Предводители тюркских племен знали, что долго не проживут, сражаясь под штандартом Тимура. Но он рисковал наравне с ними и имел столько же ран на теле, сколько они. Дни, проведенные вместе с ним, были наполнены энтузиазмом, и военачальники шли в бой с песнями, как это делали до них скандинавские викинги.
– Для воинов наступило время танцевать, – сказал им Тимур однажды. – Танцплощадка – поле битвы, музыка – боевые кличи и звон клинков, а вино – кровь ваших врагов.
В конце шестилетнего периода большинство тюркских ханов присягнули на верность Тимуру. Вначале его называли "казахом", бродячим воином, который не остается на одном месте более чем сутки. Этим словом, сохранившимся до сегодняшнего дня, называют обитателей тех же степей. Теперь он стал повелителем, предводителем огромного войска. Когда под его штандарты встали люди Мусы и Джалаира, обозначились четче цели. Люди Джалаира были наполовину монголами, вместе они смогли составить армию, такую же многочисленную и грозную, как армия англичан, выигравшая битвы при Кресси и Пуатье поколением раньше. Старший же сын Тимура родился от матери-джалаирки.
Перед лицом войска, предводимого таким военачальником, как Тимур, власть Хусейна растаяла как весенний снег перед дождями. Хусейн был отброшен за Амударью, его преследовали в горах и загнали в Балх. Там город, в развалинах которого он укрылся, сразу же капитулировал. Хусейн послал Тимуру последнее письмо с обязательством покинуть свои бывшие владения и отправиться паломником в Мекку.
Существуют разные предания о том, что случилось потом. Согласно одной версии, Тимур пообещал сохранить жизнь Хусейну, если он сдастся. Однако тот в последний момент передумал и снова укрылся на балконе минарета, где был обнаружен то ли муэдзином, поднявшимся на балкон на рассвете следующего дня, то ли солдатом, потерявшим своего коня и поднявшимся на башню поискать его визуально сверху.
О смерти Хусейна также нельзя сказать ничего определенного. Утверждают, что тюркские ханы обсуждали его участь на совете и что Тимур покинул совет со словами: "Мы с эмиром Хусейном поклялись дружить, и я не могу причинить ему вреда". По другой версии, Муава с еще одним командиром тайком от Тимура покинули совет и умертвили Хусейна после того, как сделали вид, что отпускают его на волю.
Правда же состоит в том, что Тимур позволил предать своего соперника смерти. Как свидетельствует летопись, "время и место смерти Хусейна были предопределены. Никто не может избежать предначертанной судьбы".
ГОЛОС ЗАЙНЕДДИНА
Тимур задержался в Балхе с определенной целью. В этой опаленной солнцем долине (месте древней цивилизации с клубившейся пылью веков), где по берегам высохшего русла реки рос сахарный тростник, проходили торговые караваны из Хорасана в Индию, а ханы горных племен спускались в долину по известным лишь им одним тропам.
Где-то под слоем глины и крошева местного пористого камня покоились развалины храма огнепоклонников древних времен. Среди них разбросаны осколки статуи Будды, когда-то стоявшей во дворике, который заполняли паломники в желтом облачении. Это место называли Матерью Городов. В эпоху Александра Македонского его знали под названием Бактрия, а теперь именовали Кубат-аль-Ислам – центр ислама. Орды Чингисхана превратили его в могильник – обширную, необитаемую зону развалин с построенными новыми гробницами и мечетями. Впоследствии Тимур возродил эту зону.
Сейчас он находился рядом с могилой, где лежал в саване Хусейн, безжизненные глаза которого глядели в сторону Мекки. Тюркские ханы должны были выбрать нового вождя. Это предусматривал введенный Чингисханом обычай, требовавший также, чтобы вождь происходил из представителей монгольской знати – потомков Чингисхана.
На курултай, совет предводителей племенных кланов, посвященный выборам, спешили все правители земель – от горных перевалов Индии до северных степей, где кочевали местные племена. Сюда торопились знатные люди в чалмах – ханы иранских племен, улемы – богословы из Бухары, главы знаменитых медресе, настоятели мечетей, блестящие полемисты. В их число входили и имамы, духовные наставники верующих, среди которых находился Зайнеддин в белом облачении и огромном тюрбане. Его глаза, хотя и подернутые поволокой от возраста, по-прежнему сверлили собеседника. С ним находился и его блестящий проповедник Хоя Бахауддин, почитавшийся святым в Мавераннахре. Пока военачальники и представители духовенства собирались на совет для обсуждения кандидатуры Тимура в качестве великого хана, он сам вместе с сыном Джехангиром держался в стороне.
Некоторые ханы осмеливались возражать против избрания Тимура. "Давайте по-братски разделим наши земли, – говорил представитель бадахшанских кланов. – Каждый будет править в своих владениях и объединяться с другими в случае вторжения врагов".
Военачальники Тимура указывали на абсурдность такой точки зрения. "Нужен старший брат, – доказывали они. – Если вы разделитесь и обособитесь в своих ханствах, то станете легкой добычей пограничных монголов".
Наиболее могущественные ханы хотели вернуться к старому порядку. "Выбор великим ханом любого из нас, – говорили они, – противоречит обычаю. Надо выбрать своим вождем потомка Чингисхана по крови, а Тимур пусть станет его заместителем".
Наконец выступил проповедник, известный как Отец Благословений, и заявил позицию духовенства.
– Закон Мухаммеда не потерпит, – начал он, – чтобы последователи пророка прислуживали вам, неверным. Что касается Чингисхана, это обитатель пустыни, который силой меча завоевывал мусульманские народы. Теперь же меч Тимура значит не меньше.
Проповедник говорил до тех пор, пока не возбудил энтузиазм у воинов.
– Вы все бежали от Хусейна и укрывались в пустыне. Вы не покидали своих укрытий до тех пор, пока против злодея не выступил Тимур. Он не просил у вас помощи, чтобы одолеть врага, не просит и сейчас. До сих пор я обращался к вам как к представителям тюркских племен, но я знаю также, что вы мусульмане. И я, потомок внука Мухаммеда, после совещания с другими потомками пророка и духовными лицами вижу в Тимуре повелителя Мавераннахра, да и всей территории Турана.
Духовенство встало на эту позицию не потому, что Тимур был ревностным приверженцем пророка Мухаммеда, но потому, что он один был способен покончить с хаосом и утвердить порядок на тюркских землях, а также дать отпор посягательствам на эти земли северных монгольских племен – заклятых врагов ислама. Фактором, определившим неизбежный выбор Тимура великим ханом, стала воля воинов. Они не хотели видеть своим повелителем никого другого.
На следующий день все ханы и знать племен стояли на коленях у юрты Тимура. Его подхватили под руки и отвели на белую войлочную подстилку – место его как вождя и повелителя. Таков был древний ритуал монгольских племен. Так люди в шлемах выражали преданность ему.
Духовенство играло свою роль в том, что мы называем коронацией нового повелителя. Зайнеддин переносил от одного хана к другому копию Корана и требовал от них поклясться на священной книге, что они не признают никого другого великим ханом, кроме Тимура. Мы, современники, назвали бы это ритуалом приведения к покорности и признанию – поскольку Тимур фактически уже был их вождем. Но для этих людей такой ритуал значил много.
Отныне Тимур-воин становился Тимуром-эмиром, а все нижестоящие ханы должны были признать свою зависимость от него. Верность Тимуру становилась критерием их чести и славы, а предательство навлекало позор на их головы и головы их сыновей. Тимур становился арбитром в их спорах, гарантом их благополучия. Если бы Тимур не справился со своими обязанностями, они имели право собраться на новый совет и выбрать нового эмира.
Стоя на ковре перед новым эмиром, Зайнеддин возвысил голос:
– Волей Аллаха ты должен завоевывать новые земли, твоя власть усилится, а через тебя и власть ислама.
Человека же, сидевшего выпрямившись на черном троне, установленном на белой войлочной подстилке, забавляли громкие препирательства проповедников из Бухары и сейидов относительно того, кто из них должен стоять ближе к нему по правую руку. Ничто не выдавало в нем ярого приверженца ислама. Его голова не была обрита, на нем были доспехи из сцепленных стальных полос и наплечников, а также инкрустированный золотом черный шлем, закрывавший уши и шею.
Он дарил своим новым вассалам все, что имел, – чистокровных коней, одежду, оружие и роскошные седла. В их юрты тем же вечером он отослал подносы с едой и фруктами. Сейиды же, толпившиеся у его шатра, явно выражали недовольство его щедростью.
– Если я действительно великий хан, – объяснял им Тимур, – то все богатство принадлежит мне. Если же не великий хан, то какая мне польза цепляться за то, что и так мне принадлежит?
На следующий день он выбрал себе новых советников и наместников. Среди них – знакомые имена: эмир Дауд стал правителем Самарканда и главой дивана, то есть совета; эмир Джаку из племени барласов, теперь уже поседевший от возраста, удостоился права носить штандарт и бить в барабан войны, а также быть тавачи – ординарцем Тимура.
В списке военачальников упоминаются неизвестные имена, одно монгольского, а другое арабского происхождения – Хитай-бахатур и шейх Али-бахатур.
С самого начала было очевидно, что эмир Тимур предпочитает не держать любимчиков. Многие известные люди, такие, как Зайнеддин, имели право посещать покои Тимура в любое время, но их влияние на него было не более значительным, чем у других. Он держал в своих руках все нити правления, позволял себе выслушивать советы со стороны, но никогда не допускал брать верх над собой. Такая целеустремленность была необычна для азиатского монарха и неожиданна для Тимура, который до сих пор относился к своим личным делам беспечно.
Он был скор на подавление любой оппозиции. До отъезда Тимура и его окружения из Балха сторонников Хусейна схватили, заковали в цепи или обезглавили. Их крепости сожгли или полностью разрушили. Тимур бдительно следил за пограничными монголами. Теперь ежегодно совершались походы в горную местность на севере с целью предать ее огню и мечу. Очевидно, Тимур был убежден, что лучшая оборона – нападение. И он обнаружил, что в обороне пограничные монголы опасны гораздо меньше, чем в нападении.
Испытав теперь на себе разорительные походы, монгольские племена покинули пограничные долины и двинулись на север через горные перевалы к своей цитадели Амалык, пока Тимур не стал следовать туда за ними. Под его руководством на пространстве между Сырдарьей и Индией формировался новый порядок, а строптивые тюркские племена приучались к новому понятию дисциплины. Двое из военачальников Тимура направились на север покорять некоторые монгольские племена. Обнаружив, что эти монголы покинули свои пастбища, военачальники, естественно, повернули назад, считая свой поход законченным.
Когда они перебрались через Сырдарью в ожидании отдыха и развлечений после своего бескровного похода, то заметили конный отряд примерно одинаковой численности с их собственным, двигавшийся на север. Они спросили, куда направляется этот отряд.
– Мы намерены настичь монгольские орды, которые вы не нашли, – ответили им.
Сначала военачальники разгневались, потом призадумались. Вместо того чтобы продолжать путь к Тимуру, они отправились вместе с встретившимся отрядом на поиски монголов. Только через год их объединенные силы возвратились в Самарканд, перезимовав в горах. Зато они привели с собой стада скота монголов, отчет о численности уничтоженных врагов и разоренных деревень. Тимур похвалил всех участников похода и вознаградил их как следует, не упомянув о неудаче первой экспедиции двух военачальников. Если бы он это сделал, то те посчитали бы себя обесчещенными и покинули бы его войско, чтобы начать кровавый междоусобный конфликт.
Другие ханы, обиженные по каким-то причинам или чересчур самостоятельные, в самом деле покинули Тимура и укрылись в своих крепостях. Однако вскоре они обнаружили у своих стен конницу эмира. Их выдворили из укрытий, привели на ковер перед эмиром, который одарил строптивых ханов. Командира же, бежавшего с поля боя, разыскали, лишили оружия и привязали к седлу осла лицом к хвосту. Несколько дней его возили так по улицам Самарканда под смех и улюлюканье горожан.
Хан Кайхосров из Катлана, происходивший из знатной персидской семьи, дезертировал при столкновении с противником в пустыне близ Хивы. Жестокое сражение завершилось победой войск Тимура. Именно там погиб Элчи-бахатур, переплывая на коне реку вслед за шейхом Али-бахатуром и Хитай-бахатуром. Кайхосрова выследили, схватили и привели на суд военачальников и шариатских судей. После суда его без промедления казнили.
– Служить нашему повелителю – большая честь, – говорили опытные воины новым вассалам. – Кто говорит иначе, тот лжет.
Среди новых военачальников, присоединившихся к Тимуру, были сыновья монголов, понявшие бесполезность сопротивления. К ним относились Баян, сын Бикиджука, не забывший, что человек, ставший теперь эмиром, пощадил ранее его отца, и Хитай-бахатур, сообразительный китаец, угрюмый и вспыльчивый племенной вождь, носивший кожаную тунику с конской гривой, спадающей с плеча. Как ни удивительно, он быстро подружился со столь же экспансивным шейхом Али.
Оба эти военачальника командовали авангардом войск Тимура, гонявшимся за монголами, обнаруженными в укрепленном лагере на берегу небольшой реки. Бахатуры задержались близ этого места и несколько дней совещались, что предпринять. Хитай держался осторожной линии, он предлагал различные маневры, которые позволили бы тюркскому авангарду перебраться через реку без столкновения с конницей монголов.
Шейх Али молчаливо слушал его, очевидно не имея собственного плана. Однако Хитай воспринял его молчание за несогласие и даже подозрение, ведь он происходил из монголов.
– Что ты об этом думаешь? – спросил он резко.
– Клянусь аллахом, – беспечно ответил шейх, – я думаю о том, как воюют монголы.
Кровь прихлынула к лицу степного воина. Он резко вскочил со своего места.
– Погляди, – сказал он с вызовом, – как ведут себя монголы.
Хитай подозвал своего коня и начал перебираться через реку даже без седла. Он прискакал к удивленным монголам и зарубил первых двух повстречавшихся воинов. Затем его атаковали и повергли наземь несколько всадников.
Шейх Али, наблюдавший за происходящим, был удивлен. Он тоже вскочил и приказал слугам подать коня. Согнувшись в седле, он бросился в реку; с саблей в руке спешил сквозь кольцо вооруженных всадников к Хитаю.
– Ты – безумец! – крикнул Али китайцу. – Возвращайся назад. Быстрее!
– Нет, ты поворачивай назад.
Проклиная все на свете, шейх Али присоединился к Хитаю, и обоих окружили монголы. Военачальники бились до тех пор, пока отставшие конники авангарда не вступили в бой и не освободили их. Затем они снова сели совещаться, успокоившись после инцидента. На этот раз оба пришли к полному согласию.
ПОЕДИНОК С СУФИ
Тимуру приходилось управлять такими людьми и обуздывать их. Для этого нужны были мудрость и несгибаемая воля. О нем с одобрением говорили: "Он справедливо судит и щедро вознаграждает". Воины Тимура с интересом ожидали, как их повелитель примет гонцов, посланных через пустыню главами соседних племен поприветствовать нового эмира и заодно шпионить за ним.
Эти соседи были довольно сильны и нередко грабили местные тюркские племена в годы анархии. Один из них, Суфи из Хорезма, правитель Хивы и Ургенча, а также зоны Аральского моря, по происхождению джалаир, до известной степени находился в вассальной зависимости от приграничных монголов. В его памяти Тимур запечатлелся лишь как бродяга, спасавший свою жизнь от туркменских кочевников в пустыне Кызылкум. Город Ургенч в устье Амударьи – процветающий центр торговли – был обнесен высокой стеной и являлся предметом гордости Суфи.
Он прислал дорогие подарки, а Тимур направил ему в ответ с его гонцом еще более щедрые подарки, попросив, чтобы дочь Суфи, известную своей красотой, отдали в жены его сыну Джехангиру. Какой бы дружелюбной ни казалась эта просьба, она означала, что Тимур рассматривает Суфи своим вассалом, что он оспаривает права хана приграничных монголов и претендует на ханство в прежних границах.
– Я завоевал Хорезм мечом, – ответил Суфи, – и лишь мечом он может быть отнят у меня.
Тимур в ответ на эту дерзость собрался тотчас же выступить в поход, но один мусульманский проповедник уговорил его немного подождать, пока он сам не съездит к Суфи и не убедит его в необходимости договориться с правителем Самарканда. Когда же посланца от духовенства Суфи заключил в тюрьму, у Тимура не осталось оснований воздерживаться от похода.
Он созвал военачальников под свой штандарт и проделал с ними прежний путь бродяжничества. В это время как раз и случилось дезертирство Кайхосрова из Катлана, а также взятие Хивы без всяких осадных орудий. Воины Тимура просто заполнили сухой ров перед стенами города ветками кустарников, а затем взобрались на стены по лестницам.
Как свидетельствует летопись, шейх Али первым полез на стену. Однако следовавший за ним сотник, завидовавший успеху араба, стащил его за лодыжку снова в ров, а сам поднялся на стену и отбивался от хиванцев до тех пор, пока к нему не присоединились другие осаждавшие. Стремительным штурмом Хива была взята, и Тимур отправился к Ургенчу, где укрылся Суфи. Для штурма этого города он нуждался в осадных орудиях – катапультах и баллистах. Пока их делали, поступило послание от Суфи.
"Для чего губить наших воинов? – писал Суфи. – Давай решим наш спор без постороннего участия. Пусть победителем будет тот, кто поразит своим мечом соперника".
Гонец Суфи назвал время и место поединка за главными воротами города.
Все военачальники Тимура, услышав о поединке, стали протестовать. Баян, сын Бикиджука, воскликнул:
– Хан, война теперь наша забота! Твое место на троне или на военном совете. Тебе не пристало покидать это место.
Каждый из них умолял дать ему возможность сразиться с Суфи вместо эмира. Тимур, однако, заметил, что его вызвал на поединок не обычный командир, но хан Хорезма. Он объявил, что будет у ворот города один.
Когда подошло условленное время поединка, Тимур под беспокойными взглядами соратников надел легкую кольчугу. Его меченосец продел его щит высоко на предплечье левой руки и опоясал его поясом с кривой саблей. Эмир укрыл голову и плечи знакомым шлемом черно-золотистого цвета и с довольным видом пошел прихрамывая к своему коню.
Тимур уже отъезжал, когда пожилой Сайфеддин отделился от группы командиров и схватил поводья эмира, упав на колени. Он умолял Тимура отказаться от боя, предназначенного для простого воина. Эмир не ответил. Обнажив саблю, он замахнулся, чтобы ударить ею плашмя чересчур ревностного слугу. Сайфеддин бросил поводья и во избежание удара отпрянул назад.