За окном глухо и грозно гудела тайга. В блеске молнии видно было, как раскачиваются вековые вершины, как волнуется подлесок всей массой своей листвы. Хлещет дождь, полосует тайгу, а тайга негодует, гудит, спорит с бурей и сама грозит кому-то… И кажется Сереже, что идет яростное сражение в этой черной, изрезанной молниями ночи.
"Уничтожу-у-у!" - воет буря, неистово налетая на тайгу.
И тайга отвечает, шумя листвой и размахивая вершинами:
"Меня нельзя уничтожить! Я старая, дремучая тайга, я немало видела таких бурь! Бури налетают, проливаются дождем, рассыпаются громами - и пропадают! А я стояла и буду стоять - не трогай, не трогай моих старых дубов и тополей, не трогай!.."
"Уничтожу-у-у!" - снова провыла буря.
И вот где-то далеко в лесу затрещало большое старое дерево и упало на землю. Глухой стон прошел по тайге…
- Буря деревья валит, - прошептал Сережа.
- Да, - беззвучно ответил отец.
Тут отец спохватился: чего же стоять и глядеть в черное окно, в которое хлещет дождь, и слушать, как гудит и шумит вековыми вершинами тайга? Все равно сейчас ничего предпринять нельзя.
- Давай спать, Сергей. Утро вечера мудренее.
Сережа снова забрался в постель. Но сон не приходил. Разные думы лезли в голову - воспоминания, мечты, дела прошедшего дня. Какая-то занозинка неприятно саднила в сердце. Какая заноза? Откуда? Отчего? Утро сегодня было хорошее. Рано, на заре, они с отцом ездили на покос, привезли клеверу. Росистые охапки были очень тяжелые, но зато какой воз они наложили, весь розовый от цветов! Сам бы ел такую траву!
А что потом?
И потом было хорошо. Ходили с Толей фотографировать срезку пантов. А потом Богатырь пришел на его рожок, и приезжая девочка Светлана видела это…
Ах, да, Светлана… Вот тут занозинка. Вечером девчонки сидели на терраске, глядели сквозь мелко застекленное окно на сопки, затянутые дождем, и болтали. То и дело слышалось Толино имя: Толя, Толя… Да, конечно, с Толей ни один парнишка в совхозе не сравняется. Он и в тайгу с отцом ходил, и стрелял из отцовского ружья, и верхом ездить научился - его отец ему чаще всех лошадь дает. А как выступает! На каком хочешь собрании может речь произнести! Умный он… талантливый. И собой Толя - что говорить! - красивее всех из ребят. Не то что скуластый Сережа со своим носом бабкой…
Ну хорошо. Пусть так. Пусть Толя всем взял, и в жизни он будет какую-нибудь большую работу работать. Может, и орден получит. Пусть так. Но неужели Толя один все дороги займет? Неужели, если Толя такой герой, то ему, Сереже, уж и ни успехов, ни интересных дел, ни открытий каких-нибудь в жизни не достанется?..
Неправда! У Толи своя дорога, а у Сережи своя. Пускай Толя поплывет как большой корабль, а Сережа - как маленькая лодочка. Ну и что ж? Может, Толя будет управлять… ну, всей областью. А Сережа будет с оленями. Он будет приручать их, одомашнивать. Он будет изучать панты и все, что из них делают. И он, может быть, потом про это про все напишет книгу…
А может, займется лимонником. Очень интересное растение - лимонник. Идет охотник по лесу, или зоолог, или еще какой человек, устанет, выбьется из сил. Тогда он садится, разводит костер и кипятит чай из лимонника. Выпьет кружку - и снова он бодрый, и снова может идти, двигаться, делать свое дело. Вот что такое лимонник! Химики уже занимаются им. Может, и Сережа возьмется за это и какое-нибудь открытие сделает.
А то еще - женьшень. Везде на научных станциях уже сажают плантации женьшеня. Говорят, похуже дикого получается. А может, Сережа начнет изучать, как и где растет дикий женьшень, и создаст саженному точно такие же условия, и у него женьшень вырастет таким же драгоценным, как те редкостные корни, которые люди находят в тайге…
А Светлана пусть глядит на одного Толю Серебрякова. И все пусть глядят только на него одного и только про него говорят. Сереже этого ничего не нужно…
Так успокоил себя Сережа и уснул. А занозинка в сердце осталась. Ну и пусть осталась. Пусть сидит там, о ней знает только Сережа. И не узнает больше никто и никогда.
Ветер гулял по совхозной улице. Домики словно прижались к земле, испугавшись бури, и закрыли глаза. Ни одно окно не светилось, только лампочки на столбах жмурились и мерцали, словно пытались разглядеть что-нибудь сквозь дождь.
Лишь в одном домике, возле кладовых, еще горел огонь. У кладовщика Теленкина сидели гости. Гости эти были случайные. Шли по своим делам биологи с научно-исследовательской станции. Недалеко от совхоза их застала гроза, и они остались переночевать.
Это были знакомые люди. Один - молодой практикант Саша Боровиков. Другой - научный сотрудник станции, шутник и балагур Борис Данилыч Шляпников. Они сидели с гостеприимным Антоновым отцом за накрытым столом и без конца вспоминали и рассказывали разные истории и необыкновенные случаи из своей бродяжьей таежной жизни. Рассказы порой были страшные, но больше веселые и смешные. Хозяйка, мать Антона, сначала все прогоняла их всех спать, а потом и сама уселась с ними за стол и смеялась так, что даже охала и стонала от смеха и все повторяла:
- Ну и шут вас возьми! Ну и чудаки-рыбаки!
Антон давно поужинал. Мать накормила его кашей, творогом и молоком, сунула, украдкой от отца, конфетку и велела лечь спать. Послушный Антон сейчас же улегся. Но как же он мог уснуть, если в соседней комнате происходили такие интересные разговоры!
Плотный ужин, теплая постель, шум дождя за окном - все нагоняло неодолимую дремоту. Однако Антон сопротивлялся, он слушал, приподняв голову над подушкой… Но, послушав минут пять, падал на подушку, побежденный сном. Так и мешались сны и рассказы, а где сон, где рассказ, Антон уже и не пытался разобрать. То шла речь о медведе, который ловил лапой крупную рыбу кету. На перекате вода мелкая - вот тут он ее и хватает. Рыбу съест, а хвост и голову бросит. А еще видели, как медведь на речке баловался. Сначала шлепал лапами по воде, смотрел, как взлетают брызги, а потом уткнулся носом в воду и давай бурлюкать - вот как маленькие ребятишки делают, когда не хотят пить молоко…
А другой раз сядет бурый где-нибудь на сопке, подопрется лапой, глядит куда-то вдаль и думает. О чем думает? Ну, человек и человек…
И вот Антон уже видит этого медведя.
"О чем ты? - спрашивает он. - Скучаешь, что ли?"
Медведь повернулся к нему, поглядел:
"Да, скучаю. Зима скоро…"
Антон вздрогнул, протер глаза. Вот еще, медведь приснился. А разговор за столом идет уже о каком-то домике в лесу, о каком-то лабазе.
- …Недели три мы там прожили, - рассказывает Борис Данилыч, - пернатых изучали, записи вели… За эти три недели наш Саша ухитрился так приучить птиц, что они вокруг дома с утра до ночи кружились…
- Опять вы, Борис Данилыч! - жалобно отзывается Саша. - И когда уж вы про это забудете!..
Но голос матери с живостью прерывает его:
- Ну, ну, Борис Данилыч, и что же?
- Харчей не напастись было, - мягко и негромко продолжает Борис Данилыч. - Он им и каши и мяса. Другой раз придешь обедать, а обеда нет - все птицам скормил! А птицы так целыми стаями к нам прилетали - и сойки, и сороки, и щеглы, и горлицы…
И уже речь его не слышна - шелест крыльев заглушает ее. Антон видит солнечное крылечко, а на крылечке стая птиц - рябенькие, красногрудые, с лазоревыми перьями на крыльях… Щебечут, стрекочут, перекликаются… И все клюют корм. А на крыльце сидит Борис Данилыч, держит в руках лесную сизую горлинку и красит ей шейку лиловой краской, а крылышки - красной.
Дружный смех разбудил Антона.
- Вот Саша и поймал ее. "Товарищи! Новый вид горлинки! Это я открыл!" А мы тоже смотрим, удивляемся - что за дивная горлинка у нас появилась? Дня через три прихожу - Саши нет. Достаю ключ - он у нас всегда около двери, под крышей, висит. Открываю. На столе записка: "Презираю!!!" - с тремя восклицательными знаками. А тут дождь прошел, лиловая-то краска - чернила это были - осталась, а красная с крыла почти вся смылась. Ну, он и догадался!..
Все засмеялись снова. Но Антон как ни старался понять, о чем шел рассказ, так ничего и не понял. Он подложил руку под щеку и сладко уснул, хотя в незавешенное окно сверкала молния и гром рассыпался над самой крышей.
Всю ночь гудела тайга, раскалывалось над нею небо и с грохотом обрушивался на нее дождь. Но с рассветом внезапно все утихло, будто и не было ничего, будто сопкам и лесу все это приснилось душной и темной июльской ночью. Тучи умчались в ущелья Сихотэ-Алиня. В тайге поднялся белый туман - предвестник погожего дня. Деревья, как призраки, стояли неподвижно в густом мареве, отдыхая от ночной тревоги.
Вышли олени из-под навесов, из-под густых крон, из зарослей, где спасались от дождя и бури, замелькали, как тени, осторожные, бесшумные… А когда загорелась заря и туман рассеялся, что-то неожиданное, что-то новое увидели они в парке. Огромный тополь, который стоял у изгороди, рухнул. Он давно уже сгнил изнутри и только ждал бури, чтобы упасть. Тяжкий неохватный ствол с грубой рубчатой корой обрушился на изгородь и повалил ее. Широкий выход открылся из парка в глухие зеленые, еще не хоженные долины, полные свежести и просторов…
Несмело, принюхиваясь, подошли олени к пролому. Тайга позвала их. Этот зов диких распадков и веселых вершин, гремящих ручьев и привольных пастбищ, зов бестропья, безлюдья, зов свободы острее всех почувствовал выхоженный людьми Богатырь. Он все забыл - и корм, который брал из человеческих рук, и песенку Сережиного рожка, и навесы, спасавшие его от ливней и буранов… Он забыл все и первым, перешагнув через упавшую изгородь, скрылся в тайге. А за ним, перегоняя друг друга, ушло из загона и все стадо.
Рано утром прискакал объездчик Андрей Михалыч из парков прямо к директору. И сразу, будто по телеграфу, всему совхозу стало известно, что из второго парка ушли олени. Совхоз зашумел. Забегали рабочие - кормачи, варщики, приемщики пантов, объездчики… Директор Роман Николаич приказал всем немедленно садиться на лошадей и спешить в тайгу на облаву. Поспешно собирали заплечные сумки - в тайгу нельзя уходить с пустыми руками. Котелок, спички (обязательно спички!), нож, кусок хлеба и еще какой-нибудь еды на всякий случай, если придется задержаться в тайге.
Андрей Михалыч забежал на минутку домой. Евдокия Ивановна, толстая, рыхлая, еще полусонная, открыла ему дверь.
- Как ты топаешь! - поморщилась она. - Ребенок спит…
- Весь совхоз на ногах, а "ребенок" спит! - рявкнул Андрей Михалыч. - Анатолий!
Толя открыл глаза.
- Ты что, разве не слышишь, что в совхозе тревога?
- Ну, а ему-то какое дело? - возразила Евдокия Ивановна. - Что это ты, Андрей Михалыч, со своими зверями никому житья не даешь? Что он, загонщик, что ли? Или рабочий в совхозе?
Но Андрей Михалыч не слышал ее.
- Собирайся! Олени ушли! - приказал он Толе.
- Куда это ему собираться? - рассердилась Евдокия Ивановна. - Еще чего? Рад совсем замучить ребенка!
Но Толя не ждал, когда ему скажут второй раз: отец не любил повторять сказанного. С сожаленьем оставил он теплую постель. Двигаться надо было быстро, быть готовым прежде, чем его снова окликнет отец. Мать смотрела, как он одевается, как спешит, не попадая в рукава, как преодолевает дремоту, которая разлита по всему его телу… Подавала ему сапоги, рубашку. И не переставая ворчала:
- И что за характер у человека! Сам покоя не знает и другим не дает. И чего он каждый раз мальчишку за собой тащит? Загонял совсем!
- Готов? - прогремел Андрей Михалыч, заглядывая в комнату.
- Готов! - торопливо ответил Толя, натягивая старые сапоги с короткими голенищами. Эти сапоги он надевал только в тайгу - ведь туда в хорошей-то обуви не пойдешь!
- Отправишься с рабочими. Будешь помогать в засадах. Да не мешкай здесь!
- Нет, папа! Я сейчас же!.. - ответил Толя. Мать глядела на Толю горестными глазами.
Была бы ее воля - она бы немедленно уложила Толю в постель. Ведь еще такая рань! Потом, выспавшись, они сели бы вместе пить чай с вареньем. Потом Толя почитал бы книжку, поиграл бы с ребятами в волейбол, сбегал бы искупаться… Ведь каникулы у ребенка, а никакого отдыха он не видит!
Но жизнь направляет отец. Твердая рука у Андрея Михалыча, ни в чем его не переспоришь!
Толя оделся, мимоходом заглянул в зеркало и поправил кепку, надев ее на брови и набок - ему казалось, что так у него более отважный вид. И - ни чая, ни варенья. Он смелый охотник, закаленный таежник. Все. Толя затянул потуже свой широкий ремень и пошел.
- Подожди! - Евдокия Ивановна схватила его за плечо. - А что же ты с собой ничего не берешь? Куртку надень!
Толя отмахнулся:
- Сейчас солнце пригреет - на что мне куртка? Таскать ее в такую жару.
- А поесть?
- Ну, отец взял же…
- И ты возьми!
Мать достала из кухонного шкафа кусок белого хлеба, намазала его малиновым вареньем - только вчера сварила это варенье!
- Ну, куда я возьму? В руках буду носить?
- А вот отцову полевую сумку возьми!
Она сняла со стены желтую полевую офицерскую сумку на длинном ремне, оставшуюся у отца после войны. Сунула туда сверток с хлебом, сунула еще что-то и подала Толе. Толя вскинул ремень через плечо и побежал на широкий совхозный двор, где уже собрались рабочие.
"Сережа небось спит, - подумал он, - а тут вскакивай, беги…"
7
Свежее ясное утро вставало над сопками. Дороги, домики сотрудников, белые заборы панторезных загонов, сушильный сарай со сквозными ребристыми стенами - все было облито розовым светом зари. Веселое утро сразу отогнало мрачные мысли и рассеяло досаду.
"Спят! - уже презрительно подумал Толя. - Ребятишки!"
Но тут же от изумления широко раскрыл свои красивые, с длинными ресницами глаза. Сережа Крылатов уже стоял в толпе рабочих с маленьким, защитного цвета мешком за спиной, в грубых сапогах, в стареньком пиджаке, подпоясанном ремешком, готовый к походу. К поясу у него был привязан котелок, а через плечо и грудь перекинута сложенная кольцом веревка - аркан.
- И ты? - чуть снисходительно сказал Толя, осматривая его снаряжение.
- А как же? - хмуро и озабоченно ответил Сережа. - Ведь из нашего парка олени-то ушли.
- Из второго? - встрепенулся Толя. - И Богатырь?
- Да, видно, и Богатырь.
- Послали на выставку! Поздравляю! И чего смотрели объездчики? И что твой отец смотрел? Удивляюсь.
Сережа промолчал. Ни объездчики, ни отец его не могли знать, что тополь, стоявший здесь с тех пор, как стоит совхоз, и до совхоза стоявший много лет, упадет и сломает изгородь. Но объяснять этого не хотелось. Толя и сам знает, что зря говорит, просто берет его досада из-за Богатыря.
Да и что тут говорить, спорить, разводить какой-то вздор! Ушел лучший олень, ушел Сережин любимец, выхоженный им. Где взять другого с такими рогами? Хороших пантачей и без него немало, но таких красивых, как Богатырь, пожалуй, все-таки нет!
Жалко и отца - будет очень расстраиваться, если не найдут и не загонят Богатыря. Но больше всего - обидно! Ну как же это он мог уйти? Ведь его здесь спасли от смерти! Ведь он ел хлеб из Сережиных рук, ведь Сережа утирал ему слезы, когда тот лежал совсем беспомощный и плакал от боли! И вот - ушел. А Сережа надеялся, что этот олень к нему привык, что он к нему даже как-то привязан. А вот же - нет! Зверь так и остается зверем!
Разбуженные переполохом, вышли из домика завхоза биологи. Саша был молчалив, ему хотелось бы еще поспать. Но Борис Данилыч весело и бодро поглядывал вокруг своими острыми медвежьими глазками. Погладив аккуратную круглую белокурую бородку, он оглянулся кругом:
- Эко утречко! А? Три жизни жил бы, и все бы мало!
- А вы-то куда встали? - попробовал удержать их гостеприимный кладовщик Теленкин. - Вам оленей не ловить.
- А нам другую живность ловить - птиц, жуков, змей, если хотите…
- Ну, этого мы не хотим! - засмеялась мать Антона. - Такого добра нам не нужно!
Антон услышал их разговор, тоже вскочил с постели и подбежал к окну. Биологи уходят - эх, жалко! Но что такое во дворе? Почему народ собирается? Что случилось?..
Среди рабочих он увидел Толю и Сережу. И тотчас принялся искать свои штаны и рубашку - Антон никогда не помнил, где он оставил их, ложась спать.
Первыми тронулись в тайгу верховые. За ними отправились рабочие, которым не досталось лошадей. Андрей Михалыч разделил загонщиков на отряды и распределил, кому и куда идти.
- А вы пойдете за Крылатовым, - сказал он ребятам. - Не шуметь и не отставать.
Сережа и Толя молча шагали по тропке за Иваном Васильичем. В тайге попискивали бурундуки. Изредка задетая ветка осыпала густым дождем голову и плечи. Толя вздрагивал, сердился. Его полотняная рубашка сейчас же намокла и прилипла к плечам. А Сережа даже не замечал этого дождя: старый пиджачок промокал не скоро. Да если бы и промок, Сережа не заметил бы. Он смотрел в заросли не отрывая глаз - не мелькнет ли где пестрая спина, не прошумят ли в листве ветвистые панты. Сердце его горело от обиды на вероломного зверя.
Шли осторожно, прислушиваясь, приглядываясь. Вдруг сзади послышались чьи-то шаги - кто-то бежал, задевая ветки, топая и спотыкаясь. Кто же это бежит так неуклюже и шумно?
На тропке показался Антон. Он пыхтел, щеки и уши его раскраснелись. Куртка была распахнута, ворот рубашки расстегнут. За плечом, стуча по спине, подпрыгивал туго набитый школьный ранец.
- Антон! - удивился Сережа. - И ты?
- Ага, - ответил Антон, - и я… Эта… как ее…
Толя, увидев Антона, нахмурил тонкие брови и по-отцовски сверкнул синими глазами.
- В чем дело? - строго спросил он. - Кто тебе разрешил?
Антон поглядел - на него кротким телячьим взглядом:
- Ну, Толя… Ну, я… а? Я тоже помогать буду. Я тоже загонять… эта…
- "Эта, эта"! Ты не загонишь, а только распугаешь. Да еще и сам потеряешься. Ищи тебя тогда!
- А я… с тобой. Толя смягчился:
- А если я сам заблужусь, тогда что?
Антон заулыбался и стал похож на румяный колобок, убежавший от бабушки и от дедушки.
- Ну и что же? А заблудишься - пропадешь, что ли? Ну и я с тобой не; пропаду. Вот и все дело.
Толя скрыл улыбку и пошел вперед, проворчав:
- "Все дело, все дело"! Нянчись там с тобой…