- Вам, само собой, освободим комнату в доме, - сориентировалась Невельская. - А для нижних чинов - в задней части имения есть каретный ряд и людская с сеновалом.
Горевой заметил, как при слове "людская" поморщился капитан.
- Нет-нет. Всё очень пристойно. И места на всех достанет, - поспешил он. - Там прислуга прежде жила.
- Что, разбежались со страху?
- Нечем стало платить, - объяснил Горевой, вызвав гневный взгляд баронессы. Вообще, похоже, бедному управляющему крепко доставалось от строптивой хозяйки.
- Матрасов в избытке, а вот простыней, боюсь, не хватит, - расстроилась Невельская.
На слово "простынь" Сашка отреагировал нервным смешком.
- Думаю, без простыней мои разведчики выживут, - по лицу Арташова впервые проскользнуло подобие улыбки.
- Этого нельзя, - баронесса позвонила в колокольчик. Вошла дебелая, за сорок лет, женщина в передничке. Несмотря на возраст, она бы и сейчас выглядела эдакой сдобной пампушкой, если бы не угрюмое выражение округлого лица.
- Глаша, голубушка! - обратилась к ней баронесса. - Посмотри, что мы можем найти из простыней для солдат.
Служанка неохотно кивнула. Арташов, заинтересованный, остановил ее:
- Из репатриированных?
- Еще чего? - буркнула та.
- Не обижайтесь. Глаша у нас человек необщительный, но верный, - вступилась баронесса. - Она из тамбовских крестьян, из имения покойного мужа. У меня в услужении с пятнадцатого года.
- Ишь ты, - в услужении! - Сашка, плотоядно поглядывавший на горничную, перегородил ей дорогу. Браво приосанился. - И охота на чужбине на барыню гнуться? Осталась бы на Родине, сейчас бы сама себе госпожой была.
Глаша поджала губы и, не ответив, вышла.
- Тоже не любит, - буркнул уязвленный Сашка. - Под себя воспитали!
- А ты чего ждал, чтоб здесь Маркса изучали?! - рыкнул вдруг Арташов. - Марш к роте, историограф хренов!
В секунду с чуткого Сашки смыло вальяжность. Опасливо косясь на командира, он припустил к выходу. Следом двинулся Арташов.
Горевой напоминающе подкашлянул. Баронесса, недовольная подсказкой, уничижительно свела брови.
- Сударь, - остановила она Арташова. - Обычно мы едим с воспитанницами. Но сегодня для нас накроют отдельно, в гостиной. И поскольку нам придется привыкать друг к другу, приглашаю вас к обеду, господин?.. Я не разбираюсь в этих ваших звездочках.
- Капитан, - услужливо подсказал Горевой.
- Вообще-то меня Женя зовут, - представился Арташов.
Старшина Галушкин, которому приказали получить постельное белье, плутая, вышел в сад за особняком. На скамейке спиной к нему недвижно сидела белокурая девочка, видимо, о чем-то задумавшаяся. Сердце Галушкина, истосковавшегося по детям и внукам, наполнилось теплом.
- Хенде хох! - подкравшись сзади, шутливо гаркнул он.
Девочка испуганно подскочила, вытянула вперед руки и, неуверенно переступая ножками, побежала по поляне. Через несколько метров споткнулась и упала на живот. Но вместо того, чтоб снова подняться, обхватила голову ручонками и затихла.
Проклиная себя за дурацкую шутку, Галушкин подбежал, подхватил ее.
- Да ты чо, доча, - как можно ласковее проговорил он. - Пошутил я нескладно, бывает. Такой вот дурень старый.
Он поперхнулся, - только теперь разглядел плотную темную повязку на ее глазах. При звуках незнакомой речи девчушка в страхе забилась в его руках. Галушкин прижал ее к себе, шершавой ладонью огладил головку:
- Ну, ну, не бойся, доча. Не обижу.
Сердце его колотилось от жалости. Не спуская ребенка, уселся на скамейку. Принялся отряхивать ее оцарапанные коленки.
- Ах ты, щегол подраненный. Как зовут-то? Я есть дядя Галушкин.
- Голюшкин! - непонимающе повторила девочка. Уловив заботливый тон, она слегка успокоилась.
- Ну да. Фамилие такое, - обрадовался обретенному взаимопониманию старшина. - Зовут Иван Иванычем. Можно Ваня. А ты? Ну, это… их намэ.
- Роза, - ответила девочка
- Ишь ты, навроде цветка, - Галушкин наморщил лоб, соображая, о чем бы спросить.
- Родители-то живы? Это… фазер, мутер?
Девочка заплакала.
- Какие еще мутеры? - послышалось сзади. С охапкой белья с черного хода вышла Глаша. - Поубивали ихних мутеров.
Галушкин неохотно ссадил девочку с колен, поднялся.
- Вот ведь какое время! - заискивающе произнес он. - Такую кроху не пожалело. Да, горе, оно всем горе: что правым, что виноватым. А ты, вроде, наша, русская?
- Русская, - грубовато подтвердила Глаша. - Но не ваша… Держи! Всё, что нашли на вашу ораву.
Не церемонясь, она сбросила белье на мужские руки. Галушкин уловил забытый запах стираных простыней:
- Чего это? Нам?
Недоверчиво зарылся щетинистым лицом в простыни.
- Мать честная, - умилился он. - И впрямь, похоже, войне конец.
Глава 3. Петербуржцы…
И, поправить ничего не в силах,
Режет душу вечная мольба.
Родина моя, ты вся в могилах,
Как хватает места под хлеба?
В гостиную на втором этаже Арташов вошел с опозданием в несколько минут, когда остальные уже сидели за накрытым столом. Баронесса не преминула с укором скользнуть глазами по циферблату массивных напольных часов.
Неудовольствие ее, впрочем, было больше показное, - уж больно ладно скроенным выглядел молодой офицер в пригнанном кителе с четырьмя орденами и тремя нашивками за ранения.
Заметное впечатление произвел он и на Невельскую. Та невольно принялась оправлять седоватые букли. Горевой же, не отрываясь, прилип взглядом к орденам. Даже Глаша, застывшая у сервировочного столика, забывшись, приоткрыла рот от любопытства. Оказавшись в перекрестье внимания, Арташов зарделся.
Похрумкивая сапогами по паркету, он поспешил к свободному месту, оглядел стол перед собой. Справа и слева от тарелки лежало по три серебряных, разной формы ножа и вилки. Обращаться с ножом и вилкой Женя умел. Но только с одним ножом и одной вилкой, - в питерских ресторанах и один-то нож не каждый раз подавали. Поэтому разобраться, какие из приборов предназначены для закусок, а какие для рыбы или мяса, выглядело для него делом безнадежным. В некотором замешательстве он поднял голову и успел перехватить нацеленные взгляды, - оказывается, ему уготовили испытание.
Смущение разом ушло, - лицо гостя, дотоле опечатанное напускной суровостью, сделалось по-мальчишески лукавым. А затем, к всеобщему изумлению, Арташов беззаботно расхохотался.
Заразительный и очищающий, словно ливень в засуху, басистый смех смыл напряжение за столом. Горевой, довольный, что не ошибся в незнакомом человеке, охотно засмеялся следом. Мелко, смущенно прикрывая рот, захихикала Невельская. Лишь баронесса удержалась, но лучики, задрожавшие у глаз, выдали и ее.
Арташов сгреб по два ножа и вилки, отложил в сторону:
- К чему понапрасну пачкать?
- И то верно, офицерам на войне не до изысков, - поддержал Горевой. Из солидарности с Арташовым он отложил и собственные лишние приборы. - Тем паче нынче не до разносолов.
Он кивнул на скупо накрытый сервировочный столик.
- С продуктами и впрямь трудно стало, - пожаловалась Невельская. - Сергей Дмитриевич едва не каждый день ездит по поставщикам. Но чем дальше, тем хуже.
- Никто на марки не отпускает. Только по бартеру. Как у нас в России говорили, - баш на баш.
Горевой взвесил отложенное столовое серебро в воздухе:
- Как раз дня на два.
Баронесса насупилась, - похоже, всякое напоминание о нужде для этой гордячки было невыносимо.
- Да разве только в деньгах дело? - исправился Горевой. - К примеру, обувь у девочек поистрепалась. И где прикажете доставать? Так, представьте, по вечерам беру дратву, суровую нитку и - пошло. Так, глядишь, и специальность башмачника освою. Будет на кусок хлеба в старости.
Он, единственный, засмеялся. Потянулся к графину:
- Ну-с, по-офицерски, водочку?
Арташов согласно кивнул.
По знаку баронессы Глаша налила ей и Невельской вина. После чего принялась раскладывать незатейливый салат.
- Глаша у нас искусница, - похвасталась Невельская. - Иной раз вроде и не из чего, а глядишь, - стол накрыт. Ей хоть кашу из топора поручи сделать - сделает.
От похвалы полнолицая Глаша зарделась.
- Вот и слава богу. Значит, мои солдаты тоже с голоду не перемрут, - невинно произнес Арташов.
Хозяева встревоженно встрепенулись, принялись переглядываться, - похоже, мысль о необходимости кормить незваных постояльцев не давала покоя.
- Шутка! - успокоил их Арташов. - У нас свое довольствие. Еще и Глаше поможем. Во всяком случае, топор для каши всегда найдем.
Обрадованный Горевой поспешил приподнять рюмку:
- Тогда за добрососедство прежней и нынешней России? Выпили. Мужчины, как положено офицерам, залпом, женщины пригубили.
- Откуда вы знаете немецкий, Женя? - придвигая тарелку, полюбопытствовала Невельская.
- Я на фронт с третьего курса Ленинградского иняза ушел.
Ответ этот вызвал неожиданное оживление.
- Выходит, здесь все петербуржцы, - с легкой улыбкой пояснила баронесса.
- Я подумал, вы немка, - повинился Арташов. - Раз Эссен.
Баронесса промокнула рот салфеткой.
- Что ж, что Эссен? Великий род, занесенный в Готский альманах. Между прочим, мой муж, как и множество его предков, погиб, сражаясь за Россию. Кстати, в ту самую мировую войну, которую вы отчего-то не признаете, - не удержалась она от язвительности. - Они с Сергеем Дмитриевичем на одном корабле служили. Вместе и тонули. Только Сергею Дмитриевичу удалось спастись.
Горевой сгорбился.
- Да, повезло, - подтвердил он. - Меня после прямого попадания взрывной волной в воду швырнуло. Ну, и поплыл себе. Как говорится, не приходя в сознание. Я ведь из первых пловцов на Балтфлоте был. Призы на дальность брал. Как-то по майской воде на пари пять километров отмахал. И ничего - вылез, обтерся, спирту внутрь и - опять вперед, за орденами. Если б его хоть вместе со мной выбросило. Пусть каким угодно увечным. Видит бог, вытащил бы, - он заискивающе глянул на баронессу. Похоже, безвинную эту вину нес годами. - А так, кроме меня, всего восемь человек подобрали. Это с эсминца-то!
Он вновь потянулся к графину:
- Эх, были когда-то и мы рысаками! Выпьем в память погибших за Родину!
Не дожидаясь остальных, опрокинул стопку.
Арташов приподнял свою. Он жадно вглядывался в этих чужаков, трогательно тоскующих по родине, по которой тосковал и он сам, и отчаянно силился понять, откуда же берет начало та незримая, но непреодолимая борозда, что отделила их друг от друга.
Смущение легко читалось на его лице.
- Где мужчины, там непременно о войне, - Невельскую занимало совсем иное. - Будет уже. После стольких лет довелось встретить петербуржца. Может, еще и соседи? У моих родителей квартира была на Васильевском острове. Малюсенькая, правда, пятикомнатная. Но сейчас издалека она видится мне такой милой. А вы где живете?
- У меня квартирка, конечно, побольше вашей - на двадцать шесть комнат, - Арташов сдержал улыбку. - Правда, и соседей соответственно - пятнадцать семей. Коммуналка называется. Доводилось слышать?
Хозяева озадаченно переглянулись.
- Пожалуйста, расскажите нам про нынешний Петербург! Что там? - взмолилась Невельская.
- Я не был в Ленинграде с начала войны, - Арташов помрачнел. - Слышал, город сильно разрушен. Хотя центр: Исаакий, Невский, Фонтанка, - говорят, удалось сохранить.
- И на том слава богу! - баронесса перекрестилась.
Невельская, стремясь развеять установившееся меланхолическое настроение, всплеснула ручками.
- Фонтанка! Невский! Слова-то какие! Элиза! А помнишь Павлика?.. Ну, того юнкера, что прямо посреди Фонтанки застрелиться грозил, если замуж за него не пойду? И ничего! Не пошла.
- Не жалко было? - подначил Арташов.
- Жалко, что соврал и не застрелился! - Невельская беззаботно рассмеялась. - Слава роковой женщины по всему Смольному бы пошла.
- Этой славы у тебя и без того хватало, - баронесса показала Глаше на опустевший бокал.
- В самом деле, - согласилась Невельская. - Я ведь, знаете ли, приметная была. Зимой, в белой шубке, в сапожках на каблучке. Шлейф из поклонников. Ух! Помнишь, Элиза, ты еще пеняла мне за легкомыслие?
- Да, огонь, - подтвердила баронесса.
- Тогда казалось, так будет всегда, - Невельская погрустнела. - А нынче одно легкомыслие и осталось.
Но природная веселость не давала Невельской надолго впасть в уныние:
- А у вас, Женя, тоже, поди, первые увлечения связаны с Петербургом? Небось, многим головки такой красавчик вскружил. Ну, как на духу. Наверняка какая-нибудь зазноба осталась? - она задорно подмигнула остальным.
- Невеста, - коротко ответил Арташов, интонацией предлагая поменять предмет разговора. Но отделаться от любопытной старушки оказалось не так просто.
- И как познакомились? - от нетерпения Невельская аж заерзала на стуле.
- На Гороховой, в период белых ночей. Она порхала, - лицо Арташова потеплело. Улыбнулся непонимающим взглядам. - Все вокруг шли, а эта - порхала. Оттолкнется - взлетит-приземлится. Понял, что если упущу, то - улетит. Вот и поймал на лету. Думал - навсегда.
Он сбился.
- Конечно, навсегда. Теперь уж недолго ей ждать! - утешила его Невельская. - Вот вернетесь, и, как на Руси говорили, честным пирком да за свадебку.
Она наконец обратила внимание, что гость приуныл. Неуверенно закончила:
- Ведь ждет?
- Не знаю, - Арташов склонился над тарелкой.
- Какие вы всё-таки, мужчины! Недоверы, - рассердилась Невельская.
- Наверняка ждет, - баронесса приподняла бокал. - А в моей судьбе, знаете, Гороховая тоже знаковая улица. Да! Именно там на одном из балов ко мне подошли два морских офицера. Оба претендовали на танец. Не сразу выбрала. А выяснилось - выбрала судьбу. Припоминаете, Сергей Дмитриевич? - разогретая вином, неожиданно подмигнула. - Вот только выветрилось, где этот бал был? Кажется, какое-то страховое общество? Подводит память. Зарастает лопухами.
- И впрямь подводит, - буркнул Горевой. - Здание ныне знаменитое. Большевики там ЧК разместили. Сейчас, должно быть, то же самое?
- Теперь это называется НКВД, - уточнил Арташов.
Оживление спало. Словно зловещая тень просквозила над столом. Баронесса пасмурнела.
- Всё отняли, сволочи, - процедила она. - Имение, особняк, фабрику. Всё потеряла.
- Элиза, - Невельская тихонько указала на гостя.
Арташов сидел, укрыв лицо ладонями.
- А Вы, Женя? - спохватилась баронесса. - Тоже, должно быть, многое в эту войну потеряли?
- Тоже, - через силу подтвердил Арташов. Он отвел руки от закаменевшего лица. - Родители и сестренка у меня в блокаду умерли.
- Господи, господи! Сколько горя! Неужели никого не осталось? - голос Невельской задрожал от слез. - Но вот сами же говорите, - невеста. Вернетесь к ней. Как-то наладится.
- Да не к кому возвращаться! - вырвалось у Арташова. - Она в оккупации оказалась. Потом следы затерялись… Так что, как видите, господа, разные мы с вами потери считаем, - мертвым голосом закончил он.
За столом установилось сконфуженное молчание.
- Дай бог, сыщется, - пробормотала Эссен. - И извините, что невольно растревожила.
Но признавать вину она не привыкла. Взгляд задиристо заблестел.
- Но, раз уж коснулись, - отчего умерли ваши близкие?
- А вы не знаете, отчего в блокадном Ленинграде умирали? - в висках Арташова запульсировало. С ненавистью оглядел стол. - От голода, видите ли. Там сотнями тысяч погибали. Погибали, а город фашистам не отдали!
- А могли отдать? - невинно уточнила баронесса.
- Кто?
- Петербуржцы. Родители ваши, сестренка. Их кто-то спросил? Выбор у них был? Могли они собраться на Сенатской площади и сказать: мол, не хотим умирать. Или выпустите нас, или сдайте город.
- Да кто б такое сказал?! - вспылил Арташов.
- А сказал бы кто, что было? - упорствовала баронесса.
Арташов отвел глаза, - и так ясно, что было бы.
- То-то и оно, - мягко констатировала баронесса. - Погибать - дело военных. А когда детей да стариков сотнями тысяч умерщвляют, а после объявляют это героической обороной, то не героизм это. А власть каннибальская, человеконенавистническая!
Арташов отер вспотевшие виски, - сколько раз представлял себе умирающих, бесполезно зовущих его на помощь близких. И всякий раз объяснял себе происшедшее жестокой целесообразностью, гоня мысль, что лютая смерть их есть следствие ротозейства и безразличия властей. И вот теперь ему в лоб говорят о том, о чем он даже думать себе не позволял. И говорят классовые враги! Оставить за ними последнее слово он не мог.
- Не вам о рабоче-крестьянской власти судить! - выдохнул он. - И о жертвах - не вам! Мы за нее эту войну вытянули. На жилах, а вытянули.
Невельская с упреком стрельнула глазками в баронессу.
- Полно вам, капитан! - умиротворяюще протянул Горе-вой. - За Россию вы сражались. Как и мы до вас. А уж каким режимом она сегодня болеет, - то второе. Она, голубушка, чего только не перенесла: татар, самозванцев. Дай бог, и нынешнее лихолетье перетерпит. Иначе - для чего всё было?
- Вы вот давеча Глашу пожалели, что на Родине не осталась, - не удержалась баронесса. - Так нам удалось прознать: вся Глашина родня была раскулачена и, кажется, сгинула в Сибири. А они крестьяне вековечные. Вот вам и рабоче-крестьянская власть.
Это было чересчур. Арташов до боли прикусил нижнюю губу, резко поднялся, кинул салфетку на скатерть.
- Благодарю за угощение! Пойду проверю, как там бойцы.
- Дрыхнут без просыпу, - сообщил Горевой, шутливостью тона стараясь загладить неловкость.
- Тем более и мне пора отдохнуть. Мы, видите ли, еще вчера в бою были.
В дверях Арташов обернулся.
- Я не могу обратить вас в нашу веру. Но сюда еще наверняка придут… другие службы. И я бы вам посоветовал впредь взвешивать, с кем и о чем можно говорить. За сим - честь имею! - он вышел, не поклонившись удрученным хозяевам.
- Ведь хороший, чистый мальчик, - прощебетала Невельская. - А общаемся будто через трещину в стекле. И видит, да не слышит.
- Это не трещина. Это разлом, - с обычной своей категоричностью рубанула баронесса.
Глава 4. Поэт и генерал
Как далеко до той весны,
когда я видеть перестану
противотанковые сны.
Сколь сладостен победный сон! Никакого сравнения с обрывистым, клочковатым пересыпом меж боями и рейдами. Арташов провалился в него, едва рухнув на перину. И - будто оттолкнувшись от перины, как от батута, взмыл в небо и в полном одиночестве парил, недоступный земному притяжению. Задаваясь единственным вопросом: как же он раньше не пробовал взлететь? Ведь это, оказывается, так просто. В восторге от покорности собственных мышц он вытянулся в струнку, взмыл и выписал "бочку" - ничуть не хуже, чем "ястребки" в воздушном бою. Затем пропорол влажное облачко и едва увернулся от планирующей девушки с длиннющими волосами, распущенными над обнаженным телом, будто огромное смоляное крыло.
- Маша! - потрясенный Арташов едва не сорвался в штопор.
Девушка, зависнув в воздухе, выжидательно улыбалась.