- Не горячись, Саша! - сказал подошедший Комоса. - И вообще ты напрасно затеял этот разговор. Такому не докажешь. Только наживешь себе неприятностей. Он тебе не простит.
К сожалению, Комоса оказался прав.
Через несколько дней я привел эскадрилью в Махачкалу. На аэродроме узнал, что в этом приморском городке живет наш бывший летчик Викентий Павлович Карпович. С адресом в кармане пошел к нему.
В небольшой комнатке, которую снимал Карпович, собралась уже целая компания. Раньше меня туда пришли Фигичев, Речкалов и Труд.
Карпович встал из-за стола и шагнул мне навстречу. Тут я увидел, что одна рука у него неподвижна. Мы обнялись. Потом он познакомил меня со своей женой.
Стол хозяев не ломился от яств и напитков. А мы тоже после долгих странствий вдали от полка пришли в гости, как говорится, без "снаряжения". Я предложил Карповичу вместе сходить на базар и что-нибудь купить.
Мы вышли на улицу. Ветер доносил шум и запах моря.
- Ну, как тебе живется в тылу?
- Какой же здесь тыл, Саша! Теперь тут край войны. Не передний, конечно. Но куда отступать дальше?.. Я промолчал.
- А насчет жизни, что ж, - продолжал Карпович. - Пока рана не заживет, меня, наверное, будут кое-как снабжать. А потом… из армии не уйду. Как вылечусь - поеду в Москву, попрошусь в академию…
- Верно! - поддержал я. - Где-то на фронте я уже видел такого, как ты, однорукого. Распоряжался исправно.
- Мне еще полетать надо, Саша. Вся война - впереди.
- Да, сражения еще будут. Пружина только сжимается!
- Вот именно - сжимается, - поддержал Карпович. - И скоро разожмется!.. Я верю в это.
Когда мы кое-что купили на базаре и в магазине, Карпович заторопился домой. А я решил прогуляться к морю, пока его жена приготовит закуску.
В памяти снова ожило все пережитое от первого взлета в Новосибирске до последнего изнурительного путешествия. То ли нервы начали сдавать от усталости, то ли море навеяло грустные думы, но на душе у меня стало тоскливо. Постояв несколько минут на берегу, я пошел к Карповичу. Там мы и заночевали всей компанией.
А на следующее утро мы, к огорчению гостеприимного хозяина, стали собираться в путь. Полк покидал город.
- Если оставят в армии, обязательно разыщу вас! - дрогнувшим голосом сказал Карпович, прощаясь с нами.
- Где искать-то будешь? - спросил Речкалов.
- Надеюсь, где-нибудь на Украине, в Молдавии.
- Копи харчи на дорогу - пригодятся. Из кабины автомашины выглянул комиссар полка.
- Наговорились? Счастливо оставаться, Карпович! Грузовик, в кузове которого мы разместились, медленно двинулся по городу. Мимо поплыли низенькие, словно вросшие в землю, домики с плоскими крышами.
За Дербентом мы по предложению комиссара купили несколько мешков яблок. Старая пятитонка стала скрипеть еще больше, особенно на поворотах.
На одном из горных спусков я, услышав какой-то неестественный скрежет в кабине, наклонился к окошку и увидел, что шофер никак не может включить меньшую скорость. Попробовал тормозить - тоже безуспешно.
Я взглянул вперед: дорога с резким поворотом шла круто вниз. Шофер суетился, но у него ничего не получалось. Надо было спасаться.
- Прыгайте! - крикнул я и первым бросился за борт. За мной выскочили все летчики. Последним с подножки прыгнул комиссар и кубарем покатился под откос. Через несколько мгновений машина на бешеной скорости развернулась вправо и исчезла в пропасти.
Большинство из нас отделалось ушибами, а Погребной, Федоров и Шульга пострадали серьезно. Остановив первую же попутную машину, мы добрались до ближайшего городка, где находился госпиталь. Трех товарищей врачи сразу же положили в палату, а остальным оказали помощь.
Когда выходили из госпиталя, я увидел в вестибюле здоровенного детину с бородой. Согнувшись, он чистил сапоги.
- Фадеев!
- А-а, Покрышкин, - весело отозвался он, выпрямившись во весь свой богатырский рост.
- Ты чего здесь?
- После ранения. А теперь вот собираюсь на танцульки! Товарищи уже ожидали меня на улице, но мне не хотелось так быстро расставаться с Вадимом.
- Значит, подлечился, если к девчатам бегаешь?
- Дня через два выпишусь и в Баку подамся.
- Зачем?
- Там теперь собираются все безлошадные, - ответил Вадим и засмеялся.
- Нас тоже туда направляют. Слушай, переходи в наш полк. Вместе будем переучиваться на новые самолеты.
- С превеликим удовольствием, дружище. Где вас там искать?
- Вот подъедет сюда наш штаб - и спросим. Да я тебя еще здесь представлю командиру полка. Если понравишься ему, то…
- Я не барышня, чтобы нравиться, - перебил меня Вадим. - Нужны летчики - пойду и не подведу гвардию.
Вадим так грохотал басом, словно уже сейчас говорил с командиром полка.
Не успели мы закончить разговор, как подъехали наши машины.
- Вот они, легки на помине, - сказал я Фадееву. - Пошли.
Командир стоял в кругу моих недавних спутников и слушал рассказ Искрина о печальном происшествии.
- Товарищ гвардии майор, - обратился я к Краеву. - Вот "завербовал" в наш полк хорошего летчика.
Фадеев сделал шаг вперед и представился. Командир подал ему руку. Вадим так пожал ее, что Краев чуть не вскрикнул.
- Ну и силища!
- Я считал, что гвардейцы намного крепче нас, - пошутил Фадеев. - Извините, товарищ гвардии майор.
- Где ты такой вымахал?
- На Волге.
- Истребитель?
- Конечно.
Летчики с любопытством рассматривали богатыря, на груди у которого красовался орден Красного Знамени.
- Бороду-то зачем отрастил? - спросил Фигичев.
- На страх врагам! - все так же весело ответил Вадим под общий смех.
Переночевав в этом городе, мы двинулись дальше на юг. Полк разместился в небольшом приморском городке. Здесь было много частей, ожидавших получения самолетов. В очереди мы оказались далеко не первыми.
Летчики и техники, привыкшие к напряженной фронтовой жизни, томились от неопределенности и безделья. Перед обедом или ужином у небольшой столовой всегда собиралось много народу. Каждый стремился первым ворваться в столовую, чтобы не париться на жаре и не стоять в очереди у столов. На этой почве нередко возникали ссоры, порой довольно бурные, когда кто-нибудь от скуки переусердствовал в "дегустации" местных вин. В такую историю случайно попал и я.
Во время ужина ко мне и сидевшим рядом Голубеву и Труду пристали трое подвыпивших старших офицеров. Не стерпев грубости и оскорблений, я дал резкий отпор и за нарушение субординации оказался на гауптвахте.
Этим не замедлили воспользоваться уже давно косившиеся на меня командир полка и его друг капитан Воронцов. Вернувшись в полк, я услышал, что уже снят с должности командира эскадрильи и выведен за штат. Решил проверить этот слух и пошел к начстрою полка старшему лейтенанту Павленко. Он сидел один за столом, заваленным ворохом бумаг.
- То, что снят с должности, не самое страшное, - огорошил меня Павленко. - Ведь тебя, капитан, из партии исключили!
- Неужели и на это пошли?
- Вчера на заседании партийного бюро командир тебе все припомнил: споры с ним, самовольство в тактике, или, как он назвал, "нарушения требований устава истребительной авиации". Ну и, конечно, последнюю ссору с начальством соседнего полка.
Пораженный услышанным, я молча смотрел на него.
Как же так? Я честно воевал с самого начала войны, был в коллективе на хорошем счету, сбивал фашистов, а сейчас, в первые же дни пребывания в тылу, - оказался недостойным носить звание коммуниста, быть командиром-гвардейцем.
- Но и это еще не все, - продолжал Павленко. - На тебя передано дело в Бакинский военный трибунал. Почитай вот, какую характеристику на тебя направил туда Краев. Можешь взять себе. Это копия.
Я прочел, и все во мне закипело. Запечатленная на бумаге подлость обжигала. Хотелось немедленно пойти к Краеву и высказать ему все начистоту. Но я понимал, что в таком возбужденном состоянии этого делать не следует.
Расхаживая из угла в угол, я пытался осмыслить, что же со мной произошло. Я глубоко сожалел, что находился в тылу, а не на фронте, что не имею сейчас возможности сесть в самолет и ринуться в бой. Только перед лицом опасности, в жаркой схватке с врагом я мог освободиться от угнетающих мыслей, заглушить растущее в душе возмущение, доказать, что я не тот, кого можно так легко втоптать в грязь.
Выскочив на улицу, я торопливо зашагал к берегу моря. Необходимо было уединиться, чтобы лучше разобраться в своем поведении, трезво оценить положение, в котором теперь оказался. Нужно было как бы со стороны посмотреть на себя и других.
До сих пор я был убежден, что живу и поступаю правильно. Воевал так, как подобает коммунисту, никогда не переоценивал своих заслуг, с одинаковой требовательностью относился как к себе, так и к другим, не мирился с тем, что считал неправильным в нашей фронтовой жизни. И теперь вот моя прямота обернулась против меня.
Кто же мне может помочь? Виктора Петровича рядом нет, Комиссар полка Михаил Акимович Погребной - в госпитале.
По приказанию майора Краева к занятиям меня не допускали, а находиться в общежитии, на глазах у начальства, было невыносимо. Поэтому я с утра до вечера пропадал на берегу моря, осмысливая накопленный боевой опыт, разрабатывая новые тактические приемы. Моя тетрадь ежедневно пополнялась интересными выводами, а альбом - схемами. Я верил, что скоро все это пригодится, если не мне, то другим летчикам. А сама работа отвлекала меня от тяжелых дум, помогала хоть на время забыть, что надо мной сгущаются тучи.
Друзья-летчики в свободное время, вечерами, навещали меня, рассказывали все новости, связанные с моим "делом". Оказывается, командование полка уже затребовало обратно документы на присвоение мне звания Героя Советского Союза.
Здесь, на берегу, однажды произошел у меня интересный разговор с Фадеевым.
- Саша! Ты на меня не обижаешься?
- За что?
- Ну как за что?.. Вышло нескладно. Ты меня рекомендовал в полк, а теперь я командую твоей эскадрильей.
- Да при чем же тут ты? - рассмеялся я. - Чудак. Я даже рад, что именно тебе передали эскадрилью. Народ там чудесный. Ты их лучше готовь к предстоящим боям. Вот тебе, Вадим, мои записи по тактике и учи только по ним. Помни: чтобы побеждать в бою, надо иметь превосходство в высоте, скорости, маневре и огне. Тут обо всем сказано. А как хотелось самому проверить в бою эти выводы!
- Ну и проверишь. Мы еще не раз подеремся вместе против фашистов.
- Боюсь, что нет.
- Ты что надумал, Сашка? Брось дурить!
- Дай мне самому в этом деле разобраться.
Позже, успокоившись, я осознал, что поддался тогда слабости. Даже если меня исключили из партии, я душой и мыслями был и останусь коммунистом. А самоубийство - это "лекарство" для слабовольных людей. Надо бороться за свою правоту, и бороться делом. Умирать - так в бою! Нужно любым способом вырваться на фронт, пойти в какой угодно полк, если в своем уже нет для меня места. И я решил немедленно послать письмо Маркелову, полк которого стоял где-то под Грозным.
Через несколько дней пришел обнадеживающий ответ. Но вырваться на фронт мне не удалось. "Делу" дали ход. Разбухая, оно, словно меч, висело надо мной. Следователи вцепились в меня мертвой хваткой.
Оставался единственный выход - самовольное бегство на фронт. Но без документов сделать это было очень трудно, да и опасно. Меня могли задержать и обвинить в дезертирстве.
Однажды вечером, как только я вошел в общежитие, ко мне бросились почти все летчики эскадрильи:
- Погребной здесь!
- Где он? - встрепенулся я, готовый немедленно бежать к нему.
- Сегодня привезли. Еще болен, лежит у себя на квартире.
На следующее утро я разыскал дом, в котором остановился комиссар.
- А-а, Покрышкин, входи, входи, - сказал Погребной, приподнимаясь с постели, чтобы подать мне руку.
На его бледном лице уже заметно проступал румянец, глаза светились бодростью. "Значит, поправляется", - с радостью подумал я. И, словно угадав мои мысли, Михаил Акимович сказал, что скоро поднимется, что его уже давно тянуло в полк, поэтому он и уехал из госпиталя.
- Ну, рассказывай, что случилось с тобой, - вдруг перевел он разговор и опустил голову на высокую подушку.
Я доложил комиссару обо всем, что произошло, и вынул из кармана копию отношения в трибунал, подписанную Краевым.
Прочитав эту стряпню, Погребной долго лежал молча, закинув руки за голову. Я тоже молчал, ожидая, что он скажет.
- Да, Покрышкин, положение сложное. Надо хорошенько подумать, как тебе помочь.
Я признался, в чем конкретно виноват, но заметил, что подошли ко мне предвзято, бесчеловечно. Одно дело - наказание за провинность, и совсем другое - безжалостная расправа. Я попросил Михаила Акимовича написать на меня правдивую характеристику и направить ее в военный трибунал.
- Я немножко тебя знаю, - улыбнулся Погребной. - Ты правильно говоришь, что нельзя перечеркивать в человеке все хорошее, если он допустил ошибку. А некоторые наши начальники поступают иначе: если кто споткнулся - топчи его в грязь, а не то, поди, еще поднимется да выше станет… Сколько у тебя вылетов?
- Больше четырехсот.
- А сбил сколько?
- Официально двенадцать, да есть еще не засчитанные. - Ну вот. Этого, брат, не перечеркнешь.
Комиссар снова приподнялся на локоть. Он осуждал меня за горячность, сетовал на то, что дело зашло слишком далеко, потом стал расспрашивать о товарищах, об учебе. Мне показалось, что мы снова сидим с ним под крылом самолета и беседуем, как это часто бывало на фронте.
- Иди включайся в жизнь полка. Я сегодня же напишу характеристику на тебя и передам в штаб. Сегодня! - Он крепко пожал мне руку.
Я ушел от комиссара окрыленный, с чувством твердой уверенности в завтрашнем дне. Оставалось ждать: за меня уже действовала сама правда.
Однажды ко мне прибежал посыльный.
- Вас разыскивает командир полка, - сказал он и ушел.
Его посещение меня встревожило. "Что ж, - подумал я, - видно, сейчас отправят в Баку". В штабе Краев встретил меня деланной улыбкой.
- Бродяжничаешь, - процедил он сквозь зубы. - Звонил из штаба армии генерал Науменко. Езжай завтра на аэродром, летчикам соседнего полка надо рассказать о "мессершмитте".
- Есть! - ответил я.
Приехав туда, я неожиданно встретил человека, с которым у меня произошла ссора в столовой. Он приветливо протянул мне руку:
- Подполковник Тараненко.
- Капитан Покрышкин.
Мы поговорили о теме занятия и сразу же направились в класс.
Два часа я жил боями, полетами - своей стихией. Я рассказал летчикам все, что знал, что нужно знать о вражеском самолете, который еще хозяйничал в нашем небе. Было много вопросов, ответы на них заняли времени больше, чем сама лекция.
Потом меня пригласили на аэродром и показали новенькие самолеты. Хотелось сесть в один из них. Полетел бы, конечно, на фронт!..
После занятий командир полка предложил пообедать у него дома. Здесь, за столом, я увидел и уже знакомого мне майора - комиссара полка. Они расхваливали меня и между прочим спросили, как мне живется. Казалось, оба делали вид, что не помнят инцидента в столовой, и я решил рассказать им о всех своих огорчениях. Они были удивлены таким оборотом дела, сочувствовали мне, а подполковник пообещал написать начальнику гарнизона благожелательное объяснение по этому поводу.
Шли дни. Полк получил приказ перебазироваться в другой район, где он должен был получить самолеты и начать переучивание. Узнав об этом, я спросил Краева, как быть мне. Он приказал оставаться здесь до рассмотрения дела трибуналом.
- Товарищ командир, а характеристику комиссара отослали в трибунал?
- Отослали, не беспокойся, - ответил он.
- Нет, не отослали, - сказал я, зная, что это именно так.
- Выходит, ты больше меня знаешь, - ехидно заметил Краев. - Говорю же, отправил.
- Давайте проверим, товарищ майор, - предложил я. - Она лежит в строевом отделении. А вы должны понимать, какое она имеет значение для меня.
- Давай проверим.
Мы направились в соседнюю комнату, где сидел начстрой.
- Скажи Покрышкину, отправили характеристику Погребного на него? - Тоном вопроса Краев давал Павленко понять, как ему надо ответить.
Только вчера Павленко сообщил мне, что характеристика лежит в штабе. "Что он ответит? - с волнением подумал я. - Неужели покривит душой?"
- Нет, не отправили, товарищ майор.
- Как так? Что ты чепуху мелешь?'.
- Правду говорю, товарищ майор. Вы сами приказали не отправлять.
Я внимательно посмотрел на Краева и, ни слова не говоря, вышел.
За дверью я слышал, как майор "разносил" начстроя, грозил отправить его на гауптвахту.
Полк выезжал ночью. Автомашины были погружены на платформы. Летчики и техники разместились в пассажирских вагонах. Я, вспомнив детство, устроился "зайцем" в кабине грузовика. В запасном полку мне оставаться было нельзя. В своем меня все знают и всегда встанут на защиту, если дело дойдет до суда. А там я для всех чужой. Да я просто и не мог оторваться от своего коллектива! Кстати, когда я обратился к начальнику гарнизона за разрешением выехать, он сказал:
- Езжай с полком. Я не понимаю, что там у вас творится…
Услышав гудок паровоза, потом перестук колес, я обрадовался, что оставлял этот городишко со всеми бедами, которые он мне принес.
Во время разгрузки в новом пункте я старался не попадаться на глаза начальству. Да и потом держался подальше от дома, где расположился штаб полка. И все-таки, когда я вдруг понадобился, меня нашли быстро. Ко мне пришел мой бывший ведомый Науменко.
- Товарищ гвардии капитан, вам приказано немедленно явиться к командиру дивизии, - сообщил он и чему-то улыбнулся.
Я подумал, что меня вызывают затем, чтобы отправить обратно. Но Науменко рассеял мои опасения. Вот что он рассказал по дороге.
Когда Краев представлял полк новому командиру дивизии полковнику Волкову, тот вдруг спросил:
- А у вас был летчик Покрышкин, где он?
- Был, товарищ полковник, - ответил Краев. - Он оставлен в Баку. Его должны судить.
- За что?
- Нахулиганил, и вообще…
- Ну, ну, что вы еще хотели сказать? Краев молчал.
- А я знаю его по фронту как хорошего истребителя.
- Раздувают, товарищ полковник.
- Вы неправильно оцениваете Покрышкина, товарищ майор! - отозвался комиссар и, обернувшись к комдиву, продолжил: - В этом деле надо разобраться.
- Покрышкин тоже с нами приехал, его можно вызвать, - сказал кто-то из летчиков.
- Найдите его немедленно и позовите ко мне, - приказал комдив.
Передав этот разговор, Науменко весело толкнул меня в плечо и заключил:
- Не робей, докладывай все, как было!
Командир и комиссар дивизии, выслушав меня, переглянулись. Затем я кратко изложил сказанное на бумаге и ушел в общежитие.