Когда наступили сумерки, мы покинули эту болотную местность, соединились со взводом лейтенанта Шакуло, который еще во Львов прибыл из госпиталя после легкого ранения, полученного в начале этой операции. Командира роты Чернышова не было, и где он, было неизвестно. Мы с Шакуло еще днем получили задание овладеть селом за болотной топью. Вот мы и решили с ним наступать на это село по хорошей дороге, но уже когда окончательно стемнеет. Вначале успех сопутствовал нам, но когда мы подошли уже к околице этого села, по нам был открыт шквальный пулеметный огонь. Мы залегли, и я стал советоваться с Петром Шакуло о том, что будем дальше делать. В итоге мы решили дождаться паузы в ведении немцами огня, броском достичь первых хат села, а там видно будет. Так мы и сделали, хотя немцы умело вели прицельный огонь – трассирующие пули низко и кучно летели над землей. Мы укрывались за складками местности и сумели избежать потерь.
Достигнув первых хат, мы обнаружили, что по нам вел огонь бронетранспортер. Дальше мы решили не идти – было темно, и ничего не было видно. Где находятся силы противника и что собой представляет село, расположение улиц в нем, мы не знали. Тихо снявшись и отойдя от села метров на 150–200, мы заняли оборону по берегам этих больших осушительных каналов. Наступил рассвет, мы осмотрелись и решили на этом месте обсушиться, высушить обмундирование. Как выяснилось, мы правильно сделали, что отошли, – с рассветом мы заметили в селе появление немецких танков, а "тигры" – это грозное оружие.
Усталость обрушилась на нас, и днем, под солнцем, мы крепко заснули. Охранение, видимо, тоже заснуло, и этим воспользовались немцы. По канавам они скрытно подобрались к нам, схватили спящим солдата из взвода Шакуло и потащили его в свое расположение как "языка". Этот солдат заорал благим матом, ведь фрицы хотели взять его в плен, да еще днем. Такого в моей практике не было даже ночью, а тут день, тепло, солнце в зените. Проснувшись от этого "животного" крика, солдаты пришли в себя и открыли огонь, некоторые побежали на помощь. Один или два немца упали убитыми, остальные бросили нашего солдата и убежали, и как ни старались наши "порешить" их, но они скрылись. Солдат, которого захватили немцы, был босиком, так как сушил на солнце и портянки, и сапоги. Многие солдаты намокли в этом болоте, поэтому и сушились на солнце. Все, в общем, обошлось благополучно для солдата, его даже на смех подняли. Мы долго не могли успокоиться в связи с этим случаем, а Петр Шакуло "продрал" охранение, солдаты в котором заснули. Вот к чему привела наша беспечность, забыли ребята, что мы находимся на войне. А на войне и спать надо умеючи. Да что там говорить, на войне все время спать хотелось, не есть, а именно поспать. Чуть-чуть спокойно, и уже кемаришь. И я всегда спать хотел и спал, как и где попало. Давила усталость – ведь все время в бою, и днем и ночью. Передышки бывали, как правило, кратковременными. Мы доложили командиру батальона, что в село вошли танки и бронетранспортеры, село мы не взяли и задачу не выполнили. В штабе батальона тоже заметили боевую технику фрицев и приказали мне со взводом оставаться на месте, где окопались, а Петра Шакуло с бойцами перевели – видимо, туда, где оказалась какая-то "прореха" и ее надо было заткнуть.
Днем 30 июля пришел солдат и доложил, что меня приглашает "в гости" командир роты 3-го батальона старший лейтенант Варенник. Я в сопровождении этого солдата и своего ординарца (один на фронте я нигде не появлялся) отправился "в гости". Встретил меня Варенник тепло. Закуска была отменная, и выпить было что. Посидели мы с ним за столом прилично. Я рад был пообщаться с однополчанином, ведь на фронте, в боях редко встречаешь товарища, особенно из другого батальона. Потом, я не предполагал, что меня знают офицеры из других батальонов, хотя сам я Варенника знал. Потом он стал замкомбата. В тот период его рота располагалась правее моего взвода. Других подразделений не было, начальство о нас забыло – ни у него, ни у меня не было телефонной связи со штабом батальонов. Поэтому мы с ним "отдохнули" за столом отменно – никто нам не мешал, даже немцы, редко такое бывает на фронте. На следующий день, 31 июля, мы вышли из боя и покинули этот "водный" участок. Почему-то опять я остался один из офицеров в роте. Комроты Чернышов не появлялся, а командиры взводов Гаврилов, Гущенков, Шакуло были ранены, Шакуло уже вторично.
После одного или двух дней отдыха мы получили задачу наступать в направлении г. Самбор, город в 80–90 километрах юго-западнее Львова, на реке Днестр. Это было 30–31 июля 1944 г. Командир батальона капитан Козиенко опять не назначил меня командиром роты вместо Чернышова, а назначил на эту должность командира взвода пулеметной роты лейтенанта Карпенко, ветерана батальона, воевавшего еще на Курской дуге летом 1943 года. Куда делся Чернышов, я не помню, вроде был легко ранен. Уже через несколько дней, 2 августа, Карпенко был убит под Самбором на своем командном пункте в окопе, одним-единственным осколком прямо в сердце. В других окопах находились телефонисты, ординарец и связные от взводов, но их не задело, хотя мина разорвалась ближе к окопу телефонистов...
На подходе к Самбору мы спешились с танков на опушке леса. Получив задачу и направление наступления, наша и другие роты развернулись в цепь и ускоренным шагом стали продвигаться вперед. Противника не было, и огонь по нам не велся – видимо, немцы не ожидали нашего наступления на этом участке. Достигли села. Далее было поле, засеянное пшеницей, река Днестр и виднелся город на другом берегу реки. С моей точки зрения, это наступление было плохо организовано. Даже сейчас, вспоминая эти бои, я не могу понять – почему? Никто не знал, где противник, разведка не проводилась ни от бригады, ни от батальонов. "Вперед" – и дело с концом, авось разберемся. Ох это авось! Чуть не уложили весь батальон, вернее, то, что от него осталось.
Рота достигла села, в котором была только одна улица, и его надо было прочесать на всякий случай. Стояла какая-то грозная тишина. Я привык полагаться на интуицию, и у меня было большое сомнение, что в селе нет фрицев, однако командир пулеметного взвода пулеметной роты лейтенант Петр Малютин со мной не согласился, заявив: "Немцев в селе нет, так как стоит тишина". Именно она, эта тишина, меня и пугала. Я уже собрался направить отделение солдат проверить, что делается в селе, когда Малютин вышел из-за дома, где мы укрывались, остановился на середине улицы и стал осматривать село в бинокль. Раздался выстрел, и пуля попала ему между глаз, а бинокль развалился на две части. Лейтенант Петр Николаевич Малютин был убит наповал. Он был старше нас, ему было приблизительно 36 лет от роду, и мы его звали "дедом" или "стариком".
Больше выстрелов не было, да и бойцы укрывались за хатами, не выходя на улицу. Село мы брать так и не стали. От командира батальона поступил приказ наступать к реке с целью захвата моста через Днестр и далее на город, а село оставить в покое. Черт, мол, с ними, с немцами, они сами убегут, когда захватим мост. Приказ есть приказ, я покинул с бойцами это село, и мы быстро стали передвигаться по полю к реке. И как только мы отошли от этого злополучного села метров на 100–150, как увидели цепь противника, которая наступала на нас с тыла. Немцы шли во весь рост и вели огонь из автоматов по нашей цепи. Откровенно говоря, мы растерялись, когда увидели сзади себя цепь противника. Несмотря на то что солдаты были обстрелянные и в каких только переплетах не были, но от неожиданности растерялись.
Но самообладания я не потерял и закричал своим бойцам: "Огонь по фрицам, огонь!" Пулеметчикам с "максимом" тоже кричу: "Поворачивай пулемет и бей по фрицам!" Не кричу, а ору во всю мощь. Многие солдаты открыли огонь, другие же побежали от неприятельской цепи, отступали и тем самым мешали вести огонь пулеметам Цикановского – по своим стрелять не будешь. Ни я, ни другие офицеры, как ни старались навести порядок, организовать отпор, ничего не могли сделать – солдаты разбежались, и хорошо еще, что многие вели огонь по фрицам. Когда впереди меня солдат не осталось, я тоже отбежал по склону к дороге и залег в кювете. Увидев ручной пулемет РПД, кто-то из солдат в панике его бросил, чтобы было легче бежать, я взял его и открыл огонь по немецкой цепи, благо в магазине оказались патроны.
Во время стрельбы у меня с головы соскочила пилотка, я ее опять надел и продолжал стрелять, пока в магазине не кончились патроны. Автомат я не носил, хотя в этот момент хорошо было бы его иметь. Когда кончились патроны, я где ползком, где перебежками отбежал в тыл, куда убежали бойцы, точнее, перепуганные солдаты, бойцами их не назовешь – испугались 40–50 немцев! Правда, потом говорили, что был и бронетранспортер, да врут, наверное, – у страха глаза велики.
Да и нас было не больше, но у нас были станковые пулеметы "максим", хотя они и быстро прекратили вести огонь. То ли от моего огня из пулемета, то ли от огня стойких бойцов, но немцы нас не преследовали, а быстро ушли в сторону моста, подобрав своих погибших и раненых – мы по ним стреляли, видимо, успешно. Немцы ушли, а мы собрались и с другими офицерами (включая командира 3-й роты Костенко) стали разбираться, что произошло, и собирать разбежавшихся солдат. К нам стали стекаться подчиненные. Я заметил, что пулеметчик Ишмухаметов сидит без оружия, понял, что это он бросил пулемет, и послал его за ним. Бросить оружие – это позор для воина. Солдаты возвращались, чувствуя свою вину, им было стыдно за свой страх и трусость, проявленные в бою. Гордые переживали ее вдвойне, да и себя мы не щадили.
Возвращавшихся воинов рассредоточили поротно и приказали окопаться на всякий случай. Если мне не изменяет память, то каким-то чудом потерь у нас не было. Правда, пропал пулеметный взвод 3-й роты во главе с лейтенантом Цикановским. Как потом выяснилось, некоторое время они отсиживались в тылу у немцев в береговых зарослях Днестра. Через несколько дней они догнали батальон на марше.
После пережитого захотелось есть, и мы организовали кое-какой "закусон". Во время еды кто-то из офицеров спрашивает меня: "Где это ты порвал пилотку?" Я снял ее и увидел, что в пилотке два рваных отверстия – спереди и сзади. Только тогда я вспомнил, что, когда вел огонь из пулемета, у меня соскочила пилотка, и рассказал про это. Ребята говорят: "Повезло тебе, Бессонов, еще бы на несколько миллиметров ниже взял снайпер, и тебе хана была бы". А ведь и верно, повезло мне, крупно повезло. Сколько же раз мне везло? Много. Везение на фронте – большое дело. Но оно, везение, не так уж часто бывает.
К вечеру наша рота, да и другие роты батальона окопались на господствующей над окружающей местностью возвышенности с крутым склоном к реке, до реки было метров 150. Левее нас какие-то части тоже пытались на следующий день атаковать г. Самбор. Канонада длилась минут тридцать, участвовали и "катюши", и более мощные реактивные снаряды с наземных установок, а не с автомашин. Иногда эти снаряды (М-31) пускали вместе с опалубкой, чтобы не терять время на подготовку. Однако и у этих частей тоже ничего не вышло, атаки были отбиты, и немцы продолжали удерживать мост через реку Днестр и сам город Самбор.
В ночь на 2 августа обрушился ливень, вода лилась с неба как из ведра. Ливень продолжался всю ночь и весь следующий день. Воду из окопов вычерпывали котелками и промокли с головы до пят, сухой нитки не было на нас. Земля настолько пропиталась водой, что превратилась в сплошное месиво. К вечеру немцы решили нас сбить с возвышенности. Из прибрежных кустов вышло 8-10 танков Т-VI – "тигры". Может быть, их было и больше, но всех не было видно. Я тогда не понимал, как "тигры" оказались против нашей обороны, да и сейчас не могу объяснить их появление. Как они появились, не имеет значения, главное – их атака на нашу оборону. "Тигр" – вещь серьезная. Наше 76-мм орудие не пробивало его броню.
Двигались "тигры" медленно, часто останавливались, иногда открывали огонь. Мы все притихли, боясь пошевелиться, затаились в окопах. Танк мог выстрелить и по одному человеку, но они стреляли куда-то через нас, в подлесок. Хорошо, что с танками не было пехоты. Решили, видимо, нас подавить только танками, без поддержки пехоты. Вот тут и сыграли свою положительную роль ливень и размытый грунт, а также крутой скат возвышенности. Танки подошли к нам не далее чем на 50 метров, и вдруг случилось чудо – "тигры" остановились и не могли двинуться с места, забуксовав на размытом грунте. Танк стоит, гусеницы крутятся, а он на месте. Нам повезло, что гусеницы "тигра" из-за его веса не имели хорошего сцепления с размытым грунтом. Танки не смогли дойти до нашей обороны и отошли на прежний рубеж, а затем вообще скрылись. Если бы не ливень, нас раздавили бы в окопах. Ведь до дождя стояла жаркая погода и земля была сухая. Все же мы понесли потери – именно тогда был убит лейтенант Карпенко, и роту опять принял я, хотя опять ненадолго.
Бои на Сандомирском плацдарме
Через день мы снялись с этого участка и быстрым маршем на танках направились на запад к Висле, на западном берегу которой советские войска захватили плацдарм. Начались наши действия на польской земле.
От Самбора и до Сандомирского плацдарма за Вислой в боях мы не участвовали, марш был спокойным. Даже авиация почти нас не беспокоила. Совершив 200-километровый переход, к 15 августа мы достигли Вислы и благополучно переправились по понтонному мосту. Немецкая авиация непрерывно бомбила этот мост, но именно когда мы переправлялись, авиации не было. Повезло.
Задачей нашей бригады, да и всей танковой армии, было оказать помощь войскам, удерживающим Сандомирский плацдарм. Но после ожесточенных боев роты всех батальонов бригады понесли значительные потери в людях, а танковый полк – в танках и другой технике. В нашей роте осталось не более 15–20 человек, и в других ротах батальона не больше, а то и меньше. После переправы через Вислу мы продвинулись в глубь плацдарма и остановились в мелколесье, натянув плащ-палатки. В бой идти нам было не с чем – ни танков, ни солдат.
Через несколько дней мы получили незначительное пополнение из госпиталей и тыловых частей. Пришедшие в роту люди были разных возрастов, большинство старшего возраста, значительная часть из них никогда не была на передовой, не участвовала непосредственно в боях, некоторые не умели обращаться с автоматом. Не подарок, как сейчас говорят. Но с ними нам предстояло идти в бой, и поэтому мы много с ними занимались. Появился Чернышов, 20 августа он принял роту, а я опять свой 2-й взвод. В батальоне было сформировано две роты. На третью роту личного состава не хватило. В целом на сколачивание подразделений нам было отведено не более недели.
Впервые на фронте нам показали кинофильм "Два бойца". Но досмотреть нам его не удалось. Прилетел "кукурузник" (так мы называли самолет У-2), и, выключив мотор, летчик через усилитель прокричал: "Славяне, кончай кино! Немцы скоро артналет устроят!" Все быстро разбежались. И правда, через некоторое время в то место немцы обрушили артиллерийский огонь. Досматривали этот фильм мы уже после войны, осенью 1945 г., в г. Веспреме, в Венгрии. Больше на фронте кино нам не показывали. Ни разу за все время пребывания на фронте не видел я ни артистов, ни корреспондентов любых газет, ни передвижных магазинов военторга. Только один раз, в июне 1944-го, когда мы стояли под Копычинцами, к нам приезжал армейский ансамбль – вот и вся культурная работа в нашей 49-й мехбригаде. И вдруг на Сандомирском плацдарме появился военторг. Как-то подходят ко мне мои командиры отделений во главе с сержантом Павлом Поддубным и спрашивают меня, есть ли у меня деньги. Денег я им дал, только не помню сколько. Много денег у меня и не было, я получал 900 рублей, из которых 700 высылал родителям по аттестату, уплачивал партвзносы и какие-то другие выплаты, оставляя не более 100 рублей для себя. Так вот, когда появился военторг, воины на эти деньги, оказывается, купили два-три бутылька тройного одеколона и еще какую-то мелочь. Они пригласили меня к себе в палатку и предложили выпить одеколон. Выпить не мешало бы, но моя душа одеколон не принимала, и ребята с ним разделались сами.
В конце августа, приблизительно 26-го числа, бригаду перебросили на участок, где немцы потеснили части общевойсковой армии. От нас требовалось остановить противника и отбросить его на исходные позиции. Наш батальон, да и бригада в целом, были сильно ослаблены, другие части нашей армии также понесли значительные потери, но танковая армия есть танковая армия – это не иголка в стоге сена, для немцев ее появление на плацдарме не стало секретом, а это само по себе сдерживало противника. Мы были рады, что немецкая авиация почти не действовала – то ли выдохлась, то ли ее перебросили с Сандомирского плацдарма на другой участок фронта. Но зато действовала артиллерия немцев, и, главное, она била более-менее прицельно и снарядами крупного калибра. Однако мы удачно замаскировали свои позиции, успели зарыться в землю и потерь от этого обстрела не несли.
В один из вечеров в последних числах августа 1944 года рота получила задачу выдвинуться на исходное положение, ближе к немецким позициям, и ждать сигнала к атаке на впередилежащую высоту. Как мне помнится, кроме меня командиром взвода в роте был лейтенант Гаврилов. Я командовал 1-м взводом, сержант Савкин – 2-м, а Гаврилов – 3-м. Всего в роте вместо 100 человек по штату было не более 40 бойцов.
Я выдвинул взвод и роту, приказал окопаться, организовал наблюдение, и на 2–3 часа мы получили возможность "послушать, как трава растет", как мы говорили, то есть вздремнуть. С рассветом ко мне прибежал связной от командира роты Чернышова с приказом "наступать на высоту". Ни танков, ни артиллерийской поддержки у нас не было. Бригада понесла тяжелые потери в танках, да и артиллерийский дивизион бригады наверняка тоже понес потери. Как часто бывало у нас на фронте, мы не имели понятия о противнике – сколько его, где его огневые точки, есть ли у него танки?
Солнце стало пригревать, было тихо, лишь слышны были голоса птиц из близлежащего леса, еще не занятого нашими войсками. Связному я ответил, что сейчас подниму в атаку людей, он ушел, а я опять задремал. Связной от командира роты прибежал вторично, с тем же приказом и с угрозами от командира роты. Я опять ответил ему, что сейчас пойдем в атаку, и опять задремал – со мной еще никогда такого не было. Связной меня разбудил и снова напомнил мне об атаке – теперь ротный приказал ему не уходить, пока я не подниму роту в атаку. А спал я под кустом, на мягкой травке (окоп я не вырыл), мне снился какой-то сон из мирной жизни, и так не хотелось умирать в этот тихий час... Я всегда старался меньше думать о смерти, но сейчас на меня просто давила усталость, тишина, и очень хотелось спать.
Я боялся, что немцы могут ударить слева, из леса, – мы занимали позиции на самом левом фланге батальона, но надо было выполнять приказ. Я поднял роту в атаку, и мы перебежками стали продвигаться вперед. Противник огня не открывал, и мы продвинулись вперед метров на 100–150. Пока все шло хорошо, и я уже подумал, что мы спокойно возьмем высотку, без выстрелов и гибели бойцов, но мечты мои не сбылись.