Жизнь бывает такой жестокой, что не остается ни одной минуты для размышлений над абстрактными проблемами, она ставит перед человеком только самые конкретные вопросы, только "да" или "нет", только "быть" или "не быть". Такой оказалась вся жизнь Роксоланы. Даже у каторжников на турецких галерах, кажется, было больше свободного времени, чем у этой женщины, невыносимо одинокой, изнуренной борьбой за свою жизнь, за свою индивидуальность. Тем ценнее и поучительнее ее победа над самой собой. Значение такой победы не утрачивается и в наше время, к сожалению, столь богатое в странах так называемого свободного мира попытками уничтожить человеческую личность, нивелировать ее, лишить неповторимости, затоптать, не останавливаясь для этого ни перед какими средствами.
И вот приходят из прошлого великие тени и дают нам моральные уроки.
Неужели мы станем отказываться от них?
Леонардо да Винчи говорил: "Хороший живописец должен писать две главные вещи: человека и представления его души".
В этом романе два противоположных полюса – Роксолана и Сулейман.
Как они представляются автору? Если снять с них все наслоения, все социальные оболочки, они предстают перед автором просто людьми, но людьми неодинаковыми, потому что над Роксоланой тяготеет археология знания: "Что я могу знать?", а Сулейман пребывает под гнетом генеалогии власти: "На что я могу надеяться?" Только третий вопрос из известной кантианской триады объединяет их: "Что я должен делать?" Но и здесь их пути расходятся: Роксолана следует велению разума, Сулейман – силы.
Все наше достоинство и наше спасение – в мысли, в разуме. Только мысль, разум возвышают нас, а не пространство и время, которых нам никогда не удастся ни одолеть, ни заполнить. В этом отношении Роксолана стоит выше Сулеймана, который состязался с пространством и временем, тогда как она состязалась только со своими страданиями и единственным оружием для этого у нее были мысль, разум!
А как говорил Паскаль, следует преклоняться и перед теми, кто ищет истину, даже вздыхая.
Я не могу сказать, что написал слишком много исторических романов, зато могу со всей ответственностью утверждать, что исписал уже довольно много бумаги на эти книги…
И что же?
Главное в литературе – написать. Но написать так, чтобы люди прочли, объединить людские сердца, заставить их содрогнуться. Ибо если нет этого содрогания человеческого сердца, нет и литературы, кто бы и что бы там ни говорил. Время можно потрясти на какой-то короткий миг, но покорить, заставить склоняться перед фальшивыми ценностями никогда не удавалось и не удастся никому.
Автор довольно скептично относится к своим писаниям, сомнения разрывали его сердце и во время работы над первой книгой "Роксоланы". Утешение историей? Если бы! В написанной пять лет назад "Евпраксии" я упоминал книгу убитого полуграмотным варварским монархом Теодориком философа Боэция "Утешение философией". В первой книге своего труда Боэций писал: "Какой же свободы мы могли еще ожидать? О, если бы хоть какая-нибудь была возможна!" Я чувствовал с течением времени все отчетливее, что "Роксолана" если и оставляет для меня какую-нибудь свободу, то разве лишь свободу для сомнений и разочарования.
И вот я в Стамбуле и стою у южной, обращенной к Мекке, стены самой большой стамбульской мечети Сулеймание, перед гробницей-тюрбе женщины с Украины. Роксолана, Хуррем, Хасеки – это все ее имена, под которыми она известна миру. Турки еще и сегодня зовут ее Хуррем. В Стамбуле большой городской участок носит имя Хасеки, на этом участке построенная Роксоланой мечеть, приют для убогих, больница – все это на месте Аврет-базара, на котором когда-то продавали людей в рабство. А здесь, возле мечети Сулеймана Великолепного, рядом с его огромной восьмигранной гробницей, тоже каменная и тоже восьмигранная усыпальница его жены Роксоланы, единственной султанши в тысячелетней истории могущественной Османской империи, вообще единственной во всей истории этой земли женщины, удостоенной такой чести.
Четыреста лет стоит эта гробница. Внутри под высоким куполом Сулейман велел высечь алебастровые розеты и украсить каждую из них бесценным изумрудом, любимым самоцветом Роксоланы. Когда умер Сулейман, его гробницу тоже украсили изумрудами, забыв, что его любимым камнем был рубин.
Где эти изумруды? Слишком много тяжелых времен было за эти четыреста лет, чтобы сохранились бесценные сокровища. Но гробницы стоят. И у изголовья каменного саркофага Роксоланы лежит на потемневшей от времени деревянной подставке ветхий Коран…
И вот там, стоя у гробницы Роксоланы, автор почему-то подумал, что эта женщина должна помочь ему в его намерениях, какими бы дерзкими (или безнадежными!) они ни были.
Вообще когда начинаешь писать роман (в особенности же исторический), создается впечатление, будто все идет тебе в руки, появляется множество людей, готовых прийти на помощь, неожиданно выходят из печати нужные тебе книги, хотя до сих пор они могли лежать где-то целые века, археологи выкапывают то, о чем никто и не мечтал, теоретики выдвигают теории, без которых твой роман был бы невозможен. Чем все это объяснить? Мистика, чудеса? А может, это то, что называют озарением? Ты почувствовал тот миг, когда можно приниматься за ту или другую работу, и тогда как вознаграждение за смелость – поток неожиданных подарков.
Ты сын своего времени и должен чувствовать его голос, его зов.
Можно было бы назвать множество людей, пришедших автору на помощь в его работе над этим романом то ли советами, то ли присылкой редкостных книг, то ли выписками из архивов и даже из таких прославленных книгохранилищ, как ереванский Матенадаран. Можно было бы перечислить труды великих наших тюркологов Крымского и Гордлевского, австрийского ориенталиста Хаммера и югославского Самарджича. Можно было бы описать путешествия автора во все те земли, о которых идет речь в книге. Можно было бы просто составить список источников, как это водится в научных публикациях.
Но ведь литература не наука и автор не диссертант.
"Роксолана" – это только роман. Автор сделал все, что мог. Теперь наступила очередь для читателя. Может, ему порой будет трудно над страницами этой книги. Автору тоже было нелегко. Историей не всегда можно только утешаться, у нее необходимо еще и учиться".
Что соединило султана и Роксолану? Шульгу и Юлию в "Юлии…"?
Обращаюсь к первоисточнику эпиграфов к разделам романа "Диво", пьесе Пабло Пикассо. Может быть, желание?
Ватрушка. Хорошо отмытые хорошо оттертые чистые мы отражения самих себя и готовы завтра и ежедневно возобновлять свою кутерьму.
Толстоступ. Ватрушка я тебя вижу.
Л у к. Я тебя вижу.
Круглоконч. Я тебя вижу я тебя вижу проказница.
Толстоступ (обращаясь к Ватрушке). У тебя крепко сбитая нога и хорошо закрученный пупок и превосходные сиськи умопомрачительная аркада бровей а рот твой цветочное гнездо бедра твои софа и откидное кресло твоего живота ложа на стадионе в Нимах во время бычьих скачек ягодицы твои блюдо с кассуле (рагу по-лангедокски, с белой фасолью. – Авт.) и руки твои суп из акульих плавников и твоя и твое ласточкино гнездо еще жар супа из ласточкиных гнезд мой зайчонок мой утенок мой волчонок я без ума я без ума я без ума я без ума…
Желание, пойманное за хвост? "Целую тебя крепко, тебя и все "прелестные предметы". Особенно люблю то, про что сказано: и предметом сим прелестным восхищен и упоен он".
Загребельный в интервью в 2000 году цитирует письмо, которое Федор Достоевский в возрасте 58 лет отправил жене:
"Этот предмет цалую поиминутно во всех видах и намерен цаловать всю жизнь".
На вопрос, что наиболее всего ценит в женщине мужчина, Загребельный ответил: "Евразию. То есть материк, с которым не может сравниться ничто на свете". Он видел Северную и Центральную Америку, Африку по обе стороны экватора, Австралию узнал по романах Патрика Уайта, но ничего более мощного, чем единство двух континентов, Европы и Азии, назвать не смог. Такой Загребельный видит женщину во всей ее загадочности, бескрайности, дикости и сладкой притягательности.
В 1983 году выходит роман "Я, Богдан". Об этим романе Загребельный будет высказываться не раз. "В своих романах мне хотелось не просто показать времена Ярослава Мудрого или Богдана Хмельницкого, не просто сделать попытку реконструкции той или иной эпохи. Речь шла о большем. Хотелось показать неразрывность времен, показать, что великое наше историческое наследие не существует самодовлеюще, а входит в наш день насущный, влияет на вкусы наши и чувствования, формирует в нас патриотическое сознание, ощущение красоты и величия, мы же платим своим далеким предкам тем, что относимся к прошлому с подобающим уважением… Да, история жива! Вот смысл всех моих писаний на темы исторические. И я бесконечно благодарен читателям за поддержку, понимание и веру.
Сколько еще исторических эпох, событий, имен, которые мы обязаны возродить и сделать своими современниками!
Для украинцев самые великие имена их истории и их духа: Хмельницкий, Шевченко, Сковорода.
При Богдане Хмельницком украинский народ родился, заявив о себе миру.
Тарас Шевченко дал этому народу самосознание.
Григорий Сковорода пробовал умом великим расшатать аморфность существования казацких старшин и новопожалованного дворянства.
Об этих трех великих сынах моего народа много написано. Достаточно ли? Этого никто не знает. Каждая эпоха имеет право сказать о них свое слово. Так возникло дерзкое намерение написать роман о Богдане Хмельницком.
Если о Шевченко должна когда-то появиться Книга Духа украинского народа, о Сковороде – Книга Разума, то о Богдане мыслилась Книга Народа нашего.
Не слишком ли дерзкое намерение? Так можно было бы спросить меня или, не спрашивая, сразу же осудить такую дерзость. Я же со своей стороны мог бы спросить: а чем измеряется (и вообще измеряется ли) степень и объем намерений? Писатель добровольно принимает обязательства перед миром, точно так же добровольно-индивидуально определяет он и меру своей ответственности, и объем своих заданий. Я написал довольно много книжек, упрямо искал великое в малом, не закрывал глаз и на малое в великом, тем писаниям я отдал все, что пришло в мою душу от людей, от моего рода и народа, отдавал щедро и с великой верой в то, что прорастет оно добром, благородством и милосердием, верой в человеческую личность, в ее ценность и величие. Всегда ли прорастало? Прочитаны ли мои книжки так, как мечталось, замечены ли усилия автора, оценены его намерения, разделены ли его надежды?
Чем больше пишешь, тем больше понимаешь, что твои друзья и защитники – это прежде всего читатели – далекие, неизвестные, загадочные. "Богдан" разошелся меж читателями, как огонь по сухой траве. Это не авторская похвальба, а просто факт".
"Друкується "Я, Богдан…", з такою претензійною назвою, – сразу после журнальной публикации роман получает уничижительную оценку в "Дневниках" О. Гончара 30.07.(19)82. – Почувається багатоджерельність і що раз у раз автор бере на віру наскрізь тенденційні свідчення шляхти, для якої постать Богдана була, звичайно ж, нестерпною. Епос народний малював козацького обранця, як відомо, інакшим… А надто ж самозакоханість, крикливість душі, що допалась великої влади, – риси, зовсім не властиві людям того звитяжного часу. У статті "Поезія прози" Паустовський писав: "По ставленню кожної людини до своєї мови можна абсолютно точно судити не тільки про її культурний рівень, а й про її громадянську цінність. Істинна любов до своєї країни немислима без любові до своєї мови. Людина, байдужа до рідної мови, – дикун…" жаль, що цих слів не чують ті, кому вони адресуються".
Тогда, в 1983 года, по свидетельству отца, он даже не подозревал, какие тучи собирались над его головой. Хотя не один украинский советский писатель был уже осведомлен, чего следует ждать.
"Я, Богдан" на Украине после 1986 года переиздало в нулевых "Фолио". Кстати, так сказать, за компанию организаторы кампании против Загребельного в далекой первой половине 1980-х и "Роксолану" отправили в список запрещенной литературы. В 1996 году отец пишет в статье "Роксоланство", что "Роксолана" за последние десять лет ни разу не издавалась на украинском языке, зато выходила восемь раз по-русски, дважды по-болгарски, а также по-чешски и сербскохорватски. Древние говорили: "Книги, как и люди, имеют свою судьбу". Тогда к отцу приехал киевский предприниматель Игорь Добруцкий. Он открыл в Киеве в начале улицы Хмельницкого магазин цветов и парфюмерии "Роксолана" и решил познакомиться с автором романа. Добруцкий изумился табу на "Роксолану" и сам заказал напечатать книгу с иллюстрациями.
""Свобода, – писал в своем романе Загребельный, – это право смело задавать вопрос". Но 1983 год, год публикации произведения, не давал даже теоретической возможности такие вопросы задавать. Это была ловушка: позволить задекларировать свободу вопросов и не позволить задать ни одного, тем самым внушая читателю, что их просто не существует, – размышляет о судьбе романа "Я, Богдан" Константин Родик. – Загребельного "сыграли втемную": выдали лицензию на создание иконы, но жестко определили колористическую гамму формулой любовного романа. Это был двойной соблазн. Во-первых, такой исторический ракурс гарантировал немалую популярность в массах. Во-вторых, тема теневой роли женщины в истории – это был крутой модерн. Посему литературный эксперимент стал бестселлером. Спланированным, как и все советское. Включая дискредитацию образа Богдана в массовом сознании, поскольку в то время маскулинизированное сознание не могло признать "подкаблучника" героем.
Ставить это на счет Загребельному – все равно что упрекать Довженко за его "Арсенал" или "Землю", а Лени Риффеншталь – за "Триумф воли" или "Олимпию". Дело в другом: почему существенные изменения в этом массовом сознании уже нынешнего украинского общества не вызвали всплеска историко-авантюрной прозы? Причинами можно считать и узкий национальный книжный рынок, делающий невозможным экспериментальную публикаторскую практику, и сужение до критических пределов критического поля современного литпроцесса, и резкую и фактически полную смену писательских поколений. Но, кажется, причину эту стоит искать вне собственно литературных координат".
Для ясности необходимо вернуться в 1964 год, когда судьба привела Павла Загребельного на службу в СПУ По Багрицкому "…наша доля/ Развеяна в поле!"
Двадцать два года в СПУ. Восемь романов о XX веке. 1964-1986
В 1964 году Загребельный приходит на целых 22 года службы в секретариат СПУ. Вскоре его остросюжетные романы "Шепот" (1965) и "Добрый дьявол" (1967) становятся очередными бестселлерами. Их герой – советский пограничник. Своего рода воинская злита для тех времен, ведь термин "спецназ" тогда был засекречен. Ума не приложу, почему роман "Шепот" мракобесов и догматиков вводит в коматозное состояние. Хотите носиться с бандеровцами, как советские люди с портретами вождей на праздничных демонстрациях? Носитесь.
Под мракобесами я имею в виду типаж смерда-кляузника, который при всех режимах способен исключительно пресмыкаться и доносить.
"…Если вы рано ложитесь спать, он напишет, что такой-то и такой постыдно спит в то время, когда все советские люди самотверженно трудятся для построения коммунизма, – сказано в романе "Шепот" о смерде-кляузнике. – Если вы ложитесь где-то за полночь, он напишет, что вы прогуливаете целые ночи, в то время, как все советские люди и т. д. Если вы смеетесь, он напишет, что вы смеетесь над нашими успехами. Если вы грустите, он напишет, что вам мало наших успехов…"
Касаемо догматиков, им в романе "Шепот" автор уделил немало внимания: "Слушай догматика – и ты будешь духовно истощен до предела. Ты станешь мертвецом. Как сказано у Фомы Аквинского: "Воистину, когда скотина не двигается самостоятельно, а лишь передвигается другой скотиной, говорят, что она умерла"".
В "Шепоте" Загребельный больше страницы посвящает своей любимой игре, шахматам. Мне кажется, трезвый рассудок шахматиста вел его по лабиринтам писательских будней. Не каждому дано написать книгу. А как ее издать? А что дальше? Задача со множеством неизвестных при всех социально-экономических формациях либо моделях, от Кейнса до Пинзенника. Как шахматист просчитывает свои ходы, Загребельный стремился просчитать судьбу своих произведений.
Наверное, тут кроется несомненный успех его карьеры как руководителя Союза писателей Украины. Ему не требовалось создавать группировки, копать другим ямы. Он предвидел, кто имеет больше шансов туда угодить. Его герой Бесследный Лукас из одноименного романа даже сформулировал 15 законов ям. Закон № 14 гласит: "Может, и свинский характер обусловлен тем, что это животное беспрерывно роет ямы, и потому тяжко мудрому среди свиней".
Загребельный просто на несколько ходов вперед знал развитие партии. Чем бесил тех, кто метил на его место либо просто его не терпел. Наверняка Загребельный многих не устраивал. Я не собираюсь его оправдывать или восхвалять и ни в коем случае не собираюсь разглагольствовать о деятельности Загребельного в секретариате СПУ как члена ЦК Компартии Украины и парламентария в 1980-х. В кабинете отца на ул. Орджоникидзе, 2 (ныне это улица Банковая) я был один раз – пришел передать ключи от автомобиля. К слову: а по какому ведомству состоял на службе Салтыков-Щедрин? "А кем по профессии была Анна Каренина?" – любимый вопрос на засыпку из уст Загребельного.
Позволю себе только процитировать две точки зрения: наблюдения над Загребельным – руководителем СПУ. Сначала – наблюдения Олеся Гончара. "Соромно було бачити, як вив'юнюється вужем з-під відповідальності, балака (може, навмисно навіть) щось таке, щоб купи не трималося, щоб ніхто нічого не міг зрозуміти…"
"І виступ його з трибуни був запобігливий… Психологія кріслохвата, видно, підказує триматися за соломинку…"
"Хам переміг! Тільки дорвавшись до влади, під крилом протекції, стає ще жорстокішим". (Очевидно, Гончар имеет в виду отношения Загребельного и Щербицкого. В записи от 10.03.75 не скрывает, что и у него есть протекция – "…мої твори, мій труд і народ України". – Авт.).
"Завдає горя людям підступно, розмашисто, з безоглядною жорстокістю.
А сам він – хто?
Дитя гніту.
Покруч епохи…"
"…Міщанство поперло оголтіле, загребуще…"
"За столом у Бажана П. Загреб(ельний) розпросторювався на свою улюблену тему: який дикий і неосвічений упродовж віків був наш народ…
Хай був, але звідки ж Шевченко, найлюдяніший із поетів? Звідки Франко, Леся, Тичина й Довженко? З яких надр?
Неприємно було чути це хвацьке самоприниження".
"…той, кого називають Надкушений Вовк".
"Шеф-інтриган…"
"…не хочу бачити того фальшивця".
"Блискуче виступив Борис Олійник. Дотепно, глибоко, гостро. Антипод його (у президії) під час виступу аж під стіл поліз".
"…натурою – це людина – хижак. Все більше в цьому переконуюсь… Він і далі лишається під владою інстинктів холодних, жорстоких, хижацьких. Душа його залита жовчю, отрутою чорних заздрощів".
А теперь – наблюдения Павла Щегельского. "І от почалася нарада. Ірпінь. Будинок творчості. Кінозал. На трибуні Павло Архипович Загребельний: