- Но позвольте! - спохватился Понизов. - Что-то вы, голубчик, зарапортовались! Если наши арестовали вас в сороковом, за год до войны, как же вы могли воевать с немцами? Напридумывали?
Он принялся приглядываться.
- Никак нет. Воевал. Служил прапорщиком в Ревельской крепости.
- В Ревельской… Ревель у нас… И почему прапорщик?!.. Так это вы о Первой мировой!
Только теперь Понизов разглядел насмешливые морщинки в уголках глаз, упрямый выступающий вперед подбородок. Кажется, Понизов ошибся: старик не походил на душевнобольного и, очевидно, не был сломлен. Потому что сломленные люди к иронии не способны.
Из-под привычной равнодушной покорности проступил вдруг неукрощенный дух.
- Что ж, похоже, вы меня крепко подурачили, - признал Понизов. - И всё же вернемся в сороковые. В каком качестве вы шпионили в пользу Германии перед арестом?
- В качестве президента.
Понизов озадаченно потеребил мочку уха.
- Ах да! - сообразил он. - Президентом какой-нибудь буржуазной компании?
- Президентом Эстонии.
Понизов огорчился. До того ответы старика выглядели вполне здравыми. Неужели всё-таки душевнобольной?
- Да! Президентов у нас еще не было, - признал он. - Ну и какой же вы по счету президент Эстонии? Первый? Второй? Десятый?
- Единственный!
В хриплом стариковском голосе внезапно прорезались высокомерные нотки. В подслеповатых, слезящихся зрачках блеснул гнев.
"Типичная мания величия, - диагностировал Понизов. - Самое безнадежное для излечения заболевание".
Он попытался всё-таки воззвать к логике.
- Если вы президент Эстонии, почему же вас из Эстонии вывозят куда подальше? - съязвил он.
- Как раз потому, что президент! - отчеканил старик, как и всякий душевнобольной, логике неподвластный.
На крыльце забухали валенки.
В церковь ворвались конвоиры, подмороженные, обозленные. Всё еще не протрезвевшие.
- Ты глянь. Мы бегаем бобиками, а он тут…, - сержант выругался. - Ухо из-за этой сволочи отморозил.
Второй конвоир, то ли стращая, то ли спьяну всерьез, вскинул автомат:
- А чего с ним?.. Всех делов-то! При попытке к бегству!..
Понизов подметил, как старик сунул руку в карман, куда перед тем спрятал крест, прикрыл глаза. Губы быстро зашевелились.
- Отставить! - коротко приказал Понизов, на всякий случай заслонив собой больного. - Никакой попытки нет и не было! И вообще - отныне он мой пациент. Так что - ступайте! Ждать у машины.
Конвоиры, глухо перебраниваясь, вышли. Вскинутая в минуту опасности стариковская голова вновь обвисла. Его качнуло, так что клюка едва не выпала из рук.
- Как же война нас всех ожесточила! - Понизов счел нужным извиниться за конвоиров.
Старик удивленно скосился.
- Война ли?
- Конечно! Я психиатр и знаю: люди по натуре незлобливы. Просто нужно время, чтоб зарубцевались боли и обиды.
Старик озадаченно повел шеей.
- Человек - пластилин, намешанный из добра и зла, - объявил он. - Каков мир вокруг, таким и человек становится. Как полагаете, почему шепелявлю?
- Неправильно выточен зубной протез?
- Был правильно. Сломали в тюрьме, на следствии. Такие же незлобливые люди. Наверное, хотели подправить.
Он ткнул клюкою в звездное небо над разрушенным куполом.
- Люди подобреют, когда церковь опять станет молельней, а не амбаром. А до тех пор свое отмороженное ухо всегда ценней чужой жизни.
- Поповщина-то здесь причем? - рассердился Понизов. - Я вам о нравственных категориях!
- Так и я о том же: человека Богу вернуть - труд потяжелее будет, чем авгиевы конюшни вычистить. Разрешите идти?
Этапируемый поклонился голой стене. Натянув на облысевшую голову кургузую шапку, вышел на крыльцо. Понизов еще постоял, сбитый с толку. Странный старик. Говорит темно, но весомо. Не похоже на путаную, сумбурную речь психбольных. Может, симулирует?
И другое ощущение неприятно скребло по самолюбию психиатра: будто не он провел диагностику, а его самого протестировали.
Машина уже стояла под парами. Оба конвоира нетерпеливо топтались у распахнутого фургона. Мстительно втолкнули старика внутрь, так что загремела о металл отлетевшая клюка. Сами влезли следом, освободив место в кабине для врача.
2.
На территорию психиатрической больницы имени Литвинова, что в поселке Бурашево, въехали в темноте. Малоэтажные корпуса, разбросанные по больничной территории, растворились в ночи. Лишь окна приемного отделения освещали подъехавший к крыльцу автозак.
Пока конвоиры оформляли доставленного, Понизов прошел в соседний, административный корпус, поднялся в свой кабинет с потускневшей табличкой "и. о. главного врача Понизов К.А.", позвонил в приемный покой, чтобы дежурный врач, приняв пациента, зашел вместе с делом.
Ловко накинул овчинный тулупчик на рогатую вешалку, следом стянул свитер "в елочку", достал бритвенные принадлежности. Стоя у зеркала, долго, неприязненно скоблил подбородок. Наконец обтер горячим полотенцем. Вгляделся в желтоватые белки, оттянул вниз нижнее веко, оттопырил уши.
- Рыло! - констатировал он.
- Бывало и получше, - подтвердили сзади.
Понизов круто развернулся. В дверях в белом халате стояла Ксения Гусева, при виде которой у Понизова привычно защемило в груди.
К тридцати пяти годам прошедшая два года войны и десять лет лагерей: сначала немецких, потом - своих. И ухитрившаяся сохранить статную осанку и дерзость во взгляде. Разве что рыжая копна, за которую на фронте прозвал ее Валькирией, заметно опала и потускнела. Да и кожа на лице, когда-то нежная, теплая, стала на ощупь напоминать наждачную бумагу.
- А вот ты и сейчас та же, что прежде, - громко восхитился он.
Ксения горько усмехнулась.
- Будет врать-то… Костя, по поводу твоей мамы. Узнала случайно, уже на дежурстве. Прими соболезнования…
Понизов кивнул:
- Вот как вышло! Сколько ссорились. Может, потому редко, недопустимо редко наезжал. И вот ее не стало. Вышел из материнского дома, смотрю на звезды, и жутко сделалось - будто исчезла преграда меж мной и вечностью. Раньше мать своим существованием заслоняла. Понимаешь, пока она была жива, я оставался ребенком. Аж зябко!
- Что? Так плохо? Бедный ты мой! - такая мальчишеская боль и обида проявились в этом дорогом сорокалетнем человеке, что Ксения, не удержавшись, шагнула, готовая обнять, приласкать, утешить. - Ничего, Костенька. Зато мы опять вместе. Вдвоем всё вынесем.
И вдруг замерла, ощутив его внезапный испуг.
- Вместе ведь? - с тревогой повторила она. - Или?.. Господи, опять!
- Не смог, - виновато пролепетал Понизов. - Вчера заезжал. Хотел окончательно, за вещами… И… представляешь, беременная она, оказывается. Как мог сказать? Не бросать же малого! Сам безотцовщиной вырос… Ну, что молчишь? Всё время молчишь. Отматерись, что ли?
- Что уж теперь? Я еще на фронте угадала, что не судьба нам.
- Ишь, как у тебя просто, - Понизов обиженно насупился. - Я ж после сорок третьего, когда ты в окружении пропала, еще восемь лет тебя ждал. Всё надеялся. А как надеяться перестал да женился… Да и женился-то так, от безысходности да жалости. Подумал, пусть хоть кому-то получше будет. Тут-то и нашлась. Будто черт язык показал.
- Нашлась - это сильно сказано. Правильней - я тебя нашла. На свою голову, - губы Ксении задрожали.
- Зачем ты так? Зачем?! - закричал Понизов. - Будто я тебя не искал. Одних запросов сколько исписал! - он даже потянулся к ящику, где хранил переписку. Но наткнулся на знакомый прищуренный взгляд.
- Да, обоим досталось, - Ксения жестко усмехнулась. - Вы меня с чем вызывали, Константин Александрович? Чтоб утешила?
Лицо Понизова горело от стыда.
- Во-первых, Ксения Сергеевна, вызывал я не вас, а дежурного врача, которому доставили нового пациента. По службе, так сказать!
- Нет вам сегодня ни в чем удачи, Константин Александрович, - Гусева подхватила предложенный фальшивый тон. - Потому что по службе у вас тоже проблема. В больницу поступил бывший президент Эстонии.
Понизов саркастически улыбнулся. Гусева молча раскрыла перед ним личное дело пациента, заглянув в которое, Понизов осел в собственное кресло. В самом деле: Константин Якобович Пятс, президент Эстонии.
- И что? - нелепо спросил Понизов.
- Как положено. Провела собеседование. Он вполне нормален. Насколько вообще можно остаться нормальным при такой биографии, - она кивнула на дело. - По сути, шестнадцатый год в заключении. Почти всё время - без приговора. Страдает от одиночества. И - изможден до последнего предела. Я, конечно, назначила, но… лечить можно того, кто хочет вылечиться. А этот - кажется, сам смерть кличет. А когда человек не хочет жить, то, не тебе говорить…
Понизов хмуро кивнул.
- Семью разбросали, так что долгое время не имел никакой информации. Недавно узнал, что погиб в заключении сын, в детском доме от голода умер внук. В общем, жуткая депрессуха. Просит сообщить родственникам, где содержится. Поскольку Пятс помещен по определению суда, а значит, проходит по линии судебно-психиатрического отделения, я обратилась за согласием к Кайдаловой.
- Отказала?
- А когда было иначе? Как всегда, - наотрез. Давай подготовлю письмо за твоей подписью. Ведь ему и впрямь всего ничего осталось. В конце концов, сообщать родственникам о пациентах - наша прямая обязанность. Хотя бы будут знать, где похоронен.
Понизов растерялся. Пятс - осужденный, которому реальное наказание заменено на меры медицинского воздействия. Без согласия судебного отдела утечка информации не допускается.
- Я поговорю с Маргаритой Феоктистовной, - попытался он уклониться от прямого обещания.
Но с Гусевой, прямой и резкой, такая тактика не прошла.
- Не юли, Константин Александрович! - потребовала она. - Сам знаешь: уговаривать Кайдалову - пустые хлопоты. У нее даже кличка - Нельзяха. А речь всё-таки о крупной политической фигуре.
- Именно! Понимать надо масштаб ответственности! Насчет режима, смягчим, конечно, как можем. Выдели палату попристойней. Да хоть с Князем помести, пока того не выпустили.
- Неужели всё-таки выпустят? - не поверила Гусева.
- Вот, кстати, и ответ тебе, - Понизов приободрился. - Главное, грамотно подготовить вопрос. С протоколом комиссии пробился к главному психиатру области. Он при мне согласовал и с прокурором, и с судом. Так что со дня на день…
- С чего вдруг? Год за годом отказывали, а тут согласовывают.
- А это и есть умение выждать.
- Выждать! - неприязненно передразнила Ксения. - Мальчишке, родившемуся за границей, рвавшемуся после Победы на родину, впаяли три года за незаконный переход границы. При наличии-то консульского разрешения! А когда после освобождения принялся разыскивать арестованных вместе с ним родителей, так упекли в психишку! Это называется умением выждать. Люди ли мы? А если люди, так что такое люди вообще?
- Зато и жду его освобождения, будто отпущения грехов, - признался Понизов.
- Так значит, можно всё-таки!.. - Гусева норовила вернуть разговор к Пятсу.
- Можно и нужно делать то, что реально. Одно дело пацаненка-дворянчика вызволить. А здесь! Другого полета птица. - Понизов возложил руку на пухлую папку. - Не угадаешь, каким боком чрезмерная забота выйти может! Зря, что ли, его с места на место таскают? Может, именно для того, чтоб концов не найти. В общем, есть те, кто за ним надзирают, они и сообщат, если сочтут нужным. А наше с тобой дело - грамотный уход.
Под сверлящим ее взглядом он сбился.
- Костя! Робкий мой Костя! - прошептала Ксюша. - Ну ты ж фронтовой врач. Чего сейчас трусишь? Ведь после пятьдесят третьего иные ветры дуют.
- Иные! - угрюмо согласился Понизов. - Но оттуда же, откуда и прежде.
- Тогда я сама, от себя напишу! - Гусева развернулась.
- Не вздумай! - с неподдельным испугом выкрикнул Пони-зов. Перегородил дверь. - Не хотел до времени говорить. Но иначе… Ты ж психованная, таких дров наломаешь… Короче: как главврач я отправил ходатайство о твоей реабилитации.
- Это что, вроде отступного? - съязвила она, всё еще полная обиды. Лицо Понизова болезненно исказилось.
- Какая же ты всё-таки… - он сглотнул. - Рассказываю, чтоб была готова, если вызовут. В ходатайстве указал, что в плен попала, будучи сотрудницей моего фронтового психиатрического госпиталя, потому что не бросила душевнобольных пациентов. Что после освобождения, работая в нашей больнице, проявила себя… Прошу, чтоб восстановили в звании и вернули ордена… Ксюша! Я всех, кого мог, подключил, и… пожалуйста! Пожалуйста!
Длинные пальцы его впились в женские плечи, принялись непроизвольно оглаживать.
- Знаешь, скольких потерял? - прижимая ее, страстно бормотал Понизов. - Одна наша с тобой судьба переломанная чего стоит! Не хочу больше терять! Лучше перемолчать! Забиться и - перетерпеть. Главное, чтоб без подлости.
Ксюша, задыхающаяся, готовая простить и уступить, вдруг энергично уперлась руками в его грудь.
- Что? - не понял Понизов.
- Да всё то же! По лагерям мордовали меня. А душу будто из тебя вынули!
С усилием освободилась. Выскочила в коридор.
- Видеть тебя, такого, не желаю! - донеслось оттуда.
Понизов тяжко осел в служебное кресло. Достал наощупь валокордин, накапал, выпил, боясь разлить. Отдышался и - потянул к себе дело Константина Пятса.
1956 год, январь
Начиная с 1940 года я содержусь без распоряжения суда и без каких-либо обвинений в заключении в России, …где я как президент Эстонской Республики всячески подвергаюсь унижениям и где моя жизнь находится под угрозой. Из-за преклонного возраста и неописуемо тяжелых условий жизни мое здоровье здесь сильно ухудшилось. Трудно описать всё то грубое насилие, которое применяли здесь в отношении меня: у меня отобрали мое личное имущество, мне запретили использовать собственное имя. Здесь я всего лишь № 12, мне даже не разрешают переписываться с семьей и получать от нее какую-либо помощь. Пища здесь плохая, я ослабел, ухудшились слух и зрение… Родившись свободным, я хотел бы и умереть на свободе…"
К. Пятс. Подпись. Отпечаток пальца. Из обращения, написанного в заключении
3.
Нянечка Елена Ивановна Бабанова, попросту - тетя Лена, полненькая, аккуратная и, несмотря на свои пятьдесят, шустрая и энергичная, открыла дверь палаты, сложила на свободную койку постельное белье, линялое, стиранное-перестиранное.
- Доброе утро, - произнесла она ласково.
Палату на шесть коек накануне перераспределили, так что навстречу медсестре поднялся единственный обитатель: костлявый длиннющий парень 27 лет с буйными жесткими вихрами. Даже коротко остриженные, они походили на подровненные секатором заросли кипариса. Вопросительно кивнул на белье.
- Новый сосед тебе, Князюшка, - Елена Ивановна принялась ловко заправлять койку. - Ты ж не думал в одиночестве досидеть?.. Говорят, резидент какой-то, - сообщила она доверительно. - Не, путаю. Бери выше, - президент!
Новость пациента по кличке Князь не обрадовала.
- Не буйный хоть? - буркнул он.
- А хотя б и буйный.
Елена Ивановна, довольная розыгрышем, тонко засмеялась.
- А ничего, не боись! Этот буйный, если бузить начнет, сам же первый и рассыплется в лапшу. Да щас увидишь.
Она "взбодрила" тощую подушку и вышла, лукаво улыбаясь. Нимало не успокоенный, Князь вперился в оставшуюся приоткрытой дверь.
Послышалось неровное постукивание клюки. В палату, наваливаясь на нянечку, вошел старик в обвисшей, не по размеру пижаме. Поддерживаемый заботливой Еленой Ивановной, опустился на приготовленную койку.
- Располагайся до утра, - предложила тетя Лена. - А там доктор придет, назначит, чего надо. А если что срочно, вот сосед. Он тут старожил, заместо старосты. Всё знает - поможет. Ну, знакомьтесь, стало быть, мальчики.
Нянечка вышла. Старик отдышался.
- Номер 12, - представился он.
- А меня можете без церемоний - Князем, - снисходительно разрешил Князь. - Нынче мы, дворяне, без затей, запросто.
Мальчишеская надменность соседа старика позабавила.
- И из каких же вы князей, позвольте спросить: испанских, австрийских? Может, князь Монако?
- Из русских, - Князь насупился. - Просто русский князь.
- Просто князей не бывает, - не поверил старик. - Наверное, с этим сюда попали? А фамилия, случаем, не Князев?
Князь раздраженно повел худым плечом.
- Так вот, чтоб вы не задавались: князья и графы - это Мещерские, Ростовы. А Князевы да Графские - потомки их бывшей прислуги, - назидательно произнес старик. - Потому мой совет: выбросьте эту дворянскую блажь из головы.
- Ну, не всем же президентами, - огрызнулся Князь, беспокойно приглядываясь к своенравному новичку. Старик-то старик. Но впадет в буйство, - откуда силы берутся? Не унять. Конечно, настоящего буйного сюда бы не поместили, но бывают тихушники - с приступами. За долгие годы на всяких насмотрелся.
- Ты, отец, имей в виду, - произнес он строго. - Тебе козырная палата выпала. Таких здесь, считай, больше нет. Начнешь бузить, перебросят в общак, на десять коек. А там нравы простые. Чуть что не так, укольчик в жопельник и опять - тихой-тихой! Улыбчивый-улыбчивый. Так что цени и - не нарушай. Слышал, что я тут за старосту? Потому доложись: откуда? Давно ль президентствуешь? Над каким народом? А то как-то поступил президент США. Так оказалось - симулянт.
Ёрничающий Князь напоролся на колючий неприязненный взгляд.
- Больно ты, парень, словоохотлив. Что надо, есть в деле, - обрубил разговор номер 12.
Принялся раскладываться.
На Князя потянуло холодком. Психбольной явно принял его за "наседку".
- Ну-ну. Была бы честь предложена, - пробормотал он уязвленно. Несколько, впрочем, успокоенный. Психбольные, особенно буйные, стукачей не опасаются.