– Ну, батенька, – сартам там, киргизам, башкирам – всем им суждено быть нашей колонией всегда и до конца веков! Да и вообще, государство – это не благотворительное заведение! Вам, евреям, уже давно забывшим о собственном государстве, этого не понять! Вы заняты вещами благородными и красивыми: философией, искусством, социальными там теориями… А государство – оно может быть только национальным, и делается такое государство не поэтами и музыкантами, а холодными, железными людьми… Ах, как я был бы счастлив: дожить бы, когда этот великий, нет – величайший человек! – поймет полностью свою задачу, станет основателем новой русской династии – Иосифом первым!..
– Так он же не русский. И никакой не славянин…
– Ну и что? Во всех государствах основателями новых и прочных династий были чужаки. В Англии – ганноверы, в Швеции – бернадоты, в России – голштин-готорпы… Это не имеет никакого значения! Слушайте, а дети у него есть? Сыновья?
…Я вспомнил Яшу Джугашвили, его фанатичную скромность, одержимую честность и рыцарственность, его нелюбовь к отцу, отцовскому коварству…
– Я хорошо знаю человека, которого вы прочите в цесаревичи. Нет, из него царя не сделать!..
– Ну и что! Убьет его. Как это сделал Иван, как сделал Петр. А младшего сына воспитает, чтобы был царем! А нет младшего – родит, возьмет на воспитание – нет, человек, который основывает династию, уж всегда подготовит себе преемников!
– В одном своем фельетоне Михаил Кольцов писал, что это так же невозможно, как невозможно себе представить Сталина во фраке или мундире с генеральскими погонами…
– Дурак ваш этот фельетонщик! Кольцов – еврей, наверное, и не понимает государственного таланта. А Сталин – он ещё будет ходить в эполетах фельдмаршальских, и вокруг него свита будет в генеральских погонах, и трястись перед ним будут так, как перед Петром, не тряслись, и Николай Павлович будет по сравнению с ним либералишкой жалким…
– Ну и что ж: значит, будут у нас и звания – там тайный советник, действительный статский, и мундиры с шитьем?..
– Обязательно будут. И звания – ну, может, как-нибудь иначе зваться станут, и будут мундиры с шитьем, и всякие другие штуки и побрякушки, без чего никогда не обходятся в настоящем государстве.
– И классы?
– Это какие классы? Ах, сословия! Ну, конечно, будут. Будет сословие государственных чиновников, сословие ученых, и рабочие будут, и крестьяне… Будет и аристократия своя, из которой станут выходить те, кто будет управлять государством, поставлять высших чиновников, дипломатов…
– Наследственная аристократия?
– Ну, голубчик, перестаньте притворяться дурачком и задавать мне глупейшие вопросы! Конечно, как и положено быть, элита будет производить элиту, чиновники – чиновников, инженеры – инженеров, рабочие – рабочих, крестьяне – крестьян… Дети министров рабочими не пойдут, да и профессорские дочки не станут выходить замуж за ваших колхозников… И перегородки сословные в России новой будут выше и крепче, чем в старой. Потому что покончат, батенька, с этой свободой плевать государству в лицо, с этой расхлыстанностью интеллигентской, со всем этим наследием некрасовским. Выдь на Волгу!.. Подумаешь! Этого некрасовского мужика скрутят в бараний рог, он и пикнуть не посмеет, к земле будет прикреплен и работать станет не за совесть, а за страх! И рабочий будет работать так же. Пока не поймет, что на нем верхом выехали – так за совесть, а когда поймет – так за страх… Страху на Руси хватит – это я вам точно скажу!.. Ишь – Николай кровавый!.. Это же сказать про покойного государя – человека тихого, деликатного, из которого настоящего самодержца не могло никогда быть! Вот новый наш государь – этот покажет всем, какой должна быть власть в государстве! Конечно, на первых порах – пережмет, да-да, пережмет… Потому что, – Рощаковский нагнулся к моему уху, – всех своих друзей бывших, всех своих товарищей, всех перебить должен!.. А это – это как лавина: убивать будут кого ненадобно, в России всегда есть кого убивать. И есть кому убивать.
Очень мне было интересно в России. Интересно, странно сначала. Отвык, знаете, от России, от русского духа. А приехал, осмотрелся и увидел, что духа этого много. По-моему – больше, чем надо. Знаете, там, в Швеции, мне казалось, что со старым – и хорошим, и плохим – в России ну если не покончено, так все же почти все покончено. Я там читал книги про большевиков, много читал, писателей ваших читал – Пильняка, Гладкова, ещё каких-то… Мне даже казалось, что новый русский человек чем-то с западным человеком схож становится. Деловой, расчетливый, все взвешивающий, все умеющий… Оказывается, ничего подобного! Правда, встречал я и таких: любой крупный хозяин возьмет в управляющие и большие деньги станет ему платить. Но на поверку – или еврей, или же старый эмигрант, служил у Круппа, у Эриксона… А русские – они, пожалуй, остались такие же, и ещё много пройдет времени и много крови будет пролито, пока новый Петр из них выбьет старомосковскую дурь, лень, мягкотелость…
…Военные, генералы ваши – они талантливы! Это да! Не меньше, чем наполеоновские маршалы. Встречался я с Тухачевским, с Муклевичем – умные были, очень способные люди. Жаль, жаль, что их постреляли. Чтобы новых вырастить, всегда нужна новая и большая война. А война – она ведь не только героев родит, но и дерьма всякого достаточно. Жалко мне, что пока не увидел я в новых русских одного важного качества – чувства достоинства, что ли. В старой России оно было. И было что давать этому чувству. Во-первых – дворянство. Пусть ты самый задрипанный и бедный дворянин. Но – дворянин! Твое достоинство охраняют законы, царские указы. Тебе никто не может тыкать, никто тебя не смеет материть, никто тебя пороть не может, пока ты не лишен дворянства по суду. Старший офицер никогда не может оскорбить младшего – на дуэль вызовет! В армии, а особенно – в гвардии, есть чувство корпоративности, все следят, чтобы никто не посмел нарушить права дворянина. Знаете эту историю с государем Александром Третьим, когда он ещё наследником был? Под горячую руку, на параде, где он командовал, выматерил одного поручика. Тот ему письмо: дескать, так как я наследника престола на дуэль вызвать не могу, то требую, чтобы вы письменно извинились передо мною. Если к такому часу не получу извещения – покончу самоубийством. Ну, как знаете – Александр был царь умный и толковый, но грубоватый человек. Не извинился. И офицер этот, конечно, застрелился. Так Александр Николаевич заставил сына идти за гробом этого офицера, которого хоронила вся гвардия, пешком, через весь Петербург! А ваша партия, в ней этого корпоративного духа нет и не может быть, она управляется сверху, и правильно это, для этого она и существует.
А у не дворян – власть и сила денег. Если у тебя голова варит, если ты богат – тебя никто оскорбить не посмеет! А потом, в России, как и во всем мире, государственная служба давала великие преимущества. Какой-нибудь сын дьячка, что выучился на доктора, обнаружил способность хорошо людей резать – он через двадцать пять лет становился профессором, получал полный пенсион действительного статского или тайного, а то и действительного тайного. Он – этот дьячков сын – уже и высокопревосходительство, у него уже и ленты и звезды орденские, и никто у него их отнять не может, и получил он их не выслуживаясь, а служа… Вот так-то. А у вас, батенька, я почуял наверху такое холуйство, какое у нас было только в уездной полиции. И то: у человека ни звания, ни денег, сегодня ты министр, а завтра тебя выгонят, кем станешь? Пыжатся, а понимают свою полную зависимость от вышестоящего. Это правильно, пока ломаешь старое, пока кончаешь со всеми привычками, выработанными, когда все были партийными товарищами, а потому надобно или дворянство восстанавливать, или жить как на Западе, где человеку достоинство дает свобода выражения своей личности. Но для нас, русских, – это, пожалуй, не подходит. Россия – страна, где должна быть настоящая монархия, не английская, не шведская, а русская, самодержавная. Да, да, батенька – не смотрите на меня как на ископаемое! Это когда-нибудь, через сто-двести лет, мы сможем позволить себе роскошь завести свободное государство. А теперь, теперь только самодержавие! У вас срок небольшой. Вы человек ещё молодой, вы увидите такое самодержавие, какого на Руби не было со времен Петра! Да что там Петра! При Петре не было поездов, самолетов, телефона, телеграфа. Там самодержавие умерялось пространствами, патриархальностью. А вот теперешнее самодержавие будет таким, какого в истории никогда не было! И даст это – прибыль нашему государству необыкновенную. Ну, и убытки народу тоже порядочные… Не без этого…
…Марков, Хвостов, союзники эти – они у меня всегда вызывали стыд и отвращение. Это, конечно, были подонки и хамы. А то, что государь им покровительствовал, так это от слабости характера и от одиночества. Одни из него сосут деньги и ордена, другие открыто презирают, третьи ненавидят и думают только, как бы его убить… А ведь и он человек, и ему хочется, чтобы хоть кто-нибудь его любил, портреты его носил…
Черта оседлости, процентная норма для евреев – это все были пережитки дикости, неумения управлять. Вместо того, чтобы распустить тетиву, лук все время держали согнутым. Вот он и распрямился… Я евреев почитаю людьми не менее почтенными, чем любые другие. Скорее – наоборот: очень умны, способны, надежны – как администратор всегда предпочитал иметь дело с евреями. Но, когда я сейчас приехал в Россию, я себя почувствовал, как индус, который после долгого отсутствия вернулся в Индию. И в Индии этой роль англичан выполняли евреи. Я понимаю: естественно, они делали революцию, они и плодами её хотят пользоваться. Но евреи – не материал для создания русского государства. Вы – нация не государственная, да вы просто не понимаете самодовлеющей ценности государства! И вам, в новом русском государстве, снова придется уйти на старое место. Жаль мне вас, батенька, но никуда не денешься!
…Да, да – будет государственный антисемитизм. И снова будет процентная норма в университетах, и снова перестанут принимать евреев в ведомство иностранных дел, в полицию, в жандармерию, выключат из государственной элиты… Ну, не обязательно черта оседлости, теперь это трудненько восстановить, да и не требуется. А если потребуется, то не будет как раньше, когда евреям предоставили для проживания пятнадцать самых лучших, самых южных и плодородных губерний! Теперь, когда захочет, загонит он евреев к черту на кулички, за можай, в самую тундру, тайгу! И никто не пикнет! Влас Дорошевич не наплюет за это в морду в каком-нибудь фельетоне!.. Понимаете, дело ведь не в пользу этого для государства? Ну, как же вы это не понимаете? Для государства, для нации в целом – исключение нескольких миллионов талантливых, образованных людей из управления, производства, науки – принесет огромные убытки. Но когда создается национальное государство, когда нужно повести за собой народ – нужен лозунг всем понятный, всем ясный – ну, вот как ваш этот знаменитый – "Грабь награбленное!..". В цивилизованной Германии малокультурный и малоцивилизованный Гитлер пришел к власти, сказав: "Германия – для немцев!" И – пожалуйста – от цивилизованной, интеллигентной, философской Германии пух только полетел, одни рожки и ножки остались! И у нас выкинут этот лозунг: "Россия для русских!" Неминуемо, неизбежно! А за этим лозунгом пойдут все, для кого евреи – конкуренты! Пойдут чиновники, профессура, журналисты, литераторы… Пойдут продавцы, приказчики, дантисты, врачи… Дело, конечно, некрасивое, и совестью покривить придется… Так ведь дело привычное! Когда выгодно, то благородные слова для этого найдутся! Ничто так не возбуждает национальную или революционную совесть, как выгода! Вот вы, небось, с ужасом смотрите на меня – старого циника!.. А какой же я циник? Я просто старый и разумный человек. Да, да…
Однажды в Ливадии разговорился с Петром Аркадьевичем Столыпиным – государя долго ждали на пристани… Очень был умный человек и знал, что хочет делать, – для государственного человека это почти самое главное. Но был он попорчен – как будто его моль поела! – своим губернаторским прошлым. Узок был, батенька. На Россию смотрел как на губернаторство – только большое… А это совсем, совсем другое дело! И опять же был связан очень со своей средой. Земельный вопрос решал по-куриному, тихонько – как будто у императорской России века впереди. А впереди-то не века, а несколько лет… Пошел бы на принудительное отчуждение за большой выкуп земли у помещиков да и отдал мужикам – и сто-двести лет Россия никакой бы революции не знала и не боялась! У Ллойд Джорджа хватило же ума и решимости. А почему? Своей земли не было, у родичей её не было, смотрел вперед и думал о пользе государства, а не сословия. А наши дворяне, да и капиталисты, – просрали они Россию из-за собственной жадности да глупости! Хорошо ещё большевики нашлись, а не то – конец был бы русскому государству!
– А как вы к сменовеховцам относитесь? Вы читали этот сборник "Смена вех"?
– Знаю, знаю, что вы хотите сказать! Читал я, сударь, эти сочинения, и газету ихнюю "Накануне" выписывал, да и разговаривал с некоторыми, когда по делам фирмы в Берлин ездил. Конечно, это у них разумная мысль – что большевики повернут к национальному государству, как только самые толковые из них поймут, что мировая революция – сказка для недоразвитых голов. И понимают они, что тут без самодержавия не обойтись. Но и тут русский интеллигент не может, чтобы не возжелать своей, интеллигентской мечты: и чтобы русское государство было, да на западный манер – с партиями да парламентом… И чтобы самодержавие управляло Россией, но вполне цивилизованно и с отглядкой на газетчиков в Лондоне и в Париже… А одной задницей сидеть на троне и парламентской скамье – невозможно! Вот этого им не понять было! Но народ не глупый, и многие из них приспособились, конечно, как этот Толстой, писатель. Или профессор Тарле. Но из них никаких государственных деятелей не вышло, да и выйти не могло. Кончилось тем, что просто-напросто пошли в холуи. Да и незадорого…
…Как жилось, спрашиваете? Интересно, конечно, но тоскливо. Отвык от российских порядков. От грязных сортиров, неподметенного коридора, от плохо помытых и холодных тарелок, от невкусного харча… Понимаю, пустяки это, но с тех пор как приехал в Россию – ни разу вкусно не поел! Негде!
– Ну как негде? Неужто в московских ресторанах нельзя вкусно поесть? В "Метрополе"? В "Национале"?
– Ох, что же мне вам объяснять – невозможно это, батенька, потому что вы в своей жизни никогда вкусно не ели. Вы не понимаете, как ели у "Донона", у "Кюба", даже в "Московской" или у Тестова?! Только в нескольких парижских ресторанах можно было так поесть! У государя так не кормили! А ваши эти рестораны со старыми названиями – харчевни простые и некому там изготовить вкусное! Быстро, ах, быстро забывается старое! Вот пошел я в Художественный, посмотрел "Анну Каренину"… Ну, не выдержал! Воспользоваться тем, что когда-то в Петербурге знаком был с Немировичем, пошел к нему за кулисы и говорю ему: "Ну, Владимир Иванович – эти не знают, не видели, а вы же бывали на Высочайших приемах, насмотрелись – как же допустить такое можете?! Каренин одет в мундир для большого приема, а треуголка у него для малого!.. Как же это!"
Знаете, это свойство нас, русских, – быстро забывать! И злишься на это, а ведь это великое, ну прямо благодетельное качество! Сами это испытаете! Лет через пятнадцать никто вам верить не будет, когда станете рассказывать о том, что было до тридцать седьмого! Ну что – казни! Казни забудутся так же быстро, как и другое. Русский человек – самый сильный, самый пластичный, он все может! Вот приехал ко мне Новиков-Прибой, принес мне роман целый – "Цусиму"! Залюбовался им: простой баталер, а ведь какую толстую книгу, целый роман, батенька, написал!
– Так "Цусима" все же не баталером написана, а писателем…
– Что?! А вы этот ро'ман читали? Я прочел, с интересом прочел. Не писателем он написан, а баталером! Как он был, Новиков – баталером, так баталером и остался, и роман его интересен только тем, что из него можно понять, как баталер смотрит на великие события да судьбы человеческие… Как ду-у-урак смотрит!
Я с ним долго разговаривал, водку с ним пил. Пообтерся. свет посмотрел, в писатели ваши вышел, богатым стал, известным… А в глазах страх да этакая суетливость угодническая… Вы меня, старого, извините, батенька – но у всех вас в глазах: страх да угодничество. У последнего английского матроса не встретите этого…
– Не понимаю я вас, Михаил Сергеевич… Вы сожалеете о страхе и угодничестве в глазах у русских людей. А сами мечтаете о государстве, основанном на страхе, несправедливости, неравенстве, на полурабской жизни одних и величии других… А не думаете вы, что вместо величия будет обыкновенное свинство?
– Все вижу, все, батенька, вижу! Все убытки вижу! И вам – евреям достанется, и русский человек ещё хлебнет лиха! И ненавидеть Россию будут и бояться её будут – только никто и никогда её не будет презирать, как это делали немцы при государе! Пройдут годы и годы, повыбьют и перемрут поколения, а великая Россия выпрямится, подомнет под себя другие, малые страны, и тогда исчезнет угодничество из глаз русских людей. Вы никогда не видели лицо англичанина, когда он приезжает в какой-нибудь Сингапур, в Индию, в Аравию… Вот такими будут лица и у русских!!!
…Рощаковский даже привстал на нарах. Его покинуло обычное спокойствие, черная шапочка сбилась на бок, он уже походил не на французского олимпийца, а скорее на неудачливого пророка из попов-расстриг… Мне нужно было закончить этот разговор, я мог раскричаться и нарушить наш негласный джентльменский регламент спора. Рощаковский это тоже понял. Он обаятельно улыбнулся, поправил шапочку, махнул маленькой сухой рукой и сказал про свою горячность матросскими дико-непристойными словами, которые у него звучали почти светски. Наступил час ужина, в камеру внесли большие баки с чечевичной размазней, и мы перешли к своим, обычным, простым камерным делам. Впервые и неожиданно мне стало жалко этого старика. Одинокого, совершенно одинокого в этой камере, в этой тюрьме, в этом городе и этой стране. Я здесь со своими, а он с кем?
…Почему же он так одинок, так отгорожен от всех какой-то невидимой, но непреодолимой стеной? Почему он, русский националист, счастливый тем, что осуществляется его мечта, – так бесприютен в этой огромной камере, где столько русских людей, с кем его должно роднить вот это великое – по его убеждению – чувство сонациональности? И почему единственным своим собеседником, ставшим ему здесь наиболее близким, он избрал еврея и коммуниста, по возрасту годного ему в младшие сыновья?.. И – вообще – может ли эта категория людей, бывших хозяевами России, утратить свое ощущение неравенства с другими, могут ли они стать членами другого сообщества без чувства отвращения к нему, без сожаления об утраченном?..