весь полк. Летчики, штабисты, техники. Они сами произвольно поделились на три группы, придерживаясь комэсков. Вокруг Фигичева было больше всего близких мне ребят: эскадрилья все еще летает на наших стареньких МИГах, на которых мы начинали войну.
В эскадрилье Комосы были летчики, овладевшие ЯКом после того, как мы так много учили их с Крюковым под Ровеньками искусству вождения устаревшего "ишачка". Комоса выглядел уставшим, понурым. Виктор Петрович, комиссар и начштаба сидели впереди всех на скамейке, доставленной сюда снизу.
Родной полк. 16-й гвардейский! Стоя перед всеми, ощущая на себе сосредоточенные, серьезные взгляды, я глубже почувствовал значение полетов на "мессершмитте", полезность их. Я знал что-то такое, чего не знали другие, и теперь должен всем поведать о своих выводах. И я все рассказал о "мессершмитте-109". Он теперь был для меня не тем абстрактным противником, которого я видел на расстоянии или в прицеле. Я вертел перед глазами моих слушателей его макет, то обстреливал его, то бросал в пике, то вел его на себя, то сам прижимал его на вираже. Я пробовал разъяснить, на что способен "мессер" в воздушном бою, на каких маневрах его лучше подловить.
Не успел я ответить на все вопросы, приказ штаба дивизии поднял всех на ноги. Надо сопровождать старых знакомых - СУ-2.
- Кто ведет вашу группу? - обращается к Комосе начальник штаба. - Вы сами?
Комоса, стоявший рядом, кивнул на меня: Покрышкин, он с "мессерами" теперь на "ты".
- Я плохо знаю этот район. Разрешите сходить в этом вылете ведомой парой.
Мы молча направляемся к стоянкам.
- Вот твой самолет, - указывает Комоса на ЯК и все так же медленно, без особого энтузиазма двигается дальше.
У самолета меня встречает соскучившийся Чувашкин. Он чем-то взволнован.
- Товарищ капитан, это машина не моя. Вы были когда-нибудь недовольны мной?
- А вы от меня слышали об этом?
- Нет. Тогда вам надо попросить командира полка.
- Не волнуйся. Будем работать вместе.
- Спасибо. Мы слишком много пережили, чтобы все забыть. Эта машина неплохая, я осмотрел ее тоже.
К самолету, вижу, бегут две девушки, тащат, держа на весу, парашют в чехле.
- Что это, Чувашкин? - удивился я.
- Ансамбль песни и пляски, - широко улыбается он. - Укладчицы парашютов.
Девушки в столовой или в штабе - явление обычное. Но девушки на аэродроме, у самолетов - это ведь не к добру. Такой предрассудок бытует в авиации издавна. А они вот весело, с улыбкой, словно забавляясь, подают мне на крыло парашют. Я мельком взглянул на них и что-то прошипел…
Взлетаем. Комоса почему-то никак не может завести мотор своего самолета. Очевидно, неисправность. А бомбардировщики уже над нами. Ждать, пока взлетит командир и его ведомый, больше нельзя.
В воздухе нас шесть вместо восьми.
Четверка идет выше моей пары, непосредственно прикрывающей СУ-2. В моей группе не хватает пары Комосы. Непредвиденная задержка с вылетом смазывает все договоренности на земле. Радиосвязи нет, вынужденно взятая на себя роль ведущего группы сводится к нулю.
Под нами на запад зигзагообразной лентой тянется Северный Донец и где-то далеко впереди пропадает в утренней дымке. Моя пара на большой скорости переходит с фланга на фланг группы бомбардировщиков, идущих ниже, впереди, готовая отразить удар "мессершмиттов", если они появятся.
Мы что-то вроде телохранителей. Но это определение чисто внешнее. На самом деле для каждого истребителя, сопровождающего другие самолеты, эта роль исполнена большого смысла и значения. Ты летишь ради того, чтобы СУ-2 поразили цель и невредимыми возвратились домой. Их задача становится твоей задачей. Значит, надо заботиться о том, чтобы подопечные самолеты без потерь вышли на объект, точно ударили. А доверие к нам, истребителям, к нашему боевому мастерству, разве это не обязывает, не приковывает к этим медлительным, нагруженным бомбами самолетам? Там ведь ребята думают об удаче.
Девятка СУ-2 плотной группой идет навстречу опасностям. Летчики, конечно, видят, что высоко над ними вьется четверка ЯКов, а непосредственно возле них только пара. Мне понятно их отношение к моей паре: "Что-то маловато вас, "яшки", и я стараюсь частой сменой места со своим напарником Бережным - "ножницами" - демонстрировать "мощь": будьте, мол, уверены! Немного волнуюсь, давно не летал в бой, отвык от напряжения боевого полета.
Весенние облака. Голубое небо. Зеленый простор внизу. Белые горы Лисичанска. Их сразу фиксирует память. В каждом полете перво-наперво будешь искать глазами этот ориентир.
Дым расползся по берегу Донца. СУ-2 с ходу сбрасывают бомбы на переправы, на войска. С разворота они устремляются домой. Первое звено быстро отрывается. Второе также. Передо мной уже не строй эскадрилий, а то, что мы пренебрежительно называем "колбаса". Вот и прикрой их, если они так растянулись. Каждый из них спешит на свой аэродром.
А "мессершмитты" на высоте поджидали именно этих минут беспечности. Они вывалились из-за облаков несколькими парами. Их восемь, нас шесть. Вступать с истребителями в драку им ни к чему, им цель нужна поважнее. Я понял их тактику с первого захода. Они сразу полезли на отставших бомбардировщиков.
Мы с Бережным бросились "мессершмиттам" наперерез, стреляя в упор. "Мессеры", выйдя из атаки, взмыли к облакам. Один с дымом потянул на запад, сопровождать его отвалил еще один.
Я проводил их взглядом с усмешкой - теперь осталось шесть, и нас тоже столько. Ведь там, под облаками, наша четверка: больше их сюда не пустят, навалятся сейчас. Но, посмотрев вокруг, под облака, я не обнаружил там ЯКов. Где же они?
В трудную минуту мне не раз приходилось искать тревожным взглядом товарища, как, впрочем, случалось в бою кому-то искать и меня. Но исчезновение нашей четверки из виду сейчас, уход за облака - это глубоко встревожило меня. Бомбардировщики, заметив опасность, растянулись еще больше. "Мессершмитты" снова падают на них с высоты. Не на нашу пару истребителей. Чтобы сбить кого-нибудь из нас, им необходимо повозиться, а одиночный бомбардировщик - верная добыча. Это мы знаем. Потому бросаемся от одного к другому, подставляем свои машины под удар, стреляем - лишь бы сорвать их атаку. Вот один пошел колом в землю, и сразу же "мессершмитты" отвалили, оставили нас в покое. Видимо, жертвой стал ведущий.
Мы с Бережным, проносясь над бомбардировщиками, пересчитываем их, не доверяя своим глазам. Все целы! Как нам удалось защитить их? Трудно самим поверить в это. СУ-2 возвращались домой. Переправы были уже далеко позади. Небо в тихих облаках и голубых проталинах. Земля в майской зелени. А я, чем ближе к аэродрому, тем становился злее.
На войне, оказывается, бывает так же, как и в жизни. Мы с Бережным невероятным напряжением сил защитили бомбардировщиков, а в донесении будет фигурировать шестерка, "надежно прикрывшая"…
Такого прощать нельзя! Сопровождение бомбардировщи ков требует тоже своих твердых правил и законов. Их надо знать и соблюдать. Без этого перебьют их, как куропаток. Уже скрылись вдали белые горы, черные тучи дыма. Но они стоят перед глазами. Они заставляют думать. Там сражение только разгорается. Новые бои потребуют от нас новых подвигов. Четверка уже дома. Летчики все вместе поджидают нас.
- Чего ушли за облака?
Я водил группу, я отвечал за бомбардировщиков. Я имею право спрашивать, переполненный напряжением боя. Старший четверки озирается на своих товарищей. Он, конечно, хочет, чтобы говорили все. Ему нужна поддержка.
- Искали "мессеров".
- И нашли?
- Что-то не попадались.
- А своих бомбардировщиков на обратном пути видели?
- Вы были с ними…
- Да, мы были с ними. А где были вы?!
Нас окружают другие летчики. Комоса тоже подошел. Я приумолк, ожидая его вмешательства. Он не проронил ни слова.
- Мы вдвоем с Бережным не дали врагу сбить ни одного нашего. А почему мы не видели никого из вас в этой схватке? За облаками спокойнее. Я буду водить группы, - мне пришлось обращать это предупреждение к рядовым летчикам и к комэску тоже. - Со следующего вылета буду водить. Но если впредь кто уйдет со своего места прикрытия, я его сам расстреляю. Отвечу за это, но расстреляю как предателя.