Правда, которой так боится кичащийся своей солдатско-прусской прямотой Манштейн, состоит в том, что обстановка была крайне трудна для обеих сторон. Но в этой неблагоприятной обстановке советские войска решали более сложные оперативные и тактические задачи, нежели противник, и проявляли более высокие боевые качества. Несмотря на распутицу, на отставание тылов, на нехватку горючего и боеприпасов, несмотря на неистовое противодействие гитлеровцев, наступление трех Украинских фронтов продолжалось.
Тем временем наша танковая армия завершала перегруппировку. Заляпанные грязью до самых башен танки выходили в район сосредоточения. На прицепленных к ним самодельных волокушах громоздились тюки с продовольствием, ящики со снарядами, свернутые госпитальные палатки. А рядом, на лошадях, тряслась наша мотопехота. Южнее Казатина танкисты отбили у немцев около трех тысяч лошадей. Они-то и стали главным транспортным средством танковой армии, которой по штатам "не положено" ни одной лошади и, конечно же, ни одного седла. Что и говорить, вид у "мотокавалерии" был не бравый. Подушки, сложенные половики, а то и немецкие шинели заменяли седла. С помощью прутьев и крепких слов люди заставляли своих одров вытаскивать из грязи ноги.
Уже на марше мы получили небольшое пополнение. На недолгих привалах проходили партийные и комсомольские собрания. Почти все коммунисты из тыловых подразделений были переведены в роты и батальоны. Каждый понимал, какого нечеловеческого напряжения потребует новое наступление, и внутренне готовил себя к нему.
А вдоль дороги тут и там чернели коробки подбитых и сожженных танков. В сорок первом году здесь отступала танковая дивизия, встретившая войну в Станиславе. Кое-кто из Станиславских танкистов служил сейчас в нашей армии. И хотя приказ строго требовал соблюдать дисциплину марша, около каждой такой коробки собирались бойцы, молча осматривали ее, заглядывали внутрь, трогали руками мокрый, покрытый окалиной металл…
На рассвете 21 марта после пятнадцатиминутной артподготовки ударная группировка 1-го Украинского фронта, в которую входила и наша танковая армия, начала новый тур наступления.
Как топор, разваливающий полено, танковый таран вклинился в немецкую оборону.
Через сутки в смотровых щелях мелькнули чистенькие домики Трембовли, гусеницы лязгнули о рельсы и замерли, будто от неожиданности. Под ними был скрытый тонким слоем грязи не привычный для танкистов асфальт. Горелов выпрыгнул из "тридцатьчетверки" и, разминая затекшие ноги, чуть приплясывая, словно проверяя прочность твердого покрытия, сделал несколько шагов, подмигнул высунувшемуся из переднего люка механику-водителю и полез обратно.
Танки шли широким шоссе. По сторонам его почетным караулом вытянулись тополя. Над их вершинами вспыхивали и гасли черные и белые дымки пристрелочных снарядов. Но танки шли и шли вперед мимо обнесенных заборами хуторов, нацеленных в небо островерхих костелов, мимо бесчисленных придорожных крестов, с которых Христос страдальчески свешивал голову.
Азарт заставлял забыть об усталости.
Впереди лежал Чертков - городок, лепившийся по обе стороны реки Серет. Танк старшего лейтенанта Кульдина первым выскочил к берегу. На мосту дрожащим прозрачным пламенем пылали бочки с бензином. Но прежде чем успел загореться настил, прежде чем мы успели что-либо сообразить, танк Кульдина рванул вперед, развернулся на мосту раз, другой - горящие бочки полетели в реку.
- Да что там Серет, - возбужденно махнул рукой Катуков. - Днестр впереди, Днестр!.. Понимаете?..
Только что за поворотом скрылись замыкающие машины передового отряда Горелова. С Катуковым и группой офицеров я остался на площади в центре Черткова. Из домов выходили люди, тревожно смотрели на небо, прислушивались, бросали взгляды в нашу сторону. От толпы отделилась женщина в сапожках и темном платке. Она уверенно направилась к нам. Толпа следила за ней. Мы с Катуковым замолчали. Только Балыков не выдержал:
- Ох ты, вылитая святая Мария! Женщина остановилась перед нами:
- Проше, панове, юш Советы?
- Советы, милая, отныне и навеки, - весело ответил Катуков.
- О-о! - многозначительно произнесла женщина, - Вы есть пан генерал?
- Я есть товарищ генерал.
- О-о, товарищ, - восхищенно повторила женщина, - я тоже есть товарищ.
Подошла и протянула руку. За моей спиной шумно вздохнул Балыков.
Вокруг нас сбилось плотное кольцо жителей. Начались расспросы. Катуков толкнул меня в бок:
- Давай несколько слов. Я толкнул его:
- Давай-ка сам, не всегда мне.
- Что ж, - он сбил на затылок папаху, потом вовсе снял ее. - Поздравляю вас, дорогие товарищи, с освобождением от оккупации… Живите спокойно, работайте на благо Советской Родины и помогайте Красной Армии добить фашистское зверье… - Катуков в нерешительности остановился. Речь показалась ему слишком короткой для такого торжественного случая. - По всем вопросам пока что обращайтесь к коменданту, а меня прошу сейчас извинить…
Площадь снова задрожала от танков. В башне головного улыбался Бойко. И люди, собравшиеся на площади, приветственно махали ему руками.
Бойко недавно принял бригаду, находившуюся в резерве. Сейчас бригаде предстояло выполнить боевую задачу.
Бойко слушает Катукова, машинально кивает головой:
- Есть… понятно… будет выполнено.
- Не спеши со своим "будет выполнено"… Днестр идешь форсировать первым в армии. Пока другие бои ведут, фланги обеспечивают, ты с той стороны должен привет прислать, и с включенными фарами на Черновцы.
- Будет выполнено! - упрямо повторяет Бойко. - И насчет включенных фар тоже.
На лице его хитроватая улыбка сменяется задумчивостью, а задумчивость снова улыбкой. Глядя на Бойко, я никогда не могу понять, серьезен ли он, весел ли, насмешлив. Одно знаю: если немногословен, если отвечает "есть", "понятно", значит, волнуется.
Хотя Михаил Ефимович предупреждал Бойко о трудности задачи, но и он сам и я не отдавали себе отчета о степени этой трудности. У нас еще не было опыта форсирования крупных водных рубежей, а азарт успешного наступления все облегчал и, казалось, делал невозможное возможным.
Адъютант доложил Катукову о том, что радист перехватил донесение начальника штаба корпуса Дремова, адресованное Шалину. В донесении речь шла о выходе Горелова к Днестру и о захвате в Устечке моста через Днестр.
- Мост, это тебе не цибербульбер, - радостно хлопал себя по бокам Катуков, - определенно не цибербульбер… Поехали к Дремову.
За стеклами "хорьха" развертывалась панорама вражеского отступления. К Днестру были прижаты многие немецкие части. Бросая технику, обрекая арьергарды на смерть или плен, они катились к югу. После Тлусте "хорьх" едва двигался по узкому коридору между трофейными пушками, автомашинами, штабными и санитарными автобусами. Когда он застревал, встречные пленные с готовностью бросались на помощь, дружно упирались плечами, подбадривая себя непривычными для нашего уха выкриками, вероятно, соответствующими русскому: "Раз, два - взяли!".
Дремов развернул корпусной командный пункт в редком лиственном лесочке, неподалеку от Днестра. Человек простой и прямой, он не признавал никакой дипломатии, держался свободно, независимо. Жидкие русые волосы на голове его были растрепаны, чистосердечная улыбка не сходила с губ.
- Не худо получается, Михаил Ефимыч?
- Не худо, Иван Федорыч, - соглашался Катуков. Командарм и комкор дружили с тех далеких времен, когда оба были взводными. - План форсирования у тебя есть?
- Чего нет, того нет. Не успели подготовить. Не ждал, по совести сказать, что Горелов так быстро к Днестру выскочит…
- Головы у нас с тобой не закружились? Мост-то цел?
- Чего не знаю, того еще не знаю. Приказал выяснить. Катуков сообщил о перехваченной телеграмме.
- Помимо меня шло. Может, в штабе сведения имеются, - Дремов вдруг насупился. - Не верится, чтобы немцы мост в целости оставили. Не похоже на них…
Радостное возбуждение постепенно уступало место тревоге. Мы с Катуковым решили немедленно ехать к Днестру.
Но не успел я сесть в машину, появился "дедушка" Ружин. Он хмурился, исподлобья поглядывал на меня, на Катукова.
- Как же так получается, бригада первой вышла к Днестру, а форсировать запретили?
- Запретили? - изумился я.
- Подполковник Бойко сказал, что ему приказано первым форсировать… Однако бригада наша, считаю, заслужила большего доверия.
- Ей никто в доверии и не отказывал. Командование полагало, что Бойко раньше выйдет к Днестру, так как он не связан боями, идет напрямую. Торговаться сейчас не время. На всех славы хватит.
- Мы и не торгуемся, - впервые с начала нашего разговора Ружин вскинул голову. - Помогите нам дополнительно получить бочку солидола и спирт.
- Зачем?
- Готовимся форсировать по дну… А вода ледяная. Ружин уже повернулся, когда я вспомнил:
- Мост-то цел?
- Взорван.
- Взорван? Ведь донесли…
- Когда доносили, был цел.
Я привык к тому, что от Ружина трудно добиться обстоятельного доклада, в лучшем случае можно получить ответы на вопросы.
Оказывается, вместе с первыми танкистами к берегу вышло несколько наших "конных" пехотинцев. С ними каким-то образом был начфин, старший лейтенант Чернышев. Недолго раздумывая, Чернышев скомандовал: "За мной!" - и на галопе устремился к мосту. Шестеро смельчаков проскочили на правый берег. После этого немцы взорвали заранее заминированный пролет моста…
Западный берег Днестра скрыт предвечерним сумраком. Я лежал на влажном песке у самой кромки темной, по-весеннему говорливой воды. Правее уходили в темень полукруглые фермы моста. Где-то впереди рухнул один из его пролетов. Я уже знаю, что правый берег здесь крут, обрывист, скалист. Мне даже чудится, будто в бинокль видно отвесную стену, нависшую над рекой.
Бригада Горелова форсирует Днестр у южной окраины Устечко. На том берегу уже замполит мотострелкового батальона с группой автоматчиков, два телефониста (но связь почему-то еще не действует), один танк, первым прошедший по неровному каменистому дну.
Захватить плацдарм помогла группа бесстрашного начфина. Она приковала к себе огонь и внимание немецко-румынского гарнизона. Но связи с "начфиновцами" нет. Живы ли они, сейчас неизвестно.
Из мрака с перерывами доносятся очереди пулеметов и автоматов. Напряжения не чувствуется: либо у гитлеровцев здесь мало сил, либо они задумали пустить наши десанты, а потом расправиться с ними, утопить в быстром Днестре. Плохо, что мы толком не знаем о противнике, о численности его и намерениях. Катуков лежит рядом и тихо сквозь зубы ругается. Он уже забыл про цибербульбер… Настроение у него круто меняется.
Нам уже ясно: даже если форсирование пройдет успешно, в этом нет заслуги командования армии. Мы не помогли войскам подготовиться к рывку через Днестр.
Знаменитое "всего не предусмотришь" - слабое утешение.
- Командир бригады должен мыслить в масштабах корпуса, - говорю я, - а командир корпуса - в масштабах армии… Ну а разве мы перед Днестром думали в масштабах фронта?!
Катуков молча лежит на холодном песке. Закрыл глаза, закусил губу.
- Мы легко поучаем других, а сами не всегда придерживаемся собственных советов. Будто эти советы пригодны только для подчиненных… Понтонно-мостовой батальон застрял за тридевять земель - это, согласен, не наша вина. Но вот части вышли к Днестру и тычутся, как слепые котята. Разведать берег, реку, противника мы должны были?
Михаил Ефимович поворачивается на бок, испытующе смотрит на меня. Его полушубок потемнел на животе от влажного песка, на котором мы лежим.
- Долго ты еще будешь жилы тянуть?
- Я из себя не меньше тяну, чем из тебя.
- Мне от того не легче.
- Уверен, что Горелов и Бойко сумеют выполнить задачу и без наших указаний… Форсируем Днестр, начальство благодарность пришлет, награды даст. А надо бы…
- Ну, говори, что надо бы? Снять, да? Тебя хлебом не корми, дай позаниматься этой самой самокритикой. Любишь ты ее…
- Кто ее любит! - вздыхаю я.
- Хватит, - встает Катуков, отряхивая полушубок. - На началах взаимности отпустим друг другу грехи и пойдем, как говорит ваш брат политработник, учиться у масс.
Несмотря на шутливый тон Катукова, я вижу, он остро переживает все, о чем мы сейчас говорили. Переживает потери, за которые вроде бы и не спрашивают, промахи, которые никому почти незаметны на фоне общего успеха.
"Форсирование на подручных средствах" - это звучит так натурально, привычно. И возможно, неискушенный человек посчитает такой вид переправы мало чем отличным от всякого другого.
Но форсируют на подручных средствах не от хорощей жизни, а по фронтовой необходимости. Отстали переправочные средства, застряли понтоны, саперы не успели или не сумели навести даже штурмового мостика. А пехотинец всем своим солдатским существом чувствует цену минуты. Он видит на берегу бревно, на котором женщины складывают белье после полоскания, сталкивает его в воду, ложится на него и гребет руками. На ногах мокрые сапоги; за спиной вещмешок, на шее автомат. А впереди - исходящий огнем берег. Зацепит пуля, разорвется вблизи мина и - "Прощайте, братцы!" Поплывет вниз по реке одно мокрое бревно.
На утлом, уходящем из-под ног куске плетня размещаются по несколько человек. На сорванных с петель воротах переправляют пулеметы, а то и сорокапятимиллиметровые пушки. На самодельных плотах, которые обладают удивительной способностью перевертываться без всякой видимой причины, устанавливают семидесятишестимиллиметровые орудия.
На таких вот подручных средствах форсировал Днестр мотострелковый батальон из бригады Горелова.
Но танк на плетне или дюжине разнокалиберных бревен не переправишь.
Горелов - единственный в армии - исподволь готовился к форсированию Днестра. Он загодя велел сделать десяток труб, наподобие самоварных, только подлиннее. Теперь на берегу они крепились проволокой за кронштейны к выхлопным трубам.
Если вода попадет в мотор, мотор заглохнет и танк застрянет на дне речном, как затонувшая подводная лодка.
На пологом берегу возле Устечко танкисты паклей и солидолом заделывали все щели. Закупоренный слепой танк спускался к воде и медленно, будто щупая дно, скрывался в ней. В ту секунду, когда исчезала в быстром пото- ке башня и только штырь антенны да удлиненная выхлопная труба покачивались над рекой, каждый на берегу ощущал толчок в сердце. Как ни задраен танк, вода в конце концов проникнет в него, а воздух не попадает. Стоит угодить в яму, застрять, упершись в валун, и… тут уж бабушка надвое сказала, сумеет экипаж спастись или нет.
Горелов ничего не видит, кроме режущей барашки антенны. Не отводит ото рта микрофон.
- Бери правее… Прямо, прямо!.. Снова правее… Молодец! Спасибо за службу!
Мокрый танк, с фонтанами, бьющими из жалюзи, стремительно идет к западному берегу, сотрясая воздух пробными очередями курсового пулемета.
В кустах продрогший экипаж получает сухое обмундирование и порцию водки, которая лишь условно называется "ста граммами".
Когда я похвалил Горелова за предусмотрительность - ведь надо же было догадаться с первой группой пехоты перебросить через Днестр сухое обмундирование! - он пожал плечами:
- Не смею примазываться к чужой славе.
- Кто это?
- Медики.
- Лариса?
Горелов опять неопределенно пожал плечами.
- Где она? - спросил я.
Он кивнул в сторону уже скрытого теменью западного берега. Кивнул как-то смущенно и, мне показалось, даже растерянно…
Ночью начался снегопад. Над рекой вспыхивали, рассыпались искрами и медленно гасли ракеты. В их трепетном свете крутились снежные хлопья и тонули в переливающейся цветными бликами воде. Но никому не дано было насладиться этой воистину феерической картиной. Война лишает небо и землю природной красоты, превращает их в разбитое на квадраты пространство, в высоты, складки местности и водные рубежи. Преимущество ночи в том лишь, что она обеспечивает скрытые действия войск, а достоинство дня в том, что он благоприятствует наблюдению за противником.
Бойко для форсирования облюбовал место несколько южнее, там, где Днестр петлей огибает поросший деревьями холм. Ему удалось разыскать брод. Помощь пришласовершенно неожиданно.
Когда офицеры исследовали спуск к реке, до них. с противоположного берега донеслись голоса. Какие-то люди в незнакомом обмундировании кричали им что-то на незнакомом языке и азартно жестикулировали. Не приходилось сомневаться, что эти люди, во-первых, держали в руках винтовки, а во-вторых, советовали именно здесь форсировать Днестр.
Посланная на правый берег рыбачья лодка с автоматчик ками привезла оттуда лейтенанта-венгра, который вместе со своим взводом ждал прихода русских, чтобы сдаться в плен.
Бойко уже разжился несколькими лодками, и теперь они курсировали через Днестр. На правый берег везли наших автоматчиков, на левый - пленных венгров.
Хотя пленные утверждали, что именно здесь наиболее мелкое место (и сюда впрямь вели дороги), Бойко не был бы Бойко, если бы семь раз не отмерил, прежде чем отрезать. Он вызвал из близлежащей деревушки Иване Злоте рыбаков и выяснил у них все, что относилось к берегу, дну и течению Днестра.
И когда было уже окончательно определено место форсирования, Бойко спросил, кто желает провесить трассу. Вызвался сержант Харцизин. Трижды он переплыл, ныряя до дна, ледяной Днестр. После каждого возвращения его поили горячим молоком и спиртом. Зарядившись этой адской смесью, он снова шел в воду. Когда Харцизин вернулся в третий раз, Бойко распахнул полушубок, свинтил с кителя свой орден Красного Знамени и прикрутил к гимнастерке дрожавшего от озноба сержанта. Потом набросил на него и свой полушубок.
Когда танки были готовы к форсированию, несколько рыбаков из Иване Злоте попросили, чтобы им разрешили сесть на башни.
Первым устремился в воду танк любимца Бойко лейтенанта Никитина, за ним танк лейтенанта Шкиля.
Когда мы с Катуковым прибыли к Бойко, несколько "тридцатьчетверок" находилось уже на том берегу. Но не все шло ладно. В брод севернее Иване Злоте телеги переезжали в летние месяцы, а сейчас, когда тающий снег поднял уровень воды, стоило танку чуть сойти с провешенной Хар-цизиным трассы, как он "захлебывался". Три машины, "наглотавшись воды", ждали, пока их отбуксируют на берег.
К утру и бригада Горелова целиком переправилась на западный берег.
- Не так уж, пожалуй, плохо, как кажется некоторым, - искоса глянул на меня Катуков.
- Мы могли форсировать на несколько часов быстрее, - ответил я.
- Могли, - миролюбиво согласился Катуков. Им снова овладевало азартное возбуждение. Но вдруг тень прошла по его лицу.
- Жаль Чернышева. Бывают же такие начфины… И еще трое солдат с ним погибло.
Фронт форсирования расширялся. Новые и новые части выходили к Днестру и, преодолев его, вступали в бой за освобождение Буковины. Надвое рассеченный немецкий фронт был бессилен перед танковым натиском.
27 марта Горелов вступил в Коломыю и захватил мост через Прут. Впереди синели вершины Карпат.
Двигавшийся на юг Бойко приближался к Черновцам.