Глава 4. Мрак сгущается
Утолив жажду из фляжек, мы с Крендлом стали обсуждать события в Сен-Юбере. Среди уличных руин силы полиции СС выискивали пленных, потом их выстраивали в несколько групп, усаживали на грузовики. Один из офицеров полиции СС, отобрав несколько человек британских и французских офицеров, велел им стать у стены пекарни. Бельгийских же офицеров строем увели куда-то.
Как только их увели, офицер СС вместе с подчиненными стали изымать у британцев и французов документы. Пленные пытались убеждать, даже протестовать, но безрезультатно - офицерские книжки стопкой складывали на земле. Неприятельские офицеры стояли лицом к стене, а мы с Крендлом и еще несколькими солдатами 7-й танковой и 2-го полка СС "Дас Райх" с ужасом наблюдали, как солдаты по приказу офицера полиции СС вскинули винтовки и дали залп по стоявшим у стены французским и британским офицерам.
Что здесь творится? Ведь это вопреки всем правилам ведения войны! Мы в голос пытались протестовать, но какой-то обершарфюрер полиции СС призвал нас к порядку, распорядившись, чтобы мы возвращались к своим подразделениям. Бои в северной части Сен-Юбера завершались, в город постоянно прибывал наш транспорт.
Герр генерал воспользовался резервной ротой, чтобы как можно скорее покончить со штурмом Сен-Юбера. Герру генералу ни к чему были затяжные бои, вот поэтому он и решил бросить на защитников города все имевшиеся в его распоряжении силы.
Танки "тигр IV" до сих пор находились за городом, мы с Крендлом сами в этом убедились, возвращаясь к себе. Не могу сказать точно, сколько наших погибло, но потери впечатляли. Довелось такое видеть, на что даже в приказном порядке глядеть не станешь. И при виде обезображенных трупов мы с Крендлом в один голос утверждали: да, поделом этим чертовым французам и британцам, они заслужили, чтобы их поставить к стенке.
Теперь мне стыдно за эти слова. Никто не заслуживает, чтобы его без суда и следствия поставили к стенке и хлад-нокровно прикончили. Это уже не война, а зверское убийство вопреки всем правилам ее ведения. Буду честен: когда увидел своих раненых и убитых товарищей в Сен-Юбере, подобные мысли мне в голову не приходили - в конце концов, кем был я? Семнадцатилетним мальчишкой, неспособным сложить отдельные события в целостную картину. Я не желал признаться, что мы, немцы, а не кто-нибудь, начали эту войну, и что мы вторглись в Бельгию. И какой-нибудь бельгиец или француз, поглядев на наших раненых и погибших, наверняка тоже сказал бы: мол, все справедливо, эти заслужили такую смерть, сами виноваты.
Возможно, я искренне верил тогда, что французские и британские офицеры на самом деле заслуживали расстрела, во всяком случае, спорить с этим не стану. Вероятно, мне тогда казалось, что такова расплата за содеянное ими в отношении наших солдат и моих товарищей. Помню, как я видел обручальные кольца на мертвых пальцах, выпавшие из разодранных пулями ранцев листки недописанных писем домой, носимые ветром по полям Бельгии. Мы не обращали внимания на мольбы раненых о помощи. И не потому, что война успела ожесточить наши сердца, а потому, что мы попросту не знали, как и чем им помочь - мы ведь не были ни военврачами, ни санитарами. Впрочем, большинству уже не в силах были помочь ни военврачи, ни санитары, никто на свете. И мы не останавливались, потому что не могли смотреть, как они умирают на наших глазах. И с Крендлом мы ничего подобного не обсуждали - какой смысл? Такова была жестокая правда войны, и мы оба понимали это. Мы говорили о боях, о том, как пленных французов поставили к стенке, о том, как поскорее выбраться из этого Сен-Юбера. Словом, мы говорили о чем угодно, лишь бы отвлечься и не слышать стенания раненых.
Издали я увидел, что мой прицеп стоит вплотную к "Железному Коню". Увидел и герра генерала, и полковника Дитриха Клине из мотопехотных частей. Оба стояли у раскладного столика, перебирая карты и сводки. Я по стойке "смирно" застыл перед герром генералом, но он, казалось, не замечал меня. Встревать в разговор старших чинов было немыслимо, поэтому я, постояв, повернулся и побрел к своему прицепу. Раскрыв дверцу, я увидел внутри другого радиста, из вермахта.
Полковник Клине, сложив карты, удалился. Я снова подошел к герру генералу и обратился к нему:
- Герр генерал, наши в Сен-Юбере расстреляли французских и британских офицеров.
Я сказал ему это таким тоном, каким рассказывал отцу о проделках своих старших братьев.
Эта новость не на шутку расстроила герра генерала.
- Кто это там расстреливает пленных? - осведомился он.
- СС, - вмешался в разговор Крендл.
- Полиция СС, - счел необходимым уточнить я.
- Проклятый идиот Кнауэр! - вскипел герр генерал, с силой хлопнув по спинке стоявшего у столика стула.
- Дай мне 72-ю вермахта!
Я бросился к прицепу и без особых церемоний выставил оттуда приблуду-радиста. Тот без слов подчинился. Я тут же связался со штабом 72-й вермахта, велев Крендлу сбегать за герром генералом. Мне пришлось миновать трех или четырех радистов, прежде чем я получил возможность услышать голос адъютанта полковника Вильфрида Кнауэра, командующего 72-й. Я ввел его в курс дела, и вскоре герр генерал обратился к командующему.
- Герр Кнауэр, - начал Роммель. - С каких это пор СС верховодит в моем окаянном городе?
Прием был отличным, и голос Кнауэра был хорошо слышен на всех частотах.
- Прошу прощения, герр генерал. ОКВ прикомандировало СС к нам только в Рошфоре.
- Что они там, с ума посходили? Расстреливать пленных!
- Офицеров, - внес коррективы я. Будто герр генерал в них нуждался!
- Мне об этом ничего не известно, - заявил полковник Кнауэр.
- А почему вам это не известно? - недоумевал герр генерал. - Какой мне толк от офицера, который не в курсе того, что происходит на вверенном ему участке?
Во время атаки Сен-Юбера, хотя детали мне не были известны, пехотинцы 72-й появились откуда-то с восточных предместий города.
- Через два часа жду от вас детального отчета, - предупредил герр генерал, швырнув микрофон. Повернувшись ко мне, он спросил:
- Сколько всего было пленных?
- Человек 10, герр генерал. Возможно, даже 12.
- Я бы сказал, их было человек 20, - встрял стоявший у дверцы прицепа Крендл.
Герр генерал наградил его таким взглядом, что моего водителя словно ветром сдуло. Я даже не заметил, как он успел юркнуть в свой "Опель Блиц". А Роммель вновь вопросительно посмотрел на меня.
- Их было 15 человек, герр генерал, - ответил я. Уже покидая прицеп, он бросил:
- Не потерплю у себя подобного самоуправства! Резко повернувшись, герр генерал распорядился:
- Обеспечьте прибытие транспортов "Ю-52" забрать раненых! Пусть приземлятся на дороге к северу отсюда, там полно мест для посадки.
Я тут же оповестил дислоцированные в Динане люфтваффе, передав приказ Роммеля о присылке транспортных самолетов "Ю-52" и о месте их приземления на участке шоссе севернее Сен-Юбера. Кроме того, сообщил в санитарную роту, чтобы те обеспечили прибытие санитарных машин к месту посадки самолетов. И они прибыли в указанное место как раз вовремя.
Тем не менее я чувствовал, что мне необходимо прояснить кое-что с герром генералом. Извиниться перед ним за то, что я очертя голову ринулся атаковать Сен-Юбер в составе резервной роты, даже не согласовав этот шаг с ним. Я нашел его у стола, Роммель складывал карты, готовясь к совещанию с офицерами штаба.
- Прошу извинить меня, герр генерал, - произнес я. Он покачал головой, словно говоря: ну, какие тут могут
быть извинения и прощения.
- Лучше отправляйся поешь, - ответил он. - Как только мы пополним запасы и я закончу совещание, мы отправимся на север к реке Семуа. Как считаешь, рядовой? Стоит мне войти во Францию у Вертона или нет?
- Простите, я не...
Генерал явно был разочарован таким ответом.
- Бог ты мой, Кагер! Ну, научись хотя бы иногда принимать решения!
Сокрушенно покачав головой, он вдруг улыбнулся, словно понятной ему одному шутке. Когда он ушел на совещание со своими штабистами, я во весь голос радостно рассмеялся.
Лишь во время приема пищи можно было побыть наедине с собой. Надо сказать, наши бойцы были настроены по-разному во время обеда, в особенности после только что завершившейся схватки с неприятелем. Одни, получив свою порцию, усаживались в компании товарищей, жевали и слушали их байки. Другие предпочитали не задерживаться и просто уходили куда-нибудь в сторону спокойно поесть. Про таких говорили, что, мол, они едят "в своем тесном кругу". А пресловутый "свой круг" состоял из одного-единственного человека. И вот, бывало, идешь с котелком и видишь, как бойцы, рассевшись по одному метрах в трех друг от друга, уписывают войсковой харч. К таким обычно не привязывались, уважая их потребность побыть в одиночестве. Даже офицеры, и те считались с ними и, если возникала необходимость обратиться к такому едоку в "тесном кругу", вели себя в высшей степени корректно, будто речь могла идти об отправлении некоего солдатского ритуала, о священнодействии. Я в тот день тоже предпочел замкнуться в персональном "тесном кругу", вспомнить погибшего Грослера, расстрелянных пленных офицеров, других наших убитых и раненых.
Были и такие, что даже плакали за едой в пресловутом "тесном кругу". И это не считалось проявлением слабости. Я в тот день слез не проливал, видимо, оттого, что увиденное настолько потрясло меня, что мне уже было не до слез. Прекрасно помню, как меня еще днем раньше задевало за живое явное нежелание бельгийцев сложить оружие. С какой стати им вздумалось грудью защищать этот несчастный Сен-Юбер? Я знал, что многим германским полкам и даже дивизиям пришлось за овладение Бельгией заплатить весьма высокую цену, что и бельгийцы, и французы, и британцы, действовавшие на других участках, дрались ничуть не хуже защитников Сен-Юбера.
Нет, так просто во Францию нас не пустят. Меня бесило осознание этого, как бесил тот самый офицер полиции СС, который с одинаковым равнодушием воспринял и гибель Грослера и отдал приказ о расстреле пленных офицеров.
Помню, что тогда я достал карандаш и бумагу и попытался написать письмо домой. "Дорогая и любимая семья", только и сподобился написать я, поскольку не в силах был облечь в слова увиденное и пережитое мною за тот день. Пришлось отложить эту затею с посланием родителям с фронта. Не мог я писать о том, чего ни им, ни мне самому не понять никогда.
Довольно долго я сидел, погрузившись в думы о событиях в Сен-Юбере, о гибели Грослера. Вот он стоит передо мной живехонький, а потом раз - и его нет на свете. Как подобное вообще может происходить? Если все то, что говорят о Боге и окончательном воздаянии, - правда, то фронтовой солдат в любую минуту должен быть готов погибнуть. Тем не менее я тогда, обедая в одиночестве в Сен-Юбере, не мог поверить, что я и вправду на войне. Мои представления о войне основывались на услышанном от ветеранов Первой мировой. У меня не укладывалось в голове то, как может произойти, что вот сейчас солдат дает ребенку шоколадку, а минуту спустя он уже сваливается замертво? На дурацкой крыше дурацкого дома где-то в дурацкой Бельгии? Будучи бок о бок со своими товарищами, и все же один как перст? И вопросы "как" и "отчего", родившиеся в тот день, не давали мне покоя не только до самого конца войны, но и всю оставшуюся жизнь.
Я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Повернув голову, я заметил, что какой-то офицер жестами призывает меня к себе. Оказывается, наша колонна уже вот-вот выступит. Я отыскал Крендла, и мы вернулись к прицепу. Крендл подвез меня вплотную к "Железному Коню". Штабисты уже собирали свои карты, герр генерал подошел ко мне.
- Позабудь о Виртоне, - объявил он. - Из 72-й доложили о прорыве 20 "гочкиссов" в район Стумуна. 72-я разнесла французскую колонну бензовозов южнее Амблева. Разведка люфтваффе докладывает, что танки "гочкисс" торчат в Стумуне без горючего. Так что перестреляем их, как поросят в свинарнике, так-то, рядовой. Как поросят в свинарнике.
Виртон, Шарлевиль, Аахен, Прюм - я ни малейшего понятия не имел, куда мы направляемся. Да и какая, к чертям, разница? Моя задача - чтобы все оказались в нужном месте и в нужное время.
Из-за пробоин вентиляция в моем прицепе была отменной. Стоит, правда, попасть под хороший ливень, и всей радиоаппаратуре каюк. Посему срочно требовалось отыскать, чем заткнуть дыры.
В Стумун мы прибыли вечером, и герр генерал велел мне притащить "Петрике" к нему на "Железного Коня". Роммель, стоя в башне, изучал в бинокль Стумун. Все здесь до боли напоминало Шарлевиль - никаких признаков жизни.
Стумун лежал примерно в километре от нас. Мы вышли на склон, откуда открывался вид на город.
- Рядовой, - произнес он после паузы, - что же, пора будить наших бельгийских друзей. Выдели-ка мне 6 штучек из моих 8,8-сантиметровых.
Зная мощность зенитных орудий калибра 8,8-см, я сказал:
- Господи Иисусе!
Герр генерал при этих словах опустил бинокль и посмотрел на меня так, будто страшно удивлен тому, что я все еще рядом. По моему мнению, здесь куда лучше подошли бы 10,2-сантиметровые. И герр генерал, с оттенком удивления выслушав мой совет, только и произнес:
- Рядовой? Вы что, не слышали? Исполняйте!
Я передал артиллеристам выпустить 6 снарядов из 8,8-см орудий.
- Приказ генерала, - добавил я вышедшему на связь офицеру.
Роммель, снова опустив бинокль, смерил меня недовольным взглядом - моя ссылка на него явно пришлась ему по вкусу.
Шесть выпущенных по Стумуну зенитных снарядов разрушили несколько городских зданий. Несколько секунд спустя завыла сирена, и население стало покидать город. Герр генерал распорядился:
- Передай головным отрядам, чтобы мне доставили пленных.
Я видел, что военных среди беженцев не было, как и в самом городе.
- Каких пленных? - не понял я. - Гражданских лиц? Герр генерал устало провел ладонью по лицу. Устало?
Или все же это был, скорее, жест безнадежности? По-видимому, безнадежности. Впрочем, ему не было надобности отвечать мне. Я передал его распоряжения куда положено.
К "Железному Коню" доставили пленных, и герр генерал предпочел разговаривать с ними спешившись, как и подобало истинному джентльмену. Так он куда менее походил на генерала армии завоевателей. Ни по-фламандски, ни по-французски Роммель не говорил, так что в роли переводчика и на этот раз пришлось выступить мне. Хотя какой из меня переводчик - я и сам едва-едва понимал эти языки.
- Есть в Стумуне бельгийские военные? - поинтересовался генерал.
Жители Стумуна в ответ отчаянно замахали руками.
- Нет, нет, никого там нет. Войска еще несколько дней назад оставили город!
Герр генерал приказал мне запросить у люфтваффе данные воздушной разведки по Стумуну. Я связался с нашими летчиками в Динане и Маастрихте. Данных о том, что танки "гочкисс" покинули Стумун, у люфтваффе не было.
Роммель посовещался с оберштурмбаннфюрером Шпайтом, заместителем командира подразделения полугусеничных вездеходов. Герр генерал был убежден, что бельгийцы лгут, а оберштурмбаннфюрер Шпайт полагал, что, мол, да, вполне возможно, что неприятель успел увести танки "гочкисс".
- Ну, ну, причем без горючего, - не соглашался Роммель. - По-вашему, солдаты задницами толкали их вперед, что ли?
Он снова стал внимательно разглядывать город в бинокль. Спускались сумерки, и это подталкивало герра генерала к принятию решения.
- Рядовой, ну-ка, передай, чтобы наши "Ме-109" и "Ю-87" прошлись по этой дыре. И скажи пилотам, чтобы уничтожали все, что покажется подозрительным.
С базы в Маастрихте в воздух поднялись самолеты, и вскоре истребители "Ме-109" и пикирующие бомбардировщики "Ю-87" кружили в небе над Стумуном. Пилот "Ме-109" доложил:
- Ничего подозрительного в городе не обнаружено. Оберштурмбаннфюрер Шпайт был вполне этим удовлетворен, однако Роммель не разделял его уверенности.
- Пусть в Стумун войдут наши пехотинцы, - обратился герр генерал ко мне. - А ты поедешь за ними вместе с мотопехотинцами на полугусеничном тягаче и танкистами на "тиграх III".
И тут же распорядился отпустить гражданских лиц.
- Герр генерал, а может, есть смысл придержать их как заложников? - обратился к Роммелю оберштурмбаннфюрер Шпайт. - А вдруг они лгут?
Роммель, услышав вопрос Шпайта, рассвирепел. И не терпящим возражений тоном повторил мне:
- Отпустить их!
Потом, повернувшись к Шпайту:
- Уважающий себя офицер никогда не позволит брать в заложники гражданских лиц.
Последовала пауза, после которой Роммель продолжил:
- Полагаю, что вам, принимая во внимание вашу репутацию, это хорошо известно. Можете идти, Шпайт.
Потом приказал нам с Крендлом сесть на мотоцикл, следовать за полугусеничными вездеходами в город и постоянно держать его в курсе обстановки. Связь по "Петриксу".
Въезд в Стумун практически ничем не отличался от въезда в Филипвиль. Почти все окна домов были забиты досками. Неудивительно - обычная мера предосторожности, иначе взрывной волной выбьет стекла. В Сен-Юбере мне довелось видеть изуродованных осколками стекла представителей местного населения. Пехотинцы СС и вермахта входили в город раздельно. Крендл двигался вслед за пехотинцами и мотопехотинцами по главной улице города. Колонны время от времени останавливались, приходилось сверяться с обстановкой.
В Стумуне все вроде было спокойно, но тут в "Петриксе" раздался крик:
- Назад! Всем назад! В городе засада!
У меня не было времени на выяснения, но все стало понятно уже несколько секунд спустя. Не имея достаточно горючего на совершение маневров, французы, проломив танками задние стены домов, расположили свои "гочкиссы" внутри их, направив орудия на главную улицу. Через забитые досками окна их практически не было видно. Наблюдатели, следя за нашим продвижением через щели между досок, корректировали огонь. "Гочкиссы", открыв по нас стрельбу из орудий и пулеметов, нанесли нам страшные потери. Один из снарядов "гочкисса" угодил прямо в отсек с боекомплектом полугусеничного вездехода. Последовал взрыв такой силы, что заднюю часть вездехода швырнуло вверх метров на 40, потом раскаленные обломки металла рухнули вниз, уничтожая все живое. Крендл слетел с сиденья мотоцикла, а мне сорвало со спины мой "Петрике". Я был весь в крови, форма враз превратилась в лохмотья, однако боли я не чувствовал. Я увидел Крендла, неподвижно лежавшего на левой стороне улицы. Стараясь перекричать гул моторов я заорал:
- Крендл, ты жив?
Вопрос, конечно, звучал по-идиотски. Мой друг не шевелился. По нас вовсю палили "гочкиссы", вездеходы неуклюже пятились задом, отступала и пехота. И вот посреди этого кошмара, этого хаоса мне предстояло отыскать рацию и помочь своему товарищу.