Покойник бросился к выходу… Еле заметным движением руки я задержал его.
- Пусть первыми выйдут женщины!
"И дети", - чуть не добавил я по привычке.
Свет робко проник в подвал. Мне казалось, что это свет нашего полного освобождения!
Но как часто жизнь ставит на пути неожиданные преграды! Подвал не хотел выпускать нас из своих цепких, сырых объятий. Старая дверь, обитая ржавым железом, не закрывалась, но и не открывалась тоже. Со скрежетом проехав чуть-чуть по каменной ступени, она словно вросла в нее и не двигалась дальше. Просвет между стеной и дверью был очень узким.
- Надо пролезть! - сказал я. - Первыми выйдут женщины…
И указал на Наташу. Она не стала спорить, уступать место другим, чтоб показать, какая она добрая и благородная. Нет, ничего и никогда она не делала напоказ!
Топкая и стройная, она не "пролезала" и не "протискивалась" между дверью и кирпичной стеной, а как бы освободилась, вырвалась из их плена и оказалась на улице. Она сделала это изящно, не напрягаясь и не смущаясь.
- Теперь Миронова! - сказал я.
Даже тут она действовала как отличница: обдуманно, серьезно, не торопясь.
Сначала измерила внимательным взглядом просвет между стеной и дверью. Потом оглядела свою фигуру. Что-то прикинула, высчитала в уме… А потом подняла Руку:
- Можно мне снять пальто?
Сняла и полезла… Миронова и здесь выполняла приказ: она аккуратно, старательно преодолевала препятствие и рапортовала мне, как начальнику:
- Осталось всего полспины… Осталось плечо! Осталась рука… Все в порядке: ничего не осталось!
Первым застрял Покойник. Он оказался самым толстым, а по его словам, "самым плотным" из нас.
- Много ешь, - сказал я. - А еще поэт!
- У меня неправильный обмен. Это болезнь! - сообщил Покойник.
- Тогда скинь пальто.
Он скинул. Но и без пальто снова застрял.
- Я помогу тебе, - предложил Принц Датский. И стал осторожно проталкивать Покойника.
- Что-то хрустнуло! - вскрикнул тот. - Кажется, не пролезаю…
- Тогда я нажму на дверь, - сказал Принц.
Он сильно навалился плечом на ржавое, мокрое железо. Дверь сдвинулась с мертвой точки, но лишь еле-еле. Хотя детская застенчивость сочеталась в Принце с большой физической силой, ему ничего не удалось сделать.
- Снимай пиджак, рубашку, штаны! - приказал я Покойнику.
- Разве это возможно? - промямлил он.
- У нас нет времени рассуждать!
- Разве осенью раздеваются?
От волнения он заговорил в своей любимой манере - вопросами.
- Он простудится, - сказал заботливый Принц.
- Лучше спастись простуженным, чем погибнуть здоровым! - воскликнул я.
Покойник разделся. Девочки отвернулись.
Голый Покойник (то есть почти голый: трусы оставались на нем) пролез сквозь узкое отверстие.
- Разогрейся! - посоветовал из подвала Принц Датский. - Побегай!
Покойник забегал.
- Сначала оденься, а потом уж… - сказал добрый Принц.
От холода Покойник дрожал и плохо соображал. Наташа и Миронова стали натягивать на него рубашку, пиджак и пальто. Брюки он надел сам.
- Теперь Глеб! - сказал я.
- Я потом… раз из-за меня… - тихо сказал Глеб. - Ведь все это…
- Расследование закончим потом, - шепотом перебил я его, хотя мне очень хотелось спросить прямо в. упор: "Зачем ты все это сделал?" - Сейчас выяснять не время, потому что дорого время!
Глеб тоже скинул пальто и протиснулся.
Принц Датский указал на просвет.
- А теперь уж ты, Алик!
- Я покину подвал последним! - сказал я так, будто был капитаном гибнущего корабля: капитаны всегда покидают судно последними.
Принц Датский смущенно развел свои огромные руки в стороны.
- Мне ведь тоже придется… Как Покойнику… Девочки отвернулись.
- И вы тоже, - сказал Принц мне, Глебу и Покойнику. Большая физическая сила продолжала сочетаться в нем с детской застенчивостью.
Принц не был толстым, но мышцы вздувались у него на руках, на груди, даже на животе и могли застрять в узком проходе. По-спортивному быстро он перекинул одежду на улицу, преодолел препятствие, оделся и сказал:
- Можете смотреть!
Он стал по-спортивному высоко поднимать ноги, совершать пробежку по пустому мокрому саду. Вслед за ним затрусил Покойник. Они согревались. А я?..
Я остался один по ту сторону двери, в подвале. С друзьями всегда приятней, спокойнее, а в подвале особенно! "Что, если сейчас из другой двери появится племянник Григорий?" Эта мысль подтолкнула меня: я заторопился, сбросил пальто. И тут же подумал о другом: "Как я буду протискиваться сквозь узкую щель на глазах у Наташи Кулагиной?.." Я всегда очень боялся предстать перед ней в невыгодном свете, в каком-нибудь смешном виде. Парикмахер сказал как-то маме: "У вашего сына сзади красивая форма головы. Благородная!" И я старался почаще поворачиваться к Наташе затылком… "А сейчас она увидит, как я буду краснеть и сопеть, пролезая с трудом между стеной и дверью!" Эта мысль заставила меня похолодеть. Думаю даже, что мне было холоднее, чем Покойнику, когда он остался в одних трусах, потому что я похолодел внутренне.
К тому же оказалось, что мне нужно снять не только пальто, но и куртку: выяснилось, что я тоже довольно плотный. А под курткой была старая рубашка, которую мама заштопала на самых видных местах. Она была теплая, и поэтому я надел ее в тот день. Мне не хотелось, чтоб Наташа видела эту рубашку.
"А все из-за Глеба! Зачем ему это было нужно?.. Зачем?! - Я, кажется, впервые взглянул на него со злостью. - И из-за Племянника! Как бы этому Племяннику отомстить! Хоть немного! Хоть чем-нибудь!.." В тот же миг идея озарила меня.
Я нащупал в кармане карандаш и бросился обратно во мрак подвала: мне захотелось оставить кое-что на память Племяннику, какие-нибудь строчки, которые бы его разозлили.
- Куда ты?! - крикнул Покойник так, будто прощался со мной навсегда. Он боялся без меня оставаться! Это было приятно!
- Не бойся, вернусь! - успокоил я Покойника. Подбежал к старому садовому столику - и вдруг…
С ужасом услышал я, что со стороны двери, запертой на щеколду, послышались шаги. Это спускался племянник Григорий. Он, наверно, хотел поиздеваться над нами: спросить, как мы себя чувствуем, не соскучились ли или что-нибудь вроде этого. "Если ему никто не ответит, - подумал я, - он сразу поймет, что мы убежали, и устроит погоню. Выйдет во двор и снова захватит всех!" События с головокружительной быстротой сменяли друг друга!
Сердце замерло у меня в груди, а может быть, вовсе остановилось. Каждый шаг за дверью, на лестнице, отдавался трагическим эхом у меня внутри, будто от ужаса там образовалась какая-то пустота… Так и есть!
- Эй, гаврики! Что это вы молчите, будто мать родная не родила? Заснули? - крикнул Племянник.
- Так точно. Все спят! - громко ответил я.
- Это ты, парнек?
- Я!
- Опять выскакиваешь?
Он не знал, что выскочили как раз все остальные, а я остался.
- Куда же я выскочу, если вы дверь закрыли?
- Посидите еще немного! Закаляться надо. Ты как считаешь, парнек! Надо вам закаляться?
- Еще бы!
- Ты ведь хотел познакомиться с Дачником?
- Еще как!
- Теперь познакомился?
- Конечно!
- Ну вот, видишь! Может, и о тебе когда-нибудь книжку напишут.
- Если я дойду до его состояния.
- Ага!
Он засмеялся мелким и дробным таким смешком, будто монеты рассыпал по лестнице.
"Зачем ему нужно, чтобы мы сидели в подвале? - рассуждал я. - Да ни за чем!
Просто он выполняет чужую просьбу". Я знал чью именно! Но выполнял он ее с удовольствием: ему приятно было кого-то помучить. Такой у него был характер.
Племянник зевнул длинно, словно завыл:
- Пойду-ка тоже вздремну…
"А не вздумает ли он перед сном погулять? Выйти во двор?.." - подумал я. И сердце опять замерло у меня внутри.
Все же я не стал торопиться, а вынул из кармана карандаш и крупными буквами написал на крышке садового столика:
Племянник! Передай привет своей тете!
И подписался: Алик-Детектив. А потом помчался обратно, к узкой полоске света. "Как же мне сделать так, чтоб Наташа не увидела заштопанную рубаху? - думал я. - Пожалуй, как Принц с Покойником, разденусь догола и попрошу всех отвернуться!.." - Что ты там делал? Куда убежал? - набросились на меня все, когда я высунул голову из подвала. Соскучились! Это было приятно.
- Отвернитесь! - скомандовал я.
- Было холодно, откуда-то с крыши падали капли… Дрожа всем телом, я протиснулся навстречу свободе.
ГЛАВА IX,
в которой события опять с головокружительной быстротой сменяют друг друга Когда мы наконец вырвались на свободу, нужно было немедленно бежать, мчаться на станцию, но я словно прирос к земле и жмурился, хоть солнца не было и даже начало уже понемножку темнеть. Мы отвыкли от света и радовались ему, как дети!
Неожиданные мысли заполнили мою голову. Они наталкивались одна на другую, потому что их было много. Да, жизненные испытания делают человека мудрее!
Я думал о том, что если человек каждый день получает одни только радости, он, значит, их вовсе не получает. И о том, что если он с утра до вечера отдыхает, то, наверно, от этого устает. И о том, что если человек каждый день видит деревья и небо, он их не видит, просто не замечает, а вот если он посидит в подвале… Может, я был не совсем прав, но мысли на то и мысли, чтобы в них можно было сомневаться.
Наконец спокойствие вернулось ко мне и я заорал:
- На электричку!
- Мы все равно не успеем, - сказала Наташа.
- То есть как это? Почему?
- Потому что осталось всего двадцать три минуты, а до станции - сорок с лишним.
- Я вас… - начал Глеб.
Но тут раздался длинный, солидный гудок тепловоза. Электрички гудят по-другому: короче и как-то, я бы сказал, легкомысленнее. Догадка внезапно озарила меня.
- Глеб! - воскликнул я, желая перекричать тепловоз, который уже умолк. - Глеб! Я чувствую по гудку, что станция совсем близко. Ты вел нас дальним путем… Запутанным! Ты хотел, чтобы мы… - Я не стал вслух объяснять, чего именно хотел Глеб: расследование еще не было закончено. - В общем, веди нас кратчайшей дорогой. Самой короткой!
- Я и сам… Я вот как раз об этом…
Мы побежали. Предчувствие подсказывало мне, что станция должна показаться сразу же, как только мы обогнем сосновый лесок, в который упирался дачный забор. Но ведь, как я уже, кажется, отмечал, длинный путь может показаться коротким, а короткий - ужасно длинным, особенно если все время поглядываешь на часы и прислушиваешься, не шумит ли вдали электричка. "Иногда электричка на минуту-другую опаздывает, - думал я. - Но если нужно, чтоб она опоздала, то обязательно придет вовремя или даже немного раньше…" Покойник все время отставал. Предчувствие подсказывало мне, что он может рухнуть, упасть: в тот день страх совсем измотал Покойника. К тому же ему пришлось голым вылезать из подвала. И это окончательно подкосило его.
Покойник не рухнул, он вскоре присел на пень.
Наверно, среди молодого леска росла еще недавно могучая, старая сосна, но ее почему-то срубили: может, чтобы не выделялась или по какой-то другой причине. Пень был широченный, на нем вполне могли уместиться все шестеро.
Но Покойник сел посреди, и никто, кроме него, не уместился. Впрочем, мы отдыхать и не собирались.
У Покойника все дышало: и нос, и грудь, и живот, и плечи… И даже ноги дышали. Вернее сказать, подрагивали.
Мы тоже остановились.
- Оставьте меня одного, - сказал Покойник таким голосом, словно был тяжело ранен. - Бросьте меня здесь. Нету сил…
- Я потащу тебя! - сказал Принц Датский и собрался уже взвалить Покойника на себя, но к ним подбежал Глеб.
- И я тоже его… чтоб легче…
В этот момент издали подала голос электричка.
- Из города… - сказал Глеб.
- Конечно. Для нашей еще рано, - согласился Принц Датский.
Наташа взглянула на свои часики:
- У нас есть семнадцать минут. Нет, шестнадцать… Принц Датский и Глеб попытались схватить Покойника за руки, но он гордо отстранил их.
- Я сам!
- Пожалуйста, Гена… - тихо сказала Наташа. - Если можешь…
Покойник вздрогнул: давно уже никто из нас не называл его по имени. Мы просто даже забыли, что его зовут Генкой. Кажется, лишь в ту минуту Покойник по-настоящему понял, как волновалась Наташа. И он вдруг помчался вперед с такой быстротой, что мы с трудом за ним поспевали.
Ни одна детективная история не обходится без беготни и погони. И вот мы опять бежали… "Жалко, конечно, что нет погони, - успел я подумать. - Если б за нами по пятам гнался племянник Григорий, а мы бы успели вскочить в электричку и двери перед самым его носом захлопнулись - это было бы совсем здорово! Хотя ведь гнать человека, заставлять его мчаться вперед со всех ног, может не только плохое, но и что-то хорошее, благородное!" Одних из нас гнала забота о Наташиной маме. А других, или, вернее сказать, другого, а еще точнее сказать, Глеба, я думаю, подгоняла совесть… Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что она в нем уже просыпалась. А предчувствие подсказывало мне, что скоро проснется совсем!
В тот день я все время о чем-нибудь думал, что-то замечал или предчувствовал… "Когда не происходит никаких интересных событий, то и интересные мысли не появляются, - рассуждал я. - Потому что нет никаких наблюдений… А когда происходит что-нибудь важное, мысли в голове прямо-таки теснятся. Поэтому в моей повести могло бы быть очень много лирических отступлений и разных раздумий. Но сюжет торопит меня, и от лирических отступлений приходится отступать… Да, именно события рождают умные мысли! Это я чувствую по себе. И это ведь тоже мысль! Мысль о мыслях!" С этой мыслью я застыл, остановился как вкопанный.
Ноги мои сразу, без всякого предупреждения приросли к земле, и кто-то налетел на меня сзади. Но я даже не повернулся и не посмотрел, кто именно.
А в того, кто налетел на меня, врезался еще кто-то… Все произошло так же, как бывает на шоссе, когда машина неожиданно тормозит.
Я смотрел вперед сквозь сосновый лесок. Он был молоденький, редкий, и сквозь него было ясно видно, что электричка подкатила к станции не из города, а с противоположной стороны. "Значит, та самая… которая в город.
На которую мы спешим!" Я не успел еще как следует в это поверить, а электричка снова гуднула и тронулась.
О, как часто жизнь преподносит нам неожиданности! События продолжали с головокружительной быстротой сменять друг друга.
Наташа поднесла часики к уху, и я заметил, что рука ее дрожит. Эта дрожь немедленно передалась мне. Но я дрожал внутренне, про себя, и не подавал виду.
В тот день дрожь уже не первый раз посещала нас всех. И было отчего подрожать!
- Идут… - сказала Наташа. - Я их утром по радио проверила.
Она оторвала часы от уха, на которое я смотрел. Никогда раньше я не замечал, что оно такое маленькое, аккуратное, плотно прижатое к волосам.
Как мне хотелось, чтоб оно, это ухо, услышало что-нибудь приятное, радостное!
- Бывает, что электрички приходят раньше, - сказал я, - особенно если нужно, чтоб они задержались… Это я замечал. Но ведь не на четверть часа.
Ну, на минуту, другую…
- Так что ж это было? - тоскливо вскрикнул Покойник. - Как тогда со скелетом? Галлюцинация?
- Не умничай, - сказал я. - Разберемся. Сегодня у нас… Миронова подняла руку и торопливо, словно боясь, что ее кто-то опередит, подсказала:
- Воскресенье!
- Стало быть… -…выходной день! - подсказала Миронова. Я медленно рассуждал:
- А в выходные дни бывают… -…дополнительные поезда! - поспешно закончила мою фразу Миронова. Когда нужно было подсказать учительнице или вообще начальству, она очень быстро соображала.
- Вот именно! - согласился я. - Это дополнительный поезд. Электричка в семнадцать ноль-ноль придет. Я же сам видел расписание… На станцию!
Мы снова сорвались с места и побежали. Я мчался быстрее всех: мне хотелось первому убедиться, что это был действительно дополнительный поезд, а не самый обыкновенный, не тот, который подчиняется ежедневному расписанию.
Только Глеб пытался меня обогнать. Я понял: ему хотелось отличиться, чтобы хоть чем-нибудь искупить… Все-таки я раньше других подлетел к окошечку кассы. Желание мое сбылось. Но уж лучше бы оно не сбывалось!.. Возле окошечка висел металлический щит с колонками цифр и словами "ежедневно",
"по воскресеньям", "далее со всеми остановками"… Щит был разделен на две половины: "В город", "Из города".
Я забегал глазами по расписанию.
- Вот… Конечно! Семнадцать ноль-ноль!
- Это из города, - раздался за моей спиной тихий Наташин голос.
- Как? Разве? Не может быть! - Слова вылетели у меня изо рта просто так, от волнения. Я и сам видел, что Наташа была права.
- А нам нужно было на шестнадцать сорок пять! Эта электричка как раз и ушла…
- Разве? Не может быть! Как же так?
- Следующая будет через четыре часа, - сказала Наташа. - По этой ветке поезда ходят нечасто. Совсем редко… Особенно осенью. Поэтому я и просила тебя посмотреть, когда мы приехали…
"Как же это могло получиться?! - думал я, бессмысленно водя глазами по расписанию. Мне было стыдно обернуться и взглянуть на Наташу. - Утром я поспешил… Хотел поскорей выполнить ее просьбу. О, как мудра народная мудрость, которая учит нас: "Поспешишь - людей насмешишь!" Но никто не смеялся.
- Мы доберемся до дому не раньше одиннадцати, - сказала Наташа. - А я обещала маме в шесть или в семь… Не представляю, что с ней теперь будет.
Не представляю… Как же так, Алик?
- Разве не ясно? Если б он утром внимательней посмотрел, мы могли бы успеть, - сказал тот самый Покойник, который еще недавно прощался с жизнью в подвале. - Мы бы поторопились.
Какие жестокие сюрпризы порой подсовывает нам жизнь! Теперь получалось, что я во всем виноват. О Племяннике успели забыть. Забыли и о том, что я, подобно смелому Данко, осветил всем дорогу к спасению (этот свет ворвался в подвал, когда я подошел к щиту со словами "Не подходить!" и отбросил его).
Забыли, что и, именно я вывел всех из подвала, подарил всем свободу и независимость! Независимость от Племянника, который бы еще неизвестно сколько держал нас в страшном плену.
Давно я заметил, что люди помнят лишь о последнем твоем поступке. Можно совершить много больших и прекрасных дел, но если последнее дело (пусть даже самое маленькое!) будет плохим, его-то как раз и запомнят.
Путаница с расписанием произошла утром, но казалось, что именно это было моим последним поступком, и ошибка моя случайная утренняя ошибка сразу как бы перечеркнула все.
Теперь помнили только о ней. Ощущение черной несправедливости больно ранило мое сердце… Но я не показал виду, что ранен!
О Глебе никто ничего не знал. Это тоже было несправедливо: ведь если бы он не попросил Племянника запереть нас, вообще не было бы никакой страшной истории. Но я не хотел позорить его. "Не делай чужое горе фундаментом своего счастья!" - учит нас народная мудрость. Так сказал папа моему старшему брату Косте, когда тот хотел пригласить в театр девушку, которая нравилась его другу.
И Костя не пригласил.