Предусмотрительный и мудрый Михаил Артемьевич к тому времени своё дело ликвидировал и жил со своей семьёй тихо и мирно как простой московский обыватель. Некоторых дочерей выдал замуж. Сыновей переженил. Жизнь продолжалась. Младший брат Михаила Артемьевича Иван Артемьевич Пилихин, все эти годы работавший в мастерской брата мастером, скопил кое-какой капитал и открыл собственное дело. В Дмитровском переулке купил конюшню. Часть её перестроил в квартиру. Занимался лошадьми и скорняжным делом. Выступал на московском ипподроме на собственном жеребце по кличке Пороль Донер.
О контузии Жуков помалкивал. Хотя вскоре обнаружилось, что временами он плохо слышит.
На родине царили нищета и разорение.
Ещё в 1913 году у Константина Артемьевича Жукова закончился срок полномочий как представителя общины деревни Стрелковки на волостных сходах в Угодском Заводе. С той поры из-за преклонных лет на общественную должность, которая давала кое-какое положение и достаток, его не избирали. После ухода Георгия на фронт материальное положение семьи и вовсе пришло в упадок. Устинья обратилась к местным властям с просьбой о помощи. Краевед и биограф Жукова А. И. Ульянов пишет: "Комиссия, побывав у них дома, выяснила, что отец призванного "по дряхлости всякую трудоспособность утерял, мать содержать мужа… и сохранять своё хозяйство до прибытия сына с войны без посторонней помощи не может, ввиду чего хозяйству и семье грозит полное разорение". Жуковы имели дом, хозяйственный двор, лошадь, корову. В те годы многие крестьянские семьи очень бедствовали. Поэтому просьба Устиньи, хотя и подкреплённая волостным попечительством, видимо, осталась безответной".
Что и говорить, куда, если не к большевикам, оставалось идти унтер-офицеру из такой семьи.
Но, как говорят, беда не приходит одна. Георгий тяжело заболел. Извечный спутник затяжной войны - сыпной тиф не только на фронте, но и в тылу. "В начале февраля тяжело заболел сыпным тифом, - вспоминал маршал, - а в апреле - возвратным тифом. Своё желание сражаться в рядах Красной армии я смог осуществить только через полгода, вступив в августе 1918 года добровольцем в 4-й кавалерийский полк 1-й Московской кавалерийской дивизии".
По всей вероятности, здесь Жуков не совсем точен. Жанр мемуара - вольный жанр. Дело в том, что ещё в конце мая 1918 года ВЦИК издал постановление "О принудительном наборе в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию". По этому постановлению унтер-офицер Жуков подлежал призыву. Но его скосила болезнь. И если бы не своевременная помощь земского доктора Николая Васильевича Всесвятского, кто знает, каким был бы её исход. Доктор Всесвятский поднял Жукова на ноги, спас от смерти. Спустя год Всесвятский заразится от больного тифом и умрёт в возрасте сорока пяти лет от роду.
В 1938 году Жуков собственноручно напишет в автобиографии: "В РККА - с конца сентября 1918 года по мобилизации. Службу начал в 4-м Московском полку (кавалерийском) с октября 1918 года".
Что ж, в 1938 году память у Жукова была лучше, да и год такой, что в анкетах ошибки допускать было опасно. Так что, скорее всего, Жуков из Стрелковки уехал в Москву и там был призван рядовым по "принудительному набору".
В полку Жуков быстро освоился, записался в сочувствующие большевикам. 1 марта 1919 года первичная партийная ячейка 4-го кавполка утвердила Жукова кандидатом в члены РКП(б). А 8 мая 1920 года он стал членом РКП(б).
В стране заполыхала Гражданская война.
Глава седьмая
Вторая война
"Среди казаков - полное смятение…"
Первая кавалерийская дивизия Московского военного округа, с которой Жуков прибыл на фронт, была сформирована на основании приказа Высшего военного совета № 54 от 19 июня 1918 года. Полки её дислоцировались в разных районах Москвы. 4-й кавалерийский - в Октябрьских казармах на Ходынке.
Кстати, именно здесь, в Николаевских казармах, после октября 1917-го переименованных в Октябрьские, находилась учебная команда 2-й гренадерской артиллерийской бригады, в которой за два года до того учился будущий боевой товарищ и соперник Жукова Иван Конев. Отсюда в чине фейерверкера Конев отбыл на Юго-Западный фронт.
Весной 1919 года четырёхсоттысячная армия Колчака захватила несколько крупных городов и подступила к Казани и Самаре. После взятия этих поволжских городов Верховный правитель России намеревался двинуть свои войска на Москву. Одновременно армия генерала Деникина атаковала по всему фронту с юга, прорвала оборону красных в нескольких местах, захватила Донбасс, часть Украины, Белгород, Царицын. После перегруппировки началось наступление на Москву. Положение осложнял Чехословацкий корпус австро-венгерской армии, по стечению обстоятельств оказавшийся растянутым по Транссибирской магистрали от Пензы до Владивостока. В руках легионеров оказались крупные станции, города, связь, важнейшие коммуникации.
Для молодой Советской республики всё складывалось очень скверно. Казалось, ещё одно усилие, и офицерские полки и казачьи сотни прорвутся в центр России, поднимут на штыках московских комиссаров, и с большевизмом будет покончено. Но советское правительство объявило массовую мобилизацию под лозунгом "Все на борьбу с Деникиным!". На Восточном фронте гремел другой лозунг большевиков "Колчака за Урал!".
На Восточный фронт был брошен полк, в котором служил Жуков. Сюда же, к Самаре, прибывали из центра хорошо экипированные и вооружённые части новой Красной армии. Она создавалась на основании декрета Совета народных комиссаров РСФСР от 15 января 1918 года "О Рабоче-Крестьянской Красной армии".
В своих мемуарах маршал пишет, что сразу после болезни, в конце сентября он поехал в уездный Малоярославец, чтобы добровольно вступить в только что созданную Красную армию. Но принят, по его словам, не был, так как следы болезни свидетельствовали о его непригодности к службе. И тогда он отправился в Москву.
Из "Воспоминаний и размышлений": "Наш кавалерийский полк двигался на Восточный фронт.
Помню момент выгрузки нашего полка на станции Ершов. Изголодавшиеся в Москве красноармейцы прямо из вагонов ринулись на базары, купили там караваи хлеба и тут же начали их поглощать, да так, что многие заболели. В Москве-то ведь получали четверть фунта плохого хлеба да щи с кониной или воблой. Зная, как голодает трудовой народ Москвы, Петрограда и других городов, как плохо снабжена Красная Армия, мы испытывали чувство классовой ненависти к кулакам, контрреволюционному казачеству и интервентам. Это обстоятельство помогло воспитывать в бойцах Красной Армии ярость к врагу, готовность их к решающим схваткам".
Что и говорить, воспитание голодом - самое сильное, действенное. Оно быстро ставит человека в строй, безошибочно определяет ему место в том строю и указывает путь.
А путь Жукова и его боевых товарищей лежал к Уральску. Здесь, на фронте 4-й армии, сложилось самое тяжёлое положение. Белые, развивая наступление на Самару и Саратов, блокировали Уральск.
Город был плотно осаждён казаками генерала Толстова. Гарнизон - 22-я стрелковая дивизия и отряды рабочих, - отрезанный от основных сил южной группы войск Красной армии, сражался из последних сил. Южной группой командовал М. В. Фрунзе. На помощь осаждённым Фрунзе бросил 25-ю Чапаевскую дивизию и 1-ю Московскую кавалерийскую, 3-ю бригаду 33-й стрелковой дивизии и отдельные отряды.
4-й кавалерийский полк вышел к станции Шипово. Разъезды передового боевого охранения вскоре донесли: впереди несколько сотен казаков, движутся встречным маршем. И вот под станцией Шипово красные конники схватились во встречном сабельном бою с восемьюстами уральских казаков.
Казачий полк - 400 сабель. В военное время - 600. Под Шипово на 4-й кавполк навалилась большая сила - до семи сотен. Казачья сотня - 110–115 всадников. Эскадроны развернулись и кинулись навстречу друг другу. Рубка была отчаянной, жестокой и непродолжительной. Дело решил неожиданный и лихой манёвр полковых артиллеристов. Когда первая волна кавалеристов и казаков сошлась и с сёдел полетели порубанные тела тех и других, а эскадроны и сотни второй и последующих волн пришпоривали своих коней, развёртывая строй для своей очереди кинуться в гущу рубки, из-за насыпи во фланг казакам выскочил эскадрон с пушкой. "Артиллеристы - лихие ребята - на полном скаку развернули пушку и ударили белым во фланг. Среди казаков - полное смятение" - так маршал спустя десятилетия описал картину боя при станции Шипово.
Нам, конечно же, интересны были бы подробности этой схватки, детали. Но на частности мемуарист оказался весьма скуп.
Уральский гарнизон был деблокирован чапаевцами. Свою задачу выполнили и кавалеристы.
В это время произошло событие, которое, возможно, произвело на Жукова сильное впечатление. Потому что он написал о нём в своих мемуарах. Хотя, как всегда, без особых подробностей.
"Во время боёв за Уральск мне посчастливилось увидеть Михаила Васильевича Фрунзе. Он тогда лично руководил всей операцией.
М. В. Фрунзе ехал с В. В. Куйбышевым в 25-ю Чапаевскую дивизию. Он остановился в поле и заговорил с бойцами нашего полка, интересуясь их настроением, питанием, вооружением, спрашивал, что пишут родные из деревень, какие пожелания имеются у бойцов. Его простота и обаяние, приятная внешность покорили сердца бойцов.
Михаил Васильевич с особой теплотой и любовью рассказывал нам о В. И. Ленине, говорил о его озабоченности в связи с положением в районе Уральской области.
- Ну, теперь наши дела пошли неплохо, - сказал М. В. Фрунзе, - белых уральских казаков разгромили и обязательно скоро добьём остальную контрреволюцию. Освободим Урал, Сибирь и другие районы от интервентов и белых. Будем тогда восстанавливать нашу Родину!
Мы часто потом вспоминали эту встречу…"
Вскоре 1-ю Московскую перебросили на другой участок - под Царицын. В бой дивизию не вводили. Полки стояли во втором эшелоне и усиленно занимались боевой подготовкой.
Однажды Жуков - в то время он уже был помкомвзвода - увидел, как один из кавалеристов "выезжает" свою лошадь. Лошадь хорошая. По всей вероятности, недавний трофей. Хозяин к ней ещё не привык. В манеже он отрабатывал "подъём коня в галоп с левой ноги". Приём непростой. Нужна выучка.
Жуков остановился. Всадник нервничал. У него ничего не получалось. "Конь, - впоследствии вспоминал Жуков, - всё время давал сбой и вместо левой периодически выбрасывал правую ногу".
- Укороти левый повод! Укороти! - по-командирски крикнул Жуков седоку.
Тот ничего не ответил, перевёл коня на шаг, подъехал к Жукову и сказал:
- А ну-ка, попробуй.
И только тут Жуков узнал комиссара дивизии - своего однофамильца и тёзку Георгия Васильевича Жукова.
Жуков принял повод. Быстро и ловко подогнал под свой рост стремена. Легко вскочил в седло. Прошёл несколько кругов, чтобы привыкнуть к повадкам и характеру коня. На очередном круге поднял в галоп с левой ноги. Прошёл галопом круг, другой. Хорошо. Перевёл с правой - хорошо. Снова перевёл с левой - конь шёл без сбоя. Умный, хороший конь. Командирский. Такого коня иметь на войне - счастье.
Комиссар удивлённо покачал головой.
- Надо вести его покрепче в шенкелях, - сказал Жуков наставительно.
Тот на наставления не обиделся, рассмеялся. Глядя на ладную посадку кавалериста, на точные его движения, в которых чувствовались выучка и опыт, спросил:
- Ты сколько сидишь в седле?
- Четыре года. А что?
- Так, ничего. Сидишь неплохо.
Они разговорились. Комиссар, по долгу своей комиссарской службы, поинтересовался, где его однофамилец начал службу, где воевал, когда призван в Красную армию, является ли членом партии. Рассказал и о себе: в кавалерии десять лет, воевал, привёл в Красную гвардию из старой армии значительную часть своего полка.
После этого разговора между ними завязались хорошие отношения. Однажды комиссар Жуков предложил кавалеристу Жукову перейти на политработу. Ему требовался толковый и грамотный помощник. Но кавалерист отказался.
- Нет, товарищ комиссар, политработа - дело не моё. Больше люблю строевую службу. Думаю, что и партии, и Красной армии буду больше полезен в строю.
- Ну, хорошо, тогда пошлём тебя на курсы красных командиров. При первой же возможности. Пойдёшь?
- А вот за такое доверие - спасибо. На курсы пойду с удовольствием.
Но дальнейшие события отодвинули учёбу и курсы на неопределённое время. Белые неожиданно переправились через Волгу на левый берег и захватили плацдарм - село Заплавное между Чёрным Яром и Царицыном. Главнокомандующий Вооружёнными силами Юга России генерал А. И. Деникин гнал свои дивизии вперёд, всё ещё надеясь соединиться с Уральской армией и образовать единый фронт против большевиков. Село Заплавное находилось в непосредственной близости от места дислокации 1-й Московской кавалерийской дивизии, поэтому её полки и подразделения тут же были втянуты в тяжёлые бои.
Белые шли напролом. В мемуарах Жуков упоминает об офицерских полках, действовавших на их участке. Здесь в одном из боёв Жуков был ранен. Произошло это в октябре 1919 года. "В бою между Заплавной и Ахтубой во время рукопашной схватки с белокалмыцкими частями меня ранило ручной гранатой. Осколки глубоко врезались в левую ногу и левый бок, и я был эвакуирован в лазарет, где ещё раз, кроме того, переболел тифом". Жукову и на этот раз повезло. Из боя, раненого и теряющего сознание, его вынес друг - эскадронный политрук и старый большевик Антон Митрофанович Янин.
Янин тоже был ранен, но легко. Когда раненых начали отправлять в тыл, Янин запряг лёгкую рессорную бричку, уложил на неё товарища и погнал коня в сторону Саратова. Там, в лазарете, работала подруга политрука - Полина Николаевна Волохова. Она-то и позаботилась о том, чтобы раны Жукова поскорее зажили - пригласила ухаживать за молодым командиром свою младшую сестру-гимназистку.
И тут начинается история, клубок которой так туго и ожесточённо затянут спорящими сторонами, что пытаться распутать его, даже в такой обширной книге, как эта, - затея абсолютно безнадёжная. Когда дело касается наследства, когда вскипают обиды отвергнутой женщины, сюжет любого романа начинает двоиться, троиться и т. д. И который из них настоящий, понять совершенно невозможно.
Судя по многим свидетельствам и поступкам, наш герой был мужчиной пылким, влюбчивым. Даже в зрелые лета влюблялся как мальчишка. А что уж говорить про неполных 23, когда он однажды, лёжа в лазарете, открыл глаза и увидел над собой лицо девушки, которое сразу поразило его своей красотой и юной чистотой. После фронта, крови, ужаса кавалерийских атак, после рубок, бессонницы и постоянного напряжения в ожидания вражеской пули тишина лазарета и голубые глаза "белой голубки" не могли не ранить сердце солдата.
Но любовь была недолгой. Как и всё на войне.
Сёстры Волоховы вернулись к себе на родину, в Полтаву.
Жукова в госпитале снова сразил тиф. После выздоровления он получил месячный отпуск на родину.
Жизнь в Стрелковке протекала уныло. Только Протва и лес радовали взгляд, манили к себе, навеивали воспоминания юности. Народу в Стрелковке заметно поубавилось. Девушки вышли замуж и уехали в другие деревни. Друзей детства и юности разметало по стране. Кто был в Москве, кто на войне. А кто сгинул ещё несколько лет назад в Галиции и Мазурских болотах…
Отец совсем состарился, сгорбился. Но ещё тюкал своим молотком, чинил соседям изношенные сапоги. Смотрел на мир добрыми глазами. Мать, как и прежде, тянула воз за двоих.
Зашёл к соседям Жуковым. Прочитал им письмо от их сына, Пашки Жукова, друга детства. Пашка служил в Красной армии. Письмо он получил от него под Царицыном. Берёг. Всюду возил с собой, как частичку родины. Пашкины родители всплакнули.
"Дорогой друг Георгий!
После твоего ухода в Красную армию почти все наши друзья и знакомые были призваны в армию. Мне опять не повезло. Вместо действующей армии меня послали в Воронежскую губернию с продотрядом выкачивать у кулаков хлеб. Конечно, это дело тоже нужное, но я солдат, умею воевать и думаю, что здесь мог бы вместо меня действовать тот, кто не прошёл хорошую школу войны. Но не об этом я хочу тебе написать.
Ты помнишь наши споры и разногласия по поводу эсеров. Я считал когда-то их друзьями народа, боровшимися с царизмом за интересы народа, в том числе и за интересы крестьян. Теперь я с тобой согласен. Это подлецы! Это не друзья народа, это друзья кулаков, организаторы всех антисоветских и бандитских действий.
На днях местные кулаки под руководством скрывавшегося эсера напали на охрану из нашего продотряда, сопровождавшую конный транспорт хлеба, и зверски с ней расправились. Они убили моего лучшего друга Колю Гаврилова. Он родом из-под Малоярославца. Другому моему приятелю, Семёну Иванишину, выкололи глаза, отрубили кисть правой руки и бросили на дороге. Сейчас он в тяжёлом состоянии. Гангрена, наверное, умрёт. Жаль парня, был красавец и удалой плясун. Мы решили в отряде крепко отомстить этой нечисти и воздать им должное, да так, чтобы запомнили на всю жизнь.
Твой друг Павел".
В 1922 году Жуков узнает и о горькой судьбе Павла. Друг детства погибнет на Тамбовщине во время подавления восстания крестьян.
Гражданская война - самая жестокая война. Брат идёт на брата, сын на отца. В какой-то момент мерилом любви и ненависти становится хлеб. Обратная сторона хлеба - голод. Перед лицом голода границы жестокости и милосердия размываются, исчезают, и всё кажется оправданным…
Удивительное дело: они, солдаты Первой мировой, а теперь и Гражданской, по-прежнему оставались крестьянскими сыновьями, и их душа болела прежде всего о родине, о своих земляках. Они знали, за что и за кого воевали и умирали.
Отпуск пролетел быстро. Жуков явился в военкомат. Попросился, чтобы направили в действующую армию. Но медицинскую комиссию не прошёл - был слаб физически, организм ещё полностью не восстановился. И тогда военком, порывшись в своих бумагах, вдруг объявил, что отправит Жукова в Тверь, в запасной батальон, с последующим направлением на курсы красных командиров.
Из Твери его направили в Рязанскую губернию на станцию Старожилово. Там размещались 1-е Рязанские кавалерийские курсы РККА.
Жукова зачислили в 1-й эскадрон. Командир эскадрона бывший офицер русской армии В. Д. Хламцев побеседовал с вновь прибывшим и, когда узнал его чин в старой армии и что за плечами Жукова две войны, назначил его на должность старшины эскадрона. Курсы мало чем отличались от учебной команды. Правда, здесь давали ещё и достаточно основательное общее образование.
Сведения об успехах товарищей курсантов 1-го приготовительного отделения (репетиции и экзамены).