Ниже головы у дембеля обычно находится китель, борта которого украшены белым электрическим проводом, бархатом и медными заклёпками. Погоны должны быть маленькими и армированы 3-миллиметровой сталью; из-под правого погона к третьей пуговице должен спускаться аксельбант, свитый из красивой верёвки. Некоторые дураки, не сведущие в аксессуарах, перепоясывались аксельбантом на манер портупеи, другие засовывали свободный конец в карман, а красавец Пионер, с которого гипс так и не сняли, уехал на дембель, держа конец аксельбанта в правой пионерской руке.
Хорошо иметь молодцеватую грудь, осмотреть всю ширину которой можно, только повернув голову на 180 градусов. Тогда на груди свободно умещается целая коллекция воинских значков. Тут и военный специалист 3-го, 2-го и 1-го классов, и бегун-разрядник, и парашютист-затяжник, и чемпион-стрелок из всех видов оружия, включая торпеды. Приятно освежает наличие значка "Гвардия" и малопонятного "Береги Родину", а при удаче можно рассмотреть притаившегося под мышкой "Донор СССР".
Хороший пример в этом смысле тогда подавал глава нашего государства, поэтому, чтобы заявиться в родной колхоз при "полном параде", значки начинали собирать и выменивать задолго до демобилизации.
Брюки ушивались до состояния колготок, так что стрелки отглаживать было бессмысленно, и они рисовались шариковой ручкой.
К сапогам пришивались вторые голенища, и по длине они были похожи на обувь Фанфана-Тюльпана или певицы Ларисы Долиной; после чего при помощи утюга геометрически сплющивались, укорачиваясь раза в четыре, и мучительно напоминали куплетную гармошку-концертину.
Прибавим сюда каблуки-рюмочки, кропотливо выточенные холодными дембельскими вечерами из тяжёлой армейской резины, алюминиевую ложку с наборной "финской" рукояткой и затейливой военной вязью "Ищи мясо, сука!", а также ремень, свисающий до положения "Покорнейше благодарю", - вот приблизительный собирательный портрет дальневосточного дембеля.
Два раза в год, в начале лета и зимы, полк начинало лихорадить. Приходило пополнение, и уезжали домой отслужившие.
Замполит полка, майор Криворот, доставал из сейфа свою верную, острую как бритва сапёрную лопатку, ладно пристёгивал ее к поясу и выходил на свободную охоту.
Ушлые дембеля старались, конечно, ему на глаза не попадаться, шарахались по каптёркам, но майор обладал незаурядным сыскным нюхом и сноровкой, так что его рейды всегда заканчивались успешно.
Происходило примерно так.
Увидев разодетого в пух и, конечно же, в прах красавца-дембеля, майор зычным командирским голосом командовал:
- Воин! Ко мне!
Несчастный уже издали начинал ныть:
- Ну, товарищ майор… два дня до дома осталось. Ну, товарищ майор…
- Я сказал - ко мне, капельдудкин хренов.
Убранство дембеля с аксельбантами и т. д. километров с трех действительно могло напоминать форму военных музыкантов на параде, так что замполит, слабо представлявший себе тонкую разницу между капельдинером и капельмейстером, в охотку щеголял остроумием.
- Три приседания, живо!
Место вообще-то очень напоминало Гревскую площадь, а сцена - "Утро стрелецкой казни".
Приговорённый делал три приседания, после чего его колготки причудливо рвались по всем швам, а майор гробовым голосом приказывал:
- На колени, - и вынимал лопатку.
Когда я увидел всё это в первый раз, мне показалось, что я сплю. Я отчётливо представил, как покатится буйная головушка осуждённого, как осядет, повалится вбок обезглавленное тело.
И вот широко, как профессиональный палач, расставив ноги, замполит высоко поднял лопатку (как принято в таких случаях писать), ярко сверкнувшую на солнце, рубанул на выдохе - и… покатились в сторону каблучки, и осело, повалилось вбок голоногое, укороченное на восемь сантиметров тело.
Каблуки, конечно, подбирались сочувствующими зрителями, а колготочность в брюках вечером восстанавливалась первым попавшимся салагой, и полностью реанимировался лихой дембельский облик.
Ничто и никто, даже товарищ майор Криворот, не может убить в человеке тягу к прекрасному.
После той истории с "Комсомольским прожектором" меня долго не трогали. А потом нашёлся неглупый, наверное, человек, всё-таки вспомнивший мои впечатляющие успехи на ниве военной наглядной агитации, и мне поручили оформить, то есть расписать штук пятнадцать здоровенных щитов, установленных вдоль главного плаца.
Примерно два метра на метр восемьдесят, с неприглядными подтёками и щербинами, щиты навевали размышления о десятках расстрелянных около них за нарушение устава военнослужащих.
Не знаю: то ли кому-то дошлому удалось разыскать в архиве генеральный план, по которому когда-то строился и украшался плац, то ли количество щитов неожиданно навело какого-то наблюдательного офицера на гениальную мысль, - только мне выдали маленькую (чуть больше пачки "Явы") книжечку "Памятка дальневосточного воина", чтобы я оттуда срисовал 15 гербов союзных республик.
Намучился с этим "нарядом" порядочно! Во-первых: попробуйте перерисовать герб диаметром больше метра с невразумительных бумажек, где небрежно наляпаны все эти гербы размером с кружочек с нынешнюю двухрублёвую монету. Во-вторых: страничка, где было указано, герб какой именно республики помещён, например, под номером "3", была оторвана наполовину. В общем, и головой пришлось поработать, и ногами: ходил искал узбеков и таджиков, чтоб свои гербы опознали. А в-третьих: надо было успеть к 1 Мая, иначе Рекс обещал порвать мою московскую попку на "фашистские знаки".
Времени, конечно, мизер. Дали, правда, одного в помощь - щиты грунтовать, но он, бедолага, совсем по-русски не говорил и национальности своей обозначить не мог. Во всяком случае, ни один из гербов как свой, родной, идентифицировать он не смог. Зато на щиты белой краски наляпал аж в три слоя. Как Том Сойер!
Короче, наконец, я всё сделал, осталось только на гербах Армении и Грузии лозунг "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" написать. Если на белорусском и украинском гербах я с лупой кириллицу кое-как восстановил, то надписи кавказской вязью на микроскопических картинках разобрать совсем уж было невозможно. Поздно вечером 30 апреля я разыскал одного скрипача из Армении - Эдика, который через два дня уже уезжал на дембель. Он выпускник Ереванской консерватории, служил у нас год в оркестре. Эдик тихий такой, интеллигентный, в очках, написал мне крупно на бумаге по-армянски "пролетариев", предложил и по-грузински написать - сказал, что в курсе, - у него мама грузинка. Я говорю: "Давай!" - а про себя подумал, что надо будет на всякий случай как-нибудь проверить грузинский текст, а то ходили слухи, что армяне к грузинам как-то не очень…
Ночью не поленился сбегать с "грузинским" лозунгом к танкистам - там мой знакомый, Резо, служил, он про соединение пролетариев подтвердил, так что уже к полседьмому утра все гербы были с надписями и поражали ценителей щедрой палитрой. Не вышло у Рекса меня в тот раз на "фашистские знаки" порвать.
Прошло месяца три. Сижу вечером, помогаю одному воину дембельский альбом оформлять, вписываю его фамилию в многоразовый шаблон собственного изготовления, оттиснутый под его ушастой фотографией на фоне акварельных сопок: "Не пробежит ни тигр, ни львица, никто не просочится из врагов, ведь на замке находится граница, когда в наряде Витя Пирогов!" (Саша Иванов, Коля Ванчугов, Миша Шнобельзон.)
Тут дневальный прибегает: "Товарищ "старик", там художника спрашивают! - и шёпотом, испуганно оглянувшись, добавляет:
- Южане!"
Я, как и любой другой, при такой фигне напугался, конечно. Говорю дневальному: "Я что, по-твоему, художник, что ли? - потом посмотрел на недоделанный альбом: - Ладно, скажи, иду!". По дороге начал прикидывать, зачем я им понадобился. Тоже, наверное, насчёт альбомов - моя популярность растёт.
У курилки в полутьме топтались фигуры. Потом по одному начали на свет выходить и руки для знакомства тянуть: "Сурен, Армен, Карен, Тигран…" Сигаретами из дома присланными угостили, рассказали пару анекдотов про "армянское радио". Когда прощались, говорят: "А можно мы завтра ещё придём?"
На следующий день в то же время явились уже все новые и только один вчерашний - Сурен. Сурен этот обнаглел немного: "Вот, - говорит, - мой друг Максим!"
В принципе отличные все ребята оказались. Я о них всем рассказывал, и рейтинг Армении в полку резко пошёл вверх. Офицеры говорили: "Как увидишь на плацу орла - глаза горят, настроение бодрое, - значит, точно армянин!" А заезжий военный теоретик из Ленинграда даже загорелся написать монографию "Генетическая предрасположенность армян к строевой подготовке".
Через несколько лет в Москве в случайном разговоре с моим приятелем Минасом выяснилось, что тогда Эдик подсунул мне совершенно другой текст. Я, конечно, написание вспомнить никак не мог, но Минас показал, как по-настоящему по-армянски пишутся "пролетарии". Это было в корне не то! Больше того, мой друг написал на выбор несколько сильнейших армянских ругательств, и в одном слове я с ужасом признал половину составляющих лозунга, который я, высунув язык от усердия, вывел тогда на гербе.
И до сих пор в далёких горных армянских селениях седобородые старцы холодными зимними вечерами у огня рассказывают внукам красивую древнюю легенду о простом русском парне, рискуя жизнью написавшем на гербе свободолюбивой Армении фразу, которая в вольном литературном переводе звучала бы так: "Армянские мужчины постоянно вступают с Советской властью в специфические половые отношения в извращённой форме".
Интересно, где сейчас этот герб? Жизнь показала, что армяне любят и умеют хранить тайну.
Рекс вообще-то крепко уважал себя за красноречие. Обычный вечер смеха - полковое построение.
Стоим в полукаре (это как квадрат с тремя сторонами - четвёртую-то дизентерия выкосила), Рекс - в середине.
Ну, как водится, первая шеренга - одни молодые, недавнего призыва воины, и хоть накурившиеся, но одеты всё-таки по форме: в сапогах и воротнички застёгнуты. Вторая - уже по полгодика прослужили: и стоят посвободнее, и расхлыстаны поболе; третья и четвёртая - уже кое-кто без ремней и в кепках. Пятая и шестая - стоять, видимо, не могут, так в трениках да в кедах, с транзисторами на травке Японию слушают.
Рекс неожиданно докладывает:
- Вы - не советские воины, вы - враги. Я таких в 42-м своей рукой к стенке ставил. Вот дизентерия напала. А почему? Гигиены нету. Вам для чего в частях газеты выписывают, а?! По три-четыре газеты на взвод, а некоторые враги, которых я в 42-м, сами знаете, куда ставил, всё жопу пальцем вытереть норовят, а потом в рот тащат. - И ногой топнул два раза для убедительности. - Я эти дела знаю. Мне этот палец в рот не клади! - И дальше в том же духе выступает.
Смешно, конечно, очень, но ничего, стоим, внимаем.
- Где дисциплина, я вас спрашиваю? Вот позавчера пошли два замудонца по самоволке в Козловку за водкой, я её в 42-м… А как пошли?! Через танковый полигон, а там новые огнемёты испытывают. Вот убьют такого мудака, а он потом скажет: "Я не знал!.."
В это время к Рексу со спины подходит огромная толстая свинья, их много, обжевавшихся конопли, у нас шаталось, останавливается метрах в полутора, стоит, слушает зачарованно.
Свинья, надо сказать, отменная: пятак большой, глазки смышленые, хвостик витка три насчитывает.
Хайло-то разинула, с копытца на копытце переминается заинтересованно, по всему видать, очень ей по свинскому сердцу эта рексова речь приходится.
Конечно, уже первые ряды волноваться начали, отдельные всхлипы раздаются, кое-где рыдания сдержанные.
Рекс радуется: настоящее искусство всегда найдет дорогу к сердцу слушателя.
Тут к нашей свинье подходит племенной хряк - матёрая ветчина и натурально вступает с ней в половой свинский секс, воспетый в павильонах свиноводства.
Свинина покосилась недовольно: чего, мол, слушать мешаешь? - но ничего, похрюкивает. Ну, чистая свинья! В общем, не очень сильно они этому делу предавались, лениво так, чтобы времени зря не терять.
Тут уже среди воинства закричал кто-то, тонко так, по-звериному; повалились некоторые, а кто до этого лежал, вскочили.
Рекс наконец резко повернулся. Он и всегда-то лицом красен был, а тут вообще багровым сделался и дальше менял колер по принципу "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан".
Сказать ничего не может, только тычет толстым пальцем в ближайшего сержанта, а другой рукой в сторону новобрачных удаляющие жесты делает.
Молодчага-сержант сразу понял. Подошёл, печатая шаг, и как пихнет Джульетту в грудь сапожищем. Они, оскорблённые в своих худших чувствах, опешили, тогда сержант, решивший не останавливаться на достигнутом, по-футбольному оттянул носок и нанёс влюблённым такой прицельный "марадоновский" удар, что парочка вылетела с противоположного конца плаца на пять метров впереди собственного визга.
Рекс дух перевел, вытер пот, говорит:
- Молодец!!!
А сержант:
- Служу Советскому Союзу!
Мне на гастролях часто снятся дорогие моему сердцу Пшикер, Хохол, Пионер, старшина Растак, Рекс. И даже старлей Митрохин, которого я никогда не видел, но с которым убежала жена прапорщика Акишина, тоже, видимо, хорошего человека. Но видение двух военных свиней, наверняка уже жестоко съеденных, навевает неизъяснимую грусть. Тогда я наливаю стакан водки и пью за их светлую память.
Zagranitsa
Курица не птица.
Начало поговорки
Польша
1986 год. Наконец-то после стольких лет первая заграница. Сначала несколько собеседований. Мы в костюмах и галстуках, начитавшись до одури последних газет и трясясь, как абитуриенты при поступлении в институт, по очереди сидим перед комиссией. Бог знает из кого эта комиссия состояла: из активистов, ветеранов партии, фронтовиков, а иногда и просто из примазавшихся бездельников.
Вопросы, вопросы: последняя речь Горбачёва, положение на Ближнем Востоке - насколько я знаю, там положение всегда было напряжённым, роль компартии в мировой тусовке.
Правильные ответы определяли вашу потенцию для поездки - а вдруг подойдут в Польше на улице и спросят:
- А какие союзники были у фашистской Германии во Второй мировой войне?
А вы как раз и не знаете.
Или:
- В каком году состоялся съезд "победителей"?
А вы говорите:
- Чего-то я не в курсе, - это ж какой позор! Любой поляк может вам тут же в морду плюнуть, и престиж нашей страны упадёт донельзя.
Валера Ефремов и наша милая костюмерша Танечка ходили пересдавать, так как неточно назвали союзников, остальных Бог миловал.
Особое внимание уделялось личной жизни выезжающего. К тому моменту я был уже давно разведён, но должен был толково объяснить, по какой причине.
Само собой разумелось, что советский человек если уж создал семью, то обязан ее сохранять, а то опять же, вдруг за границей спросят - что тогда?
Было абсолютно ясно, что вопросы о съездах партии и о сложном отношении произраильских группировок к палестинскому движению лишь предваряли главный вопрос. О причине развода.
Ну конечно. Ведь на все остальные вопросы члены комиссии уже более или менее знали правильные ответы, и чисто по-человечески понять их было можно.
Каждый раз у меня бывало сильное искушение свалить всё на дуру жену, которая не знает на память "Апрельские тезисы", но я вовремя спохватывался, обычно краснел и отвечал, что причины моего развода лежат в области компетенции медицинских органов.
Многозначительные взгляды, которыми обменивались члены комиссии, показывали, что это политически самый правильный ответ.
Забыл ещё сказать, что всему этому предшествовала принудительно-унизительная проверка здоровья, перед которой меркнет прием в отряд космонавтов.
Двенадцать-четырнадцать врачей-специалистов должны были дать заключение, выраженное в общем виде словами "практически здоров".
Мы сначала думали, что это забота государства о нас. Только потом стало ясно, что чиновники страшно боятся за валюту, которую пришлось бы заплатить, случись за границей что-нибудь с нашими зубами или ещё с чем.
Мы попытались, правда, совместить "приятное с полезным".
Я, например, после разных кардиограмм попробовал спросить у главного врача, женщины с революционной внешностью и "Беломором" в зубах, ставившей обобщённый диагноз:
- Какие будут ваши рекомендации?
Она подняла от бумаг усталые глаза за толстыми стёклами, перекинула "Беломорину" в другой уголок рта:
- Да на тебе пахать можно!
В общем, зубы и другие органы, внушающие подозрение, были вырваны, а мы все оказались "практически здоровы".
Уже перед самой-самой поездкой был еще инструктаж, вернее, собеседование с бойким, веселым гражданином в синей рубашке, который, сидя на столе, свесив одну ногу, поучал:
- Поляки - они как дети. Во время контактов избегайте упоминания фамилии Будённый. Для нас он - герой, а их в 1920 году тысяч двадцать положил. И еще, немцы в 42-м польских офицеров постреляли, а несознательные поляки до сих пор думают про нас. Вопросы есть?
Вопросов нет - "пше прашем".
Мне все эти комиссии и собеседования, которых впоследствии было ещё много, напомнили сдачу Ленинского зачёта на "почтовом ящике", где я работал до армии.
Не знаю уж, кому пришли в голову эти зачеты, но время было такое, когда годы пятилеток назывались "решающими, определяющими и завершающими", и человек, не сдавший Ленинский зачёт, человеком уже не считался.
Я, будучи (как студент-вечерник) секретарём комсомольской организации, автоматически попадал в комиссию по приёму Ленинского зачёта: секретарь партийной организации, предместкома, начальник цеха и я.
Нас специально готовили. Пришли какие-то дядьки и раздали вопросы-ответы.
Например, предместкома выучил назубок вопрос: "А что сейчас по материалам прессы происходит в Иране?" Правильный ответ - "война".
А начальник цеха с третьего раза усвоил, что "вдохновитель и организатор Ленинского комсомола - В. И. Ленин".
И вот в рабочее время заседает комиссия. Заходит здоровенная орясина, ставит рашпиль у стены и замирает в позе "руки в брюки".
Он не первый, и члены комиссии, уже проверившие свои знания три или четыре раза, чувствуют себя вольготно.
- Ну, - обращается к потолку предместкома, - что спросить-то тебя, Савельев? А вот, к примеру, как у нас сейчас дела в Иране? - и смотрит на всех орлом.
Пауза. Несчастный слесарь 6-го разряда, который "заусенцы пальцем снимает", смотрит в пол виновато.
Предместкома победно ещё раз всех оглядывает, забыл, что все в курсе (в роль вошёл):
- Эх ты, дубина, - война! Ну, Александр Никифорыч, - разводит руками предместкома, - может, вы хоть что спросите?
Это неожиданное "вы" сбивает начальника цеха с панталыку: они вообще-то - "Сашка - Колька", но он собирается, некоторое время размышляет, потом глубокомысленно, с хитринкой:
- Ну вот хотя бы это: кто явился организатором и вдохновителем Ленинского комсомола?
Бедный Савельев треплет полу своего синего халата. Начальник остальным подмигивает: