- Ну, ничего не замечаете? - в третий раз пристал он к равнодушным зрителям.
Те в свою очередь присмотрелись повнимательнее, и наконец дядька в третьем ряду громко сказал:
- Да они же все бухие!
- Да нет же, нет! - испуганно закричал ведущий. - Я хотел сказать, какие они стройные и ловкие, а всё потому, что занимаются карате, и вот как раз сейчас и песня будет о карате.
Прослушав, как "бухие" поют самопальную песню о силе и духе, я вышел покурить.
Когда вернулся, похоже было, что все зрители из зала переместились на сцену и, держа в руках меню, довольно стройно под руководством того дядьки пели кантату "Ленину слава".
"Ленину слава, слава в веках, слава, слава, слава, - пел хор, не балуя разнообразием, и наконец последним мощным аккордом, от которого задрожали древние стены филармонии, закончил: - Сла-а-а-а-ва!"
- Слава, снимай софиты, - раздался из осветительной ложи простуженный бас.
Я вышел на улицу и мимо красивого транспаранта "Деньги в кассу - искусство в массу" направился всё таки к морю.
Встретил Андрея, обрадовались оба: ну конечно, аж всю ночь не виделись. Он говорит:
- Давай погуляем, потом сожрем что-нибудь, а там и концерт.
Я-то с радостью согласился, с ним обедать всегда здорово: и суп горячий подадут, да и кофе запросто найдется.
Ему тоже со мной приятно. Так-то на улице проходу не дают, а тут я вроде телохранителя, морду зверскую сделаю, то локотком кого ототру, то на ногу вовремя наступлю.
В общем, идём, оба радуемся. Через рынок прошли - ничего особенного. Обычный мощный и высокий звук "с" висит - это когда несколько сотен покупателей одновременно шипят: "Совсем с ума сошли".
Дальше мимо аптеки идём - очередь огромная, наверное, выкинули что-то. Ведь у нас как? Если "выкинули", то должны тут же моментально "расхватать". Судя по количеству женщин в очереди, "расхватывают" скорее всего вату. Я бы в другом случае их за километр обошёл, но Андрюшка в витрине, что ли, увидел для горла хорошее заграничное средство, которым он часто профилактику на себя оказывает и которое в Москве трудно достать.
- Зайду, - говорит, - может, без очереди артисту дадут.
Ну, минут десять ходил орлом перед прилавком, лицом торговал, и действительно, задёрганная продавщица подняла голову, уронила вату, обомлела и кричит не своим голосом:
- Зинка! Иди быстрее - Корнелюк пришёл!
В общем, купили мы средство и 6 кг ваты и пошли в универмаг.
Насчет Корнелюка-то - это, в общем, редкость большая вышла, а так народ своих героев в лицо хорошо знает, к Андрею на улицах подбегают, требуют автограф, не имея ни ручки, ни бумаги, приглашают на званые и незваные обеды и вообще всячески дают понять, что узнали: кто улыбнется, кто рожу скорчит. Ему-то, конечно, все это страшно надоело, но делать нечего - сам виноват.
Вот и в универмаге идём, люди мы солидные - за тридцать с гаком, и вдруг от компании каких-то вахлаков сопляк разлетелся. Глаза безумные, слюна течёт - хлоп Макара по плечу:
- Андрюха, - (видали, как!), - Андрюха! Когда у нас в Сыктывкаре будешь?
Андрей руку его стряхнул, говорит спокойно:
- Завтра, в 8.30.
- Ага, спасибо! - закричал тот и, радостный, побежал своих обрадовать.
Я помню, в Дрездене пошли в воскресенье в зоопарк, считающийся одним из лучших в Европе. И всё бы хорошо, но по случаю праздника туда отцы-командиры советскую воинскую часть привели.
Меня в сторонку оттерли к аквариуму, и тут расхристанный сержант к своим подбегает:
- Кончай, салаги, гуппями любоваться! Там Макаревич живой!
И показывает военный билет, где рядом с подписью военкома размашистое "А. Макаревич". И они, как стадо дрезденских слонов, понеслись куда-то. Мы потом еле оттуда свалили.
В общем, с ватой и улыбками выходим на набережную. Море спокойное, красивое.
Тут же какие-то морячки окружили.
- Мы, - говорят, - с нового краснознамённого украинского черноморского ракетоносного гвардейского крейсера "Князь Мышкин-Таврический".
Я говорю:
- Что-то больно длинное название.
Они улыбаются:
- Ну, мы-то покороче, сокращённее зовем, - и любовно показывают на бескозырки, - просто "ИДИОТ". Андрей Вадимович, можно с вами сфотографироваться? У нас на "Идиоте" "Машину" ох как любят…
Не вопрос. И "идиотовцы" строем с песней "Я пью до дна за тех, кто в море" удалились, а мы пошли обедать.
В ресторане хорошо, пусто. Официант быстро подошёл - меню и всё такое. Я смотрю написано: "Пиво жигул. свеж.".
- Андрюш, давай по бутылочке пивка.
Вообще-то ни он, ни я пивом не увлекаемся, но на улице жара, и так с борщом пива захотелось! Он говорит:
- Давай, только оно, наверное, теплое.
Заказали. Буквально через двадцать минут приносят две бутылки аж запотевшие, как из рекламного клипа. Я обалдел и у официанта спрашиваю:
- А что случилось? Почему пиво холодное?
Официант, молодчага, не растерялся и говорит, разводя руками:
- Извини, командир, обогреватель сломался.
Короче, поели мы, как я и ожидал, и даже кофе нашелся, и пошли. Андрей - в гостиницу отдыхать, а я - на площадку, об успехе концерта нервничать.
Минут за двадцать до начала сижу в зале за пультом, делаю вид, что всё проверяю. Слышу разговор за спиной. Тонкий такой голос мальчишеский говорит:
- Смотри, Хриня, аппаратуры сколько! Наверняка под фонограмму концерт ставить будут.
- Да не, - Гриня отвечает (и правильно отвечает), - "Машина" под фанеру не работает.
Я на этот разговор внимания особого не обращаю. Уж сколько раз умные зрители пытались меня уличить, что, дескать, под фонограмму.
Мне-то эти дела как профессионалу только приятны. Значит, работаю я, как студийный магнитофон.
Но тут тот, с тонким голосом, опять возражает:
- А я тебе ховорю - сейчас усё под фанеру. Давай вон у Робин Худа спросим. Слышь ты, Робин Худ!
Это он на мою причёску с хвостом намекает, но я на такую дешевку не покупаюсь, продолжаю своими делами заниматься.
- Слышь ты, Робин Худ членов, оглох, что ли, в натуре? Фанера или нет?
Ну, скажу я вам, я прямо весь закипел. Кто такой он и кто такой - я! Надуваюсь, как колбаса, думаю: ну, сейчас порву на фашистские знаки. Оборачиваюсь и вижу: сидит парниша на трёх креслах, грудь у него такой ширины, что на майке десятисантиметровыми буквами легко умещается лозунг "Учиться упорно военному искусству!". Причём в слове "упорно" буква "у" написана вроде бы отдельно, что несколько меняет цитату.
Он опять переспрашивает:
- Фанера или нет?
Я, как хороший компьютер, за доли секунды перебрал возможные варианты ответа и остановился на смелом "нет".
- Ну вот видишь, - это Гриня. - Я же тебе говорил.
Начинается концерт. Хотя это мой уже где-то полуторатысячный, работы много: в этой песне надо особенно собраться - трудна для разборчивости, вот здесь можно и расслабиться, а вот несколько любимых песен, тут все в кайф.
Двое основных шоуменов группы Маргулис и Подгородецкий стараются вовсю. Саша Кутиков, сначала не одобрявший балагана на сцене, впоследствии несколько смягчился и сейчас с удовольствием подыгрывает в мизансценах. Андрей сдержанно улыбается.
Как все добрые жизнерадостные люди, он очень смешлив. Его может рассмешить буквально всё: и стоящая за кулисами с открытым ртом собака, и чересчур пьяный, обманувший охрану зритель, отплясывающий гопака на сцене в медленной песне, и, конечно, Петькины искромётные фортели.
В этих случаях Андрюша бросает петь, и инструментальная часть композиции удлиняется.
Редко ли, часто ли, но хохотали на сцене все, а как известно, особенно трудно одновременно хохотать и петь (это в опере легко), поэтому наши пытались использовать различные народные способы, чтобы прекратить безобразие. Например, щипать себя до синяков, бить по щекам и т. д.
Ведь чтобы предотвратить чихание, достаточно погладить себя по переносице (так во всяком случае утверждают).
Наконец Андрей решил пресечь этот некоторый волюнтаризм и как раз в этот день перед концертом авторитетно обучил остальных единственно верному и безотказному способу - нужно перекрыть доступ информации. Для этого необходимо всего-навсего на секундочку закрыть глаза и заткнуть уши.
Я тут же попробовал, и действительно стало очень грустно. Но Петька сказал, что все это ерунда, и обещался на концерте скакать таким козлом, что ничего не поможет.
Андрей вышел полный решимости и до контрольной "козлиной" песни держался просто-таки молодцом.
Пётр Иваныч сделал цыганский заход и выкатился клубком к ногам Макара, затем, превратившись в располневшего кенгуру, пошел вприсядку.
Андрей улыбнулся один раз, потом на первую улыбку набежала вторая, затем третья. Он бросил играть, перестал петь, закрыл глаза, заткнул уши и последующие двадцать минут хохотал уже AD LIBITUM (без сопровождения).
Тем временем под громовые аплодисменты концерт закончился. Ко мне подошли несколько зрителей с вопросами и претензиями. Опять дурацкие понты про фонограмму, правда, один умник с Украины пошёл ещё дальше и ошеломил меня вопросом:
- А вот ваш ударник палочки крутит взаправду чи это видеозапысь?
Только я от него отбился, разъяснив, что это компьютерная графика, как еще трое подваливают.
Дело в том, что в одной из песен "Она мечтает свалить из СССР" уже в конце Маргулис в своей негритянской манере пел некие подпевки без слов. Потом выяснилось, что для этого места шикарно подходят стишки: "Эне бене раба, квинтер, финтер жаба". Так Женька время от времени и пел, а на этом концерте, увлечённый Петькиным шоу, спел обычный вокализ - без слов.
Вот и подходит ко мне какой-то тип с носом и дружками и с шашлычным акцентом говорит:
- Здравствуйте, я жаба.
Я посмотрел на него - не очень похож. Хотя…
- Почему сегодня про меня не спели? Я вчера был на концерте - пели, а сегодня привёл старших братьев - так нет. Они, кстати, тоже жабы.
Я посмотрел на старших жаб. Да нет - обыкновенные козлы.
Ну, я человек вежливый:
- Извините, - говорю, - граждане жабы, такого больше не повторится.
- Да не жабы, а Джаба - это наша фамилия.
- Тем более. - Я посмотрел задумчиво на всё ещё хохочущего на пустой сцене Андрея и пошёл к выходу.
Тут всё и случилось.
Прохожу ещё мимо гримерной комнаты, а там к Кутикову подлетает какой-то ухарь и орёт:
- Ты, что ли, бас-гитара?!
Саша посмотрел на него, как на пустое место, и ответил с достоинством:
- Я человек!
Тот:
- А, спасибо, - и убежал.
А ко мне девушка с цветами подходит. Ну, не то чтобы мне на концертах вообще цветов не дарили, но не так уж и часто. Поэтому я к ней особенное внимание проявил и даже спросил, что она вечером делает и не хочет ли пройтись со мной в гостиницу и поговорить там о поэзии и литературе.
А она просто так отвечает, зачем, мол, в гостиницу, если у неё квартира есть, и вообще она на меня весь концерт смотрела, только выпить у неё дома ничего нет.
А я красивый тогда был и загорелый, как свинья, - ну чистый Робин Гуд. Побежал в буфет к Людке и хапнул две последние бутылки шампанского.
- Далеко, - спрашиваю, - идти-то?
- Да нет, - отвечает, - только в гору всё, а так - прогуляемся.
Идём, луны нет, темно как… Сразу вспомнил: "В городе Сочи - темные ночи".
Через полчаса я уже всё проклял. По моим подсчетам, мы уже давно вышли из города и должны вот-вот перевалить через Кавказский хребет.
Наконец впереди замаячила какая-то темная громада с редкими светлыми окнами - пятиэтажный дом, стоящий на крутейшей горе.
На первом этаже было что-то вроде магазина, так что пролеты длинные, и к третьему этажу я уже подполз по-пластунски.
Ну, ничего: квартирка однокомнатная, просторная, чуть больше шкафа; девушка весёлая, красивая; шампанское цело: я по дороге и нарты бросил, и собак, и продовольствие, а шампанское оставил.
Я девицу-то ещё на горе успел два раза поцеловать, сделав вид, что споткнулся, поэтому мы с нею уже как родные сидим, выпиваем.
- Тут туалет-то хоть есть? - спрашиваю.
- Есть, конечно, - смеётся, а потом с подозрением: - Фу, какой вы развратный.
Короче, в самый разгар алкогольно-сексуальной оргии раздаётся звонок в дверь.
Ну, кто бы вы думали? Точно! Муж из рейса вернулся пораньше.
У меня фантазия богатая: я тут же представил штангиста-мужа и себя, вылетающего с третьего этажа с продетой в рукавах шваброй.
Вот тут-то она и показала мне настоящее бабское хладнокровие.
- Миш, ты?! - кричит. - Я ща, я в ванной (там, оказывается, даже ванная была), - а мне на окно показывает.
Меня, конечно, уже пару раз мужья из шкафов вытаскивали, но вот с третьего этажа "клодвандаммом" выскакивать еще не приходилось.
Она говорит:
- Давай, давай, там карниз есть, - да так уверенно, что ничего другого мне и не остается.
Выбрасываю ноги, нащупываю карниз, а она говорит, чтоб сделал шаг влево - она окно закроет. Я делаю шаг, нащупываю какой-то штырь, вцепляюсь, слышу, как через форточку вылетает мой "рибок", и абзац.
Если бы всё не произошло так быстро, я бы никогда, я бы ни за что…
И вот стою. Упираюсь щекой в шершавый бетон. В квартире ни звука.
Как бы я поступил на её месте: заманил бы муженька в ванную (помойся, милый, с дорожки) и выпустил Максика через дверь. Ни фига!
Наконец, хлопнуло что-то. Нет, не то. Это у них вторая "Шампань" пошла, потом погас свет, короткая возня, и опять абзац.
Сколько времени - я не знаю, темень - хоть глаз выколи (не мне, конечно, а мужу), - вот тебе, бабушка, и новый поворот.
Делаю ещё маленький шаг влево, карниз кончается, дело - труба.
О том, что надо прыгать, да ещё спиной, даже думать не хочется. Наконец кое-как перевернулся.
Темная южная ночь. Вязкая темнота. Нет никакой разницы между открытыми и закрытыми глазами. Пальцы моих ног свисают над бездной. Справа, далеко внизу мелькают огоньки. Ноги и правую руку уже сводит, пощипываю и растираю их левой.
Очень холодно.
Постепенно низменные мысли о бабах и их кретинах-мужьях отступают, хочется думать о глобальном и вечном - о завтрашнем концерте. Где-то в глубине сознания вспыхивает опасение, что Андрею так и забыли сказать об окончании концерта и мы находимся примерно в одинаковом положении; начинаю нервно похохатывать.
Проходит недели три, и вот в необозримой дали, в толстой осязаемой гуще темноты возникает серая полоска, даже не полоска, а какой-то дрожащий блик. Неужели рассвет?
Закрываю глаза, считаю про себя до сорока семи, открываю - да, начинается рассвет, никаких сомнений. Но внизу по-прежнему темно. Что ждет меня там: острые камни, шипы искореженной металлической арматуры, просто голый асфальт - это важно, это жизненно важно.
Еще раз закрываю глаза, чтобы, выждав, увидеть все сразу. Страшно, ох как страшно их открывать. Потом, испугавшись, что могут пройти ещё сутки и будет опять темнота, поднимаю веки.
Прямо подо мною ровненько стоят десятиметровые кроссовки "рибок", а рядом уложен гигантский макет бутылки из-под портвейна.
Моргаю, фокус изменяется, и я отчетливо вижу, что нахожусь в полуметре от земли.
Теперь проблема слезть. Ноги и туловище окостенели. Отталкиваюсь левой рукой от стены и оказываюсь через мгновение стоящим на земле и обутым в собственные кроссовки. Шнурки болтаются, но нагнуться нет никакой возможности.
После гигантского усилия переставляю левую ногу сантиметров на тридцать, затем подтягиваю к ней правую, потом ещё и ещё, и через некоторое время оказываюсь перед подъездом с другой стороны.
Без всякого удивления, но с отвращением понимаю, что дом, стоящий на очень крутой горе, имеет с одной стороны пять этажей, а с другой - неполных три. И да наплевать на них на всех.
Местность вокруг напоминает украинскую деревеньку, только дом уродливым зубом торчит на пригорке.
Переставляя "подставки", как Роботек, двигаюсь вниз в направлении далекого моря.
Пейзаж совершенно деревенский: слева одноэтажный покосившийся продовольственный магазин "Мираж" с примерзшей к нему пригорбачёвской очередью, справа глинобитные гоголевские мазанки, украшенные антеннами спутникового телевидения.
Способ, которым я передвигаюсь, напоминает краба или движение иголки у швейной машинки "оверлок".
Со стороны я, наверное, кажусь девушкой, оставившей свою невинность пяти-шести мужикам сразу, или наездником-новичком, проскакавшим миль четыреста по горам.
Наконец останавливаюсь в тенёчке около раскидистой палки с бельевой верёвкой, хватаюсь левой рукой за верёвку, отдыхаю.
Надо же, думаю, как может один и тот же человек быть похожим на всё сразу, потому что сейчас я похож на небольшую опору линии высоковольтной передачи.
Внизу под моими ажурными пролётами лежит человеческое существо мужского пола лет четырех-пяти. И по недвусмысленной позе, сильному запаху и хамскому выражению на недетском лице безошибочно определяю, что он - "в хлам", хотя издали похож на мёртвого.
Судя по загадочному названию продмага - "Мираж", где-то рядом должен находиться и детсадовский вытрезвитель "Детский лепет", куда, наверное, его можно выгодно сдать.
- Ты что это, хлопчик, с ероплана упал? Идешь, как лётчик Маресьев с переломанными ногами?
Поворачиваю голову: рядом стоит полная румяная тетка с добрым лицом, смотрит участливо.
- Да вроде того, мамаша, я же советский человек.
Тётка на старом мужнином галстуке держит небольшую козу - или купила только что, или, наоборот, убивать ведет. Коза как коза, только я этих животных уже давно ненавижу.
А то меня как-то в Киеве пригласили сфотографироваться верхом на настоящем горном козле. Я-то, конечно, всегда с радостью, но козёл-то уж шибко бойкий. Я пока на него усаживался, двое его за рога держали, а то он всё норовил рогом мне под ребро сунуть. Наконец сел, держу крепко обеими руками. Рога острые, здоровые, как руль у мотоцикла "Харлей-Дэвидсон-750". Ну, сделали они пару снимков и пошли курить. "Догоняй", - говорят. А я, если одну руку отпущу, второй уже не справляюсь: козёл прямо в сердце ткнуть хочет, а уж о том, чтобы два рога бросить, и речи нет. Потом уже узнал, что это у них шутка такая, а так два дня просидел, начал уж от скуки кругами гонять, то рысью, то галопом, объездил как следует и прямо на нем в Москву прискакал.
Всё бы ничего, только разгорячился козёл, и пахнуть от него стало как… как… ну натурально козлом.
Меня подруга моя в Москве встретила, поцеловала, потом принюхалась, глаза заблестели:
- Пойдем, - шепчет, - скорее сексом заниматься. Ты настоящий зверь.
В общем, тётка с козой говорит: