А на другой день, на вечерней линейке - как гром среди ясного неба!
*
Впрочем, сначала линейка шла, как обычно: рапорты, итоги, благодарности дежурным по кухне. Потом взял слово начальник лагеря. Это было тоже привычно: он часто выступал на линейках.
На этот раз он говорил о тех, кто самовольно уходит из лагеря в лес, на речку и в поле. Невысокий, кругловатый, энергичный, он стоял у мачты с флагом и при каждом слове резко дергал устремленным вниз указательным пальцем - словно кнопки нажимал или неумело печатал на большой пишущей машинке.
Слова начальника были привычные и скучные:
- Отдельные безобразные случаи превратились в систему… Администрация будет вынуждена… Есть меры, которые заставят нарушителей…
Потом он передохнул и заговорил попроще:
- Ну, чего вам не хватает? Территория благоустроенная, аттракционы всякие. Порядок надоел? Так порядок этот не назло вам, а чтобы избежать несчастных случаев. Мы, взрослые, за вас отвечаем. Понимаете? От-ве-ча-ем! Совести у вас нет, вот что. Безобразничаете, а потом еще жалуетесь родителям. Приезжайте, мол, заберите отсюда, а то как в тюрьме…
- А кто жалуется? - насмешливо спросили из рядов.
- Да есть такие… "Папа, приезжай, а то все плохо". Купаться, видите ли, нельзя… А тонуть можно, я спрашиваю?
Сережа в первый миг почувствовал себя так же, как при стычке с "мушкетерами", когда они издевались над его сказкой. А потом стало ему тоскливо и очень одиноко. И уже ничего не боясь, он спросил:
- Это вы про мое письмо говорите?
- А что? - ответил начальник. - Может быть, я говорю неправду?
- Значит, вы его читали?!
- Может быть, ты хочешь сказать, что я лгу? Я могу прочитать письмо на линейке.
И тогда при напряженном молчании отрядов, в ясной вечерней тишине, когда не колышутся листья и флаги, все до единого человека услышали Сережины слова:
- Но ведь это подлость!
- Понимаете, Алексей Борисович, я совсем не хотел нагрубить, - сказал Сережа. - Ну, нисколечко. Так получилось. Просто другого слова не нашлось… А он раскричался, конечно: "Хулиган, как ты смеешь! Раз тебе наши порядки не нравятся, убирайся из лагеря! Чтоб твоего духу здесь не было!"
Ну, я сказал: "Хорошо" - и ушел. С линейки ушел и хотел сразу на станцию идти, но уже поздно было, сумерки.
- И страшновато, - добродушно уточнил Алексей Борисович.
- Ну… да. Не потому, что вечер, я темноты не боюсь. Просто на станции стали бы спрашивать: куда один едешь ночью? В общем, я переночевал, а утром ушел. Хорошо, что чемодан был не на складе, под кроватью: я его как раз взял со склада, чтобы рубашку сменить…
- Никто не знал, что ты уходишь?
- Я Димке сказал, чтобы предупредил всех. Я рано ушел, на рассвете…
*
На рассвете он проснулся, будто по сигналу. В окошке за черными соснами розовели клочковатые облака. Сережа неслышно оделся, подхватил чемодан и курточку, отодвинул на окне марлевую занавеску и прыгнул на песок.
Осторожно прошел он вдоль всего корпуса к самому крайнему окошку. У этого окошка в палате шестого отряда спал Димка.
Оконные створки были распахнуты. Видно, утренний холодок донимал Димку, и он завернулся в одеяло по самую макушку. Торчал только затылок с пшеничными растрепанными волосами.
- Дим, - позвал Сережа и лег животом на подоконник. Димка не пошевелился, лишь. волоски на затылке вроде бы насторожились, как маленькие антенны.
- Ди-ма!..
Димка откинул одеяло и сел. Поморгал. И внимательно, будто и - не спал, посмотрел на Сережу.
- Я ухожу. Домой уезжаю. Ты скажи вожатой… и всем, кому надо.
- Насовсем уезжаешь? - шепотом спросил Димка.
- Насовсем. Что ж теперь делать?
- Правильно, - серьезно сказал Димка. - Только жалко… Костя уехал, ты тоже.
- Что же теперь делать? - снова сказал Сережа.
- Я понимаю…
- Я тебе письмо напишу, - пообещал Сережа.
Димка растянул в улыбке свои большие губы.
- Ты длинное напиши, чтобы долго читать. Ладно?
И тут же насупился.
- Нет, не надо. Это письмо, наверное, тоже распечатают. Ну их!..
- Я так заклею, что никто не распечатает, - пообещал Сережа. - Ну, ты ложись, Спи, рано еще.
Димка кивнул, но продолжал сидеть.
- Спи, Дим… Укладывайся.
Димка лег на спину, но продолжал во все глазищи глядеть на Сережу. Сережа до подбородка натянул на него одеяло.
- Ну, я пошел.
Короткая хлесткая злость на начальника лагеря, на его "мушкетеров" обожгла Сережу. Он резко оттолкнулся от подоконника и зашагал к забору. Он успел еще заметить, что Димка снова сел и смотрит вслед. Но оглядываться не стал. Потому что все равно нужно было уходить. О том, что можно бы и остаться, он даже не думал.
Лагерь спал таким глубоким сном, что можно было никого не опасаться. Но все-таки Сережа не пошел к калитке; сторож мог и проснуться. Доказывай тогда, что Сережа не убегает, а просто уходит, потому что… В общем, сторожу трудно что-нибудь доказать.
Сережа пробрался сквозь колючки к забору. Серые головки репейника приклеились к брюкам, острый сучок разорвал штанину, Сережа отодвинул в заборе доску - открылась щель. От нее убегала тропинка…
*
- Да-а. Заварил ты кашу! - сказал Алексей Борисович. - И знаешь что, Сергей? Тебя будут обвинять в дезертирстве. Скажут, не уходить надо было из лагеря, а доказывать свою правоту, раз уж ты уверен, что прав.
- Кто скажет?
- Да кто угодно. Ребята. Или тот же начальник лагеря.
Сережа медленно покачал головой.
- Я не дезертир. Я не из-за трусости ушел. Просто противно стало. А доказывать там некому. Одни смеются, другим все равно. Ведь знают, что нельзя чужие письма читать, а молчат… А Тихон Михайлович тоже… Ну что я ему докажу? Он думает, что с ребятами что хочешь можно делать!
- Сейчас он так уже, наверное, не думает, - заметил Алексей Борисович,
Сережа осторожно поднял на него глаза.
- А вы… не думаете, что я дезертир?
- Нет, - сказал Алексей Борисович и почему-то нахмурился.
Потом он спросил:
- А почему этого Тихона Михайловича так разозлило письмо? Что ты там такого понаписал?
- Да ничего особенного! Вот посмотрите!
Он вытащил из кармана помятый конверт.
- Постой, Сережа. А откуда оно у тебя? Разве начальник вернул его?
- Физруку отдал. Ну… он меня тут догнал, уговаривал вернуться.
- Понятно. Это тот гражданин, с которым ты беседовал, когда я подходил к станции?
- Тот самый…,
- Так… Значит, можно почитать письмо?
- Читайте, пожалуйста.
Алексей Борисович вынул из конверта большой коричневатый лист в крупную клетку. И удивленно глянул на Сережу.
- А где ты взял такую бумагу?
- Да в лагере ее сколько угодно. Это такие конторские книги, мы из них отрядные дневники делали. А что?
- Да так, любопытно…
И он стал читать.
Сережа придвинулся и тоже стал перечитывать знакомые строчки.
Здравствуйте, папа, тетя Галя и Маринка!
У меня все в порядке. Здоровье хорошее. Один раз ногу подвернул на футболе, но уже прошло. Недавно мы ходили в поход с палатками. Только ночевать не стали, потому что вожатая испугалась грозы. А еще будет военная игра. Но, знаешь, папа, если по правде писать, то мне здесь не нравится. Сначала понравилось, потому что был хороший вожатый и костры были. Но он уехал. Теперь скучно. Хотел я подружиться с ребятами, только пока не получается. Я один раз сказку рассказал, чтобы интереснее было. А они смеются теперь. Знаешь, папа, лучше бы ты приехал за мной. Лучше бы мы с тобой и Наташкой поехали в твой заповедник, а то все только собираемся и собираемся. И никак не получается, чтобы вместе. А здесь даже и не порыбачишь, даже и не искупаешься как следует, потому что только залезешь и сразу обратно.
Ты не думай, что я жалуюсь. Если надо, я проживу всю смену. Но ты ведь просил писать честно, вот я и пишу честно. Лучше бы ты приехал за мной. Здесь, знаешь, почему плохо? Потому что каждый день одно и то же! А если плохо, то зачем?
Но если ты не можешь, не приезжай.
Тетя Галя, можно я сменяю свои польские штаны на трехцветный фонарик? Они мне все равно велики и сваливаются, а тому мальчику, у которого фонарик, они как раз.
Пусть Маринка не лазит в мой ящик без спросу, а то у меня там пистоны и острый циркуль с иголками.
До свидания.
Ваш Сережа.
Письмо было написано на развернутом листе, вырванном из конторской книги. Половина листа осталась чистой.
- Можно, я возьму эту бумагу? - спросил Алексей Борисович. - Здесь ничего не написано.
- Возьмите, конечно!.. А зачем?
- Да так, пригодится. В морской бой можно поиграть, тут клетки подходящие. До поезда все равно еще много времени. Ты умеешь играть в морской бой?
Сережа снисходительно усмехнулся.
- Ну и отлично! - Алексей Борисович аккуратно оторвал листок, а письмо отдал Сереже.
- А вы… - нерешительно сказал Сережа. - Вы ведь сейчас прочитали. Как вы думаете, что в нем… такого?
- "Такого" ничего.
Сережа сунул письмо в конверт, а конверт - в карман своих просторных брюк. Алексей Борисович глянул мельком и спросил:
- Не успел поменять штаны на фонарик?
- Не успел, - вздохнул Сережа. - Да тетя Галя, наверно, и не разрешила бы.
- А тетя Галя… она кто? Твоя тетя?
Сережа просто сказал:
- Она папина жена. Мама у меня умерла.
- Извини, брат.
- Ну а что ж такого? - спокойно откликнулся Сережа. И вдруг спросил - А вы были в Сибири?
- Был.
- Мама в Сибири умерла. Поехала в командировку к геологам и простудилась. Быстрая какая-то простуда. Врач на вертолете прилетел, да уж поздно… Алексей Борисович! - Сережа глянул так, будто очень-очень о чем-то просил: - Это шесть лет назад было. Может, вы встречали маму?
Алексей Борисович покачал головой.
- Нет, малыш. Не хочу я тебя обманывать, не встречал. Я бы запомнил такую фамилию.
- А у мамы другая фамилия - Ласкина.
- Нет, Сережа. Не знаю… Сибирь громадная. Где это было?
- Где нефть. Под Сургутом. Она там и раньше бывала. И с папой там познакомилась. Он биолог-охотовед.
- В тех краях я бывал. Да разве всех запомнишь? Может быть, и встречались когда-нибудь.
Почти шепотом Сережа сказал:
- А у меня карточка есть. Хотите покажу?
- Покажи, конечно.
Из нагрудного кармана курточки Сережа достал блокнотик и вынул из него фотографию. Она была размером с карманное зеркальце.
Алексей Борисович положил снимок на ладонь. Посмотрел полминуты и снова покачал головой.
- Нет, Сережа. Я запомнил бы… Красивая у тебя мама. И молодая совсем.
Сережа кивнул:
- Двадцать четыре года. Я ее хорошо помню, хотя мне всего пять лет было.
- И карточка всегда с тобой?
- Всегда.
Он вложил снимок между страничками и спрятал блокнот в карман.
*
Морской бой - игра нехитрая, но тоже требует умения. Алексей Борисович один раз уже потерпел полный разгром и теперь слегка нервничал.
- Не понимаю, как ты ухитряешься? По теории вероятности шансы у нас должны быть примерно равные… Слушай, а ты не подсмотрел?
- Да честное пионерское! Просто у меня особый способ… Дэ-один.
- А вот тебе и способ! Промазал! Жэ-семь.
- Мимо. Е-три.
- Тьфу, черт! Угробил канонерку. Бей еще… Ты что, Сережа?
А Сереже сразу стало не до канонерок. Он увидел, как на дороге затормозил знакомый лагерный "газик". И от машины к станции шагал по заросшей тропинке сам Тихон Михайлович Совков.
- Ну вот - тоскливо сказал Сережа. - Начальник приехал.
Алексей Борисович быстро оглянулся.
- Ишь ты! - непонятно сказал он.
Сережа сидел, сощурившись и сжав губы.
- Начнется теперь все снова, - шепотом сказал он.
- М-да… - неопределенно откликнулся Алексей Борисович.
Сережа думал, что он заступится, а он "м-да".
Сережа резко сказал:
- В лагерь я все равно не поеду.
- Смотри. Это в конце концов - твое дело.
- Не поеду я! - повторил Сережа.
Алексей Борисович вдруг улыбнулся.
- Ну а если не поедешь, тогда зачем нервничать? Давай играть дальше. Посмотрим, что будет.
*
И было вот что.
Начальник лагеря подошел и остановился, выжидающе глядя на Сережу.
- Вэ-один, - напряженным голосом сказал Сережа.
- Может быть, Каховский, ты обратишь на меня внимание? - спросил Тихон Михайлович.
- Я обратил, - сказал Сережа. - Вэ-четыре, Алексей Борисович.
- Может, ты хотя бы поздороваешься? - спросил начальник.
- Здравствуйте… Мимо, Алексей Борисович. Вэ-шесть…
- Вляпал, - с сожалением сказал Алексей Борисович. - В подводную лодку.
- Гражданин, я, кажется, разговариваю с мальчиком, - с достоинством произнес товарищ Совков. - Я просил бы не мешать.
Алексей Борисович поднял на него добрые свои зеленоватые глаза.
- Этот мальчик сбежал из лагеря! - возмущенно известил директор. - Вам это известно?
Услышав слово "сбежал", Сережа шевельнул плечом, но промолчал.
- Мне Сережа изложил, так сказать, ситуацию, - откликнулся Алексей Борисович. - В общих чертах. Правда, не совсем так, как вы. Он сказал, что не сбежал, а ушел из лагеря. В соответствии с вашим распоряжением. Кажется, вы не сошлись во взглядах на тайну переписки?
- При чем здесь тайна переписки? Вы что, угрожаете мне?
- Ну что вы! - с мягким упреком воскликнул Алексей Борисович. - Чем я вам угрожаю, посудите сами? Разве я похож на человека, который может угрожать?
- Тогда почему вы вмешиваетесь? Собственно, кто вы такой?
- Да я и не вмешиваюсь. Я, простите, отвечаю на ваши вопросы. Кто я такой? Сережин попутчик, вместе ждем, когда поезд придет… А вообще-то, Тихон Михайлович, я думал, что вы ^меня не забыли еще Мы с вами как-то разбирали один сложный вопрос о выгрузке овощей из вагонов. Тоже не сошлись во взглядах. Помните? По правде говоря, я думал, что вы по-прежнему складом заведуете, А вы - бывают же чудеса! - на посту начальника лагеря! Поздравляю. Хотя удивлен до крайности. Всегда считал, что дети чем-то отличаются от овощей.
Сережа заметил краем глаза, что во время этой речи Тихон Михайлович начал часто мигать, и лицо у него порозовело.
- А, это вы… товарищ корреспондент. Я должен был догадаться. У вас удивительная способность возникать где не надо.
- Ну, видите ли, тут у нас точки зрения очень разные. Когда вы считаете, что не надо, я как раз думаю, что надо.
Тихон Михайлович тяжело задышал и стал ощупывать карманы, словно искал сигареты. "А ведь он чего-то боится", - с удовольствием подумал Сережа.
- Да вы не волнуйтесь, товарищ Совков, - усмехнулся Алексей Борисович. - С Сережей-то я случайно познакомился. Я в этих краях по другому вопросу оказался. Точнее, по другому письму. Понимаете, какой-то гражданин - не то Сапогов, не то Сачков - написал про председателя здешнего колхоза. Будто председатель этот - сущий жулик. Не длинное письмо, но… выразительное. Кстати, написано на такой же бумаге, что и Сережино. Хорошая бумага. Где вы ее для лагеря раздобыли, Тихон Михайлович?
Совков отступил на два шага и вздернул подбородок.
- Я вас попросил бы… Кто вам дал право делать намеки и клеить на меня ярлыки? Я не писал никаких писем! У меня с председателем отличные отношения.
- Ну и прекрасно! Тем более, что не подтвердилось письмецо.
- Я не понимаю, зачем вы мне про это рассказываете…
- Да просто так. Делюсь своими заботами. Думал, вам интересно.
- Я попросил бы… Давайте, закончим разговор, - сказал Совков. - Я выполняю свои обязанности. Ребенок самовольно покинул лагерь, и я должен увезти его назад. Почему вы мне препятствуете?
- Я препятствую? - Алексей Борисович даже отодвинулся от Сережи. - Помилуйте, каким образом я препятствую? Ну, увозите, пожалуйста. - Он поймал растерянный Сережин взгляд и в ответ улыбнулся глазами.
*
Начальник лагеря перестал обращать внимание на Алексея Борисовича. Он всем корпусом повернулся к Сереже, слегка наклонился и стал говорить настойчиво и в то же время добродушно:
- Ну, вот что, Каховский. Надо заканчивать эту историю, ты и сам понимаешь. Давай, дорогой товарищ, забудем все эти грустные события, сядем в машину - и в лагерь. Нас дела ждут.
- Извините, Тихон Михайлович, я не поеду. Я же сказал, - негромко, но твердо проговорил Сережа. Он не смотрел на Совкова. Разглядывал бумажку с нарисованной эскадрой и с нетерпеливой досадой думал: "Когда он наконец уедет?"
- Видали его! - уже без всякого добродушия воскликнул Совков. - Он "сказал"! Фигура! Ты думаешь, что ты лучше всех? За что ты всех возненавидел?
- Кого? - удивился Сережа.
- Весь лагерь!
- Я никого не возненавидел. Просто мне в лагере не нравится.
- Не нравится сейчас - потом понравится.
- Нет, - тихо сказал Сережа. - Все равно хорошо уже не будет… Да еще и собака. Где она там будет жить?
- При чем тут собака? Я приехал не за собакой, а за тобой? Я не могу забирать в лагерь всех бродячих псов.
- Он не бродячий, а мой. Я его бросить все равно не смог бы. Раз он мой, я за него отвечаю.
- А я отвечаю за тебя! Понимаешь? За тебя! И я не имею права отпустить тебя из лагеря.
Сережа пожал плечами.
- Вы меня и не отпускаете. Я сам уезжаю.
- Вот именно, сам! Самовольно! Ты думаешь, это тебе так сойдет? Не думай, голубчик. Мы и родителям сообщим и в школу. Про все твои фокусы. И как собаку натравливал на Станислава Андреевича! За такие дела, знаешь что? В колонию!
- Я не натравливал! Он меня схватил, а Нок зарычал!
- Эти сказки ты потом будешь рассказывать. Не здесь и не мне. Станислав Андреевич врать не будет.
- Прошу прощения, - вмешался Алексей Борисович, - но Станислав Андреевич несколько преувеличивает, так сказать. Я как раз подходил к станции и был свидетелем этой сцены. Собака вела себя вполне интеллигентно…
Совков резко повернулся к нему.
- Я не понимаю, чего вы хотите? Чтобы я отпустил его одного домой? Интересно, что вы сделали бы на моем месте?
- На вашем месте, - с усмешкой сказал Алексей Борисович, - я бы помнил, что никто не имеет права читать чужие письма. Помнил бы также, что у детей тоже есть чувство собственного достоинства, которое никому не позволено оскорблять, да еще публично. И что каждый человек имеет право порвать отношения с тем, кто его оскорбил… А посоветовать вам я мог бы вот что: раз мальчик категорически отказался жить в лагере, надо назначить ему провожатого: пусть доставит его домой.
- Если каждый мальчишка начнет бегать из лагеря, у меня людей для провожания не хватит. У меня вожатые, а не провожатые.