Все записи переговоров с начальством я держал в кармане, знал – припомнится.
Зимой вызвали на Военный совет фронта. Снега огромной высоты, до Сафонова добирались на "полуторке". Прибыли. Из избы выходит Матвей Захаров, начальник штаба, будущий маршал Советского Союза, вытирает кровь из носа: "Ударил, сволочь!"
– Что ж такое, Матвей Васильевич, брал Зимний дворец, пистолет на боку висит, ты бы его проучил! – говорит Байдуков.
Тут и его вызвали:
– Авиация, заходи!
Байдуков вошел с комиссаром штаба ВВС фронта. Смотрит: школа- не школа, огромный дом. Два стола, стул, на стуле- мундир генерал-полковника. Конев стоит в рубахе. На одном столе- один член Военного совета сидит, на другом – другой.
– Здравия желаю!
– Садитесь.
– Видите ли, я не из магометан, не привык…
Как разозлился Конев!
– Бары! Этим барам подайте, пожалуйста, кресла, стулья!
Когда внесли деревянные стулья, Конев спросил:
– Почему вы не разрешили вылетать штурмовикам? – И назвал число.
– Очень просто. Мы бы побили самолеты, не нанеся противнику никакого вреда. На взлете многие влетали бы в лес!
Конев посмотрел на комиссара штаба ВВС:
– Так что ж ты, б.., мне морочил голову?
– А комиссар был на этом аэродроме, – поясняет Байдуков.- И я проделал одну штуку, из-за чего нас на Военный совет и вызвали. Я подумал: не выполнено приказание одно, второе, третье, – и сказал начальнику штаба:
– Беру ответственность на себя.
Когда я узнал, что он приезжал в полк штурмовиков, спрашиваю командира полка Филиппова:
– Что ты ему сказал?
Филиппов отвечает:
– Я сказал, что, если было бы приказание твердое, мы бы вылетели.
Я говорю командиру полка:
– Заправляйте самолет, полное боевое снаряжение, покажите взлет. Бомбы сбросите в лесу.
Он побледнел, понимает, что не взлетит. Плохо себя почувствовал. Взяли обыкновенного строевого летчика. Вижу- не оторваться ему. И закатился в лес. Крылья отлетели, а парень цел. И в штаб фронта донесли, что у нас боевого вылета нет, а потеря есть, самолет разбили. Я, конечно, виноват, что избрал такой метод проучить командира полка, чтобы он перед каждым из фронта не вытягивался, а доказывал, можно или нельзя. У меня, например, начальник штаба такой, что застрелить может, если начнешь колебаться.
У Конева гнев пошел на спад.
– А что вы смотрите в окно?- спросил Иван Степанович Байдукова.
– Мы приехали на "полуторке", боюсь, чтоб ее не сперли.
– Какая "полуторка"?
– Та, на которой мы приехали. Я у вас единственный командир дивизии, у которого нет машины. Когда стали формировать ВВС фронта, все туда утащили.
Конев повернулся к члену Военного совета:
– Ты вчера на чем из Москвы приехал?
– На "Форде-восьмерке".
– "Форд-восьмерка" как? – спросил Конев у Байдукова.
– Знаю по Америке. Хорошая машина.
– Берешь?
– Беру. Только у меня и шофера нет. Шофер грузовой, с "полуторки".
– Давай ему отдадим и шофера! – решил Конев.
Тихо, мирно попрощались. Байдуков вышел последним, не торопясь, и услыхал себе в след:
– Товарищ Байдуков!
Повернулся, подошел к Коневу.
– Знаешь, что я хочу тебе сказать,- произнес командующий фронтом.- Хоть ты и национальный герой, и у тебя большие заслуги, на фронте тебе скидки никакой не будет!
– Господи! – воскликнул Байдуков. – Что вы говорите? Война есть война, а летчики на такой горячей работе, что мы и войны-то не боимся, потому что где-нибудь нас и так придушит аэроплан!
– Знай: пощады не будет! – повторил Конев.
Но не на того напал: Байдуков нашелся с ответом:
– я считаю, что в справедливой форме всегда должна быть какая-то оценка: если голову рубить, то начисто или с наклоном небольшим.
– О, ты мастер, оказывается! – удивился Конев.
– А как же!
– Хорошо, хоть по морде не дал, как Захарову, – говорю я Байдукову.
– Я бы тогда пистолет вытащил!
…На стенах комнаты, где мы разговариваем, фотографии, связанные с перелетами, американские встречи. Похороны Чкалова. В сильный мороз Молотов и Сталин несут урну. Сталин в шапке с опущенными ушами, в шинели и сапогах, за ним Байдуков в валенках…
– Эту комнату я подготовил, чтобы принять здесь американцев. Их сюда не пустили, испугались, что они будут подслушивать. У некоторых в нашем доме есть "вертушки",- говорил мне Байдуков в 1988 году.- Глупость, конечно…- И продолжил:- В 1987 году мне предложили полететь в США на 50-летие наших перелетов, но маршрут был обычный, туристский, и я отказался. Как это я полечу не через полюс? 50 лет назад мы на том "драндулете" долетели, а сейчас – на современном лайнере – мне говорят: "Опасно!"
Я вспомнил, как Байдукову поручили внести в зал знамя Комсомола во время приветствия XXVI съезду партии. Пригласили на репетицию. Он пронес знамя, но организаторам что-то не понравилось, попросили повторить.
– Да пошли вы к е… матери! – в сердцах произнес Георгий Филиппович.- Я через Северный полюс перелетал, а тут я ваше знамя не пронесу?
…После войны Байдуков работал начальником Главного управления ГВФ.
– Мой предшественник,- говорит он,- маршал авиации Астахов, сказал мне: "Вот как разобьется у тебя 180 человек, снимут". Наверно, у него так было. Меня снимал Берия. Видимо, была его очередь вести заседание Политбюро. Передо мной снимали министра морского флота – фамилии не помню, высокий, представительный мужчина.
– Ты колымскую пыль глотал? – обратился к нему Берия. – Я тебя спрашиваю, ты колымскую пыль глотал?
Министру стало плохо, и его вынесли к врачам. Тут Берия обратился ко мне:
– До каких пор мы будем летать за границу на иностранных самолетах?
Я ответил, что мы летаем на американских "Дугласах" и Си-47, потому что у них ресурс мотора 1500 часов, а у нашего Ил-12 только 70 часов. Есть разница? Потом, когда на ильюшинской машине увеличили ресурс двигателя, дело пошло… Да и аэродромное наше оборудование, говорю Берии. Прилетел я в свой родной Омск, а там аэродром занесло снегом, никуда не вылетишь. Застрял там А. И. Микоян. Ему надо в Хабаровск. Я-то, конечно, туда долетел, мы с Чкаловым и без посадки дальше долетали…
А стюардесс у нас я завел, когда был начальником ГВФ. Увидел в Америке – понравилось.
Предложил на заседании Политбюро. Ворошилов глуховатый был, спрашивает: "Это что, б.., что ли?"
…Смотрю на цветной снимок на стене. Байдуков у биплана на зеленой траве рядом с американским фермером.
– Это в последний мой приезд в Америку, – говорит Георгий Филиппович.- Вот довелось полетать.
– Сами летали?
– Конечно сам. У нас это невозможно, а там – пожалуйста. Несмотря на то, что мне уж почти 80 лет было.
Представляю, как гордится тот фермер, что на его самолете летал сам "коу пайлот Байдукофф"!
…В последний раз я был в этой комнате на Сивцевом Вражке 2 марта 1994 года.
– Американцы предлагают мне продать им квартиру – несколько раз уже предлагали, – говорит Георгий Филиппович. – А мне не до того.
– Что ж вы расхворались,- такой орел!
– Был орел, стал курицей.
Он сидел в своем кабинете – темные брюки, шерстяная темная рубаха, зеленые подтяжки. Постарел со времени нашей последней встречи, показался ниже ростом. Но глаза – тот же взгляд, острый, летный, у летчиков глаза особые… Тот же шрам на лбу…
Я подарил Георгию Филипповичу свои "Сто сорок бесед с Молотовым". Он вспомнил, что встречал меня с Молотовым в лесу возле Жуковки. В книге есть об этом:
"Гуляем. Навстречу по лесной дорожке быстро идет человек в короткополой шляпе, старом коричневом костюме, тёмно-красном галстуке. Замедлил ход, остановился, поздоровался. Байдуков!
– Вы опять по этой дорожке ходите? Не по той? – спрашивает у Молотова Георгий Филиппович.
– Мы знаем цену славы, цену всех этих дел,- говорит Байдуков.- Это дело проходящее. Проходя- щее, уходящее. Вчера встречался с пионерами, на телевидении была часовая передача. Задают такой вопрос: "Вот вы прожили 75 лет, как бы вы, если б снова, сначала?" Я говорю: "А чего мне снова возвращаться в ту бедность, в те трудности, которые я прошел?"
Я вспоминаю прошлую встречу с вами, Вячеслав Михайлович, рассказываю друзьям, как скромно вы живете- примерно так же, как Сталин жил. Я был у него на даче в 1936 году – кровать застелена солдатским одеялом, все просто…
Постояли минут 15-20. Когда Байдуков ушел. Молотов сказал:
– Чкалова жалко. Погиб напрасно. Как и Гагарин. Беляков как-то ко мне заходил…
29.04,1982".
А в 1994 году Байдуков рассказал мне, как 60 лет назад во время сильного голода на Украине и в других местах был у Молотова, тогда председателя Совнаркома.
Сперва было написано письмо, а потом Молотов принял их, троих летчиков – Байдукова, Стефановского и еще одного ("Дружок Арцеулова, не помню фамилию",- говорит Байдуков.).
– Мы предложили заливать в баки бомбардировщика воду – два бака с бензином, а шесть с водой – и поливать засушливые поля,
– Вы хоть немножко понимаете в сельском хозяйстве? – спросил Вячеслав Михайлович.
– Почему же, понимаю,- ответил я. – Я вырос на Транссибирской магистрали, там рабочие и служащие жили за счет натурального хозяйства. Свои лошади, коровы… Отец целый день на службе. Поэтому дома приходилось трудиться матери с ребятишками. Так что я кое-что понимаю.
– Как вы считаете, на хороший дождик сколько нужно воды?
Я знал, что большинство полевых аэродромов размокают, один ливень- и летать нельзя. А бывает, целый день дождь идет, и летать можно. И вот Молотов спрашивает, сколько нужно воды на хороший дождик? Мы, когда посылали письмо, об этом немножко говорили, считали объемы наших бензиновых баков, но особенно не приготовились к ответу на такой вопрос. А он говорит:
– Ну, давайте сосчитаем – на гектар или десятину, как вы привыкли.
– Мы на гектар привыкли.
– Давайте считать. Даже два миллиметра- это дождик такой, не очень слабый и не очень сильный, средний дождичек. Посчитаем, сколько тонн воды нужно на один гектар.
Молотов раздал нам бумагу, стали считать. Получилось десятки тонн воды.
– Это сколько воздушных армий надо поднять, которых у нас нет! – сказал Молотов. – Молодцы, что вы, летчики-испытатели, об этом думаете, беспокоитесь. А то некоторые, кому об этом нужно думать, никаких предложений не вносят.
"Да,- задумался Байдуков,- стоит пшеница – к колосу колос, собирались косить, налетел суховей, и все зерно осыпалось. Как в авиации – обрежет мотор, и все".
…Мы не раз говорили по телефону. Байдуков переживал все, что происходит с нашей страной:
– Смотрел Горбачева по телевизору: "Я уже не верю ни у коммунизм, ни у социализм". Это страшный человек. Расстреливать надо.
Нет, такие, как Байдуков, знамен не меняют.
…Выступая на его похоронах, я сказал, что не грех бы американцам прийти сюда и почтить его память – ведь когда-то их экипаж потряс Америку! Но никого из посольства не было. Мое выступление показали по телевидению, и вечером мне позвонил посол США, сказал, что видел выступление, поздравил с наступающим 1995 годом…
На поминках Игорь Валерьевич Чкалов сказал:
– Исполняется 30 лет монументу в Америке в честь Чкалова, Байдукова и Белякова. Американцы сказали, что они поставили этот монумент в знак глубочайшего уважения к великому русскому народу.
Вспомнилась краткая речь усталого Чкалова после приземления в США:
– На крыльях этого самолета мы принесли привет великому американскому народу от великого советского народа.
Американцы попросили сделать копию самолета АНТ-25, чтобы поставить его на тот аэродром, куда прилетел экипаж. Решение принято, но ничего не сделано. А хорошо бы, чтоб он там стоял, там есть музей, там чтут память русских героев, ибо они – герои всего человечества…
– Мы будем жить, потому что у нас были такие, как Байдуков, – сказал Игорь Чкалов.
Он зачитал факс, пришедший из США:
"Семье генерала Георгия Байдукова.
С глубоким сожалением мы узнали о кончине генерала Георгия Байдукова. Пожалуйста, примите наши глубочайшие соболезнования по поводу Вашей потери такой героической личности в мировой истории.
Мы испытываем большое удовлетворение в том, что имели привилегию и честь знать его лично. Нас также утешает то, что монументы в наших странах носят его имя и имена Валерия Чкалова и Александра Белякова. И навсегда их имена будут в сердцах Вашего и нашего народов.
Эра авиации заканчивается, но их имена будут продолжать вдохновлять на новые большие подвиги.
Мы, Трансполярный комитет, будем продолжать чтить генерала Байдукова и его героических друзей по полету. Наши наилучшие пожелания и искреннее сочувствие,
Чкаловский Трансполярный комитет.
Председатель Алан Коул".
Нет, не забыла Америка. Помянем Георгия Филипповича – "байдукнем по чкалику белячка"…
ПРИЕМНЫЙ СЫН СТАЛИНА
"Кто смеется, как ребенок, тот любит детей. У него их трое – взрослый Яша и двое маленьких: четырнадцатилетний Вася и восьмилетняя Светлана. Жена его, Надежда Аллилуева, скончалась в прошлом году. От ее земного облика не осталось ничего, кроме благородно-плебейского лица и прекрасной руки, запечатленной в белом мраморе на надгробном памятнике Новодевичьего кладбища. Сталин усыновил Артема Сергеева, отец которого стал жертвой несчастного случая в 1921 году", – говорится в книге французского писателя Анри Барбюса "Сталин" (январь 1935 г.).
А в январе 1980-го в санатории имени Артема на Ленинградском шоссе я познакомился с Артёмом Федоровичем Сергеевым. Его отец, Федор Сергеев, был знаменитым и даже легендарным большевиком Артёмом, которому и поныне стоят памятники. На одном из них, на берегу Северского Донца, такая надпись:
АРТЁМ
1883-1921
Зрелище неорганизованных масс для меня невыносимо. А.
Пламенному вождю пролетариата. 1927 г.
Можно сказать, что Артём был "российским Че Геварой" или, наоборот, Че Гевара стал "кубинским Артёмом".
Едва ли не полмира в начале века объездил Артём, шахтер, грузчик, политзаключенный, поднимая рабочих разных стран на борьбу за свои права. Его называли "Большой Том". Он по праву признается одним из создателей компартии Австралии, и приезжающие в Москву австралийские коммунисты считают своим долгом возложить цветы на могилу "Большого Тома" за мавзолеем Ленина.
Остались неопубликованные доныне записки Артёма. В них меня поразили характеристики известных по истории нашей лиц, например Григория Ивановича Котовского. В моем представлении это был отчаянный комбриг-рубака, "храбрейший среди скромных наших командиров, скромнейший среди храбрых- таким я помню товарища Котовского. Вечная ему память и слава!" Эти сталинские слова врезались со школьных дней, они бронзовели на конном памятнике в Кишиневе, городе, где прошло мое детство. А Артём пишет о Котовском, как об очень тонком, интеллигентном человеке, мягком, умном, начитанном, музыкально образованном. Совсем иной, не хрестоматийный взгляд у Артёма и на другого героя гражданской войны – Василия Ивановича Чапаева. Но это уже другой разговор…
Артём погиб в июле 1921 года под Москвой в потерпевшем крушение аэровагоне. Была такая новинка железнодорожной техники. Помнится, долгое время гибель его связывали с происками Троцкого. Не знаю, насколько это так, но совершенно достоверно: они друг друга не любили, а сам Артём дружил со Сталиным. В письме к одному из лидеров английских коммунистов Галлахеру он пишет: "Сталин – единственный настоящий вождь. Остальные – либо: "Ура! Мы победим!" или: "Караул! Все пропало!"
Уезжая в Кронштадт на подавление мятежа, Артём попросил Сталина:
– Если со мной что случится, присмотри за моими!
Случилось немного позже, летом. После гибели Артёма остались его жена и крошечный сын, родившийся в марте 1921 года и названный Артёмом. Он появился на свет в том же знаменитом московском родильном доме Грауэрмана, что и сын Сталина Василий – разница в неделю.
Сталин не забыл семью погибшего друга. Артём рос вместе с Василием. Старший сын Сталина Яков жил уже отдельно, а Светлана родилась позднее.
– Мы его считали приемным сыном Сталина,- говорил мне об Артёме-младшем В. М. Молотов.
Первое время он был с матерью Елизаветой Львовной, а потом воспитывался в детдоме, где росли дети многих крупных деятелей, у которых были живы родители. Жена Сталина Надежда Аллилуева принимала участие в создании этого дома в 1923 году. Организовали его на Малой Никитской, 6, где теперь горьковский музей.
– Там была какая-то лаборатория – занимались воспитанием детей на основе полового инстинкта,- вспоминает Артём Федорович Сергеев. – Матери работали и считали, что дети должны расти в новых условиях.
Елизавета Львовна служила директором туберкулезного санатория – много туберкулезников было в ту пору. И одно время, в 1929 году, Артём Федорович жил с.матерью в Нальчике, где она была начальником так называемого облздрава.
– Вот я воспитывался сначала в детдоме, потом в детском саду. И очень много времени проводил на квартире у Сталина. На юг он часто брал меня с собой- в 1924-м, в 1925-м… В 1934-м ездил с ним.
Артём Федорович, конечно, не видел Сталина на работе, но хорошо помнит его быт. Впрочем, и дома у Сталина продолжалась работа. Когда он возвращался со службы, за ним шел его помощник Поскребышев с мешком писем и высыпал их на большой стол. Вероятно, прежде чем попасть к Сталину, письма эти заранее сортировались, отбирались, но он читал их постоянно, огромное количество, и на каждом оставлял пометки.
Сидел за длинным столом с краю, листал письма. В основном это были, разумеется, просьбы, жалобы. Некоторые он зачитывал вслух.
Артём Федоровичу врезалось в память письмо шахтеров о том, что у них нет горячей воды и после смены негде помыться. "Директора судить как врага народа", – написал Сталин на письме.
Один летчик поделился с вождем своей квартирной проблемой: обещают и ничего не дают. "Если и Вы не поможете, товарищ Сталин, буду жаловаться выше".
Интересно, куда, какому богу собирался жаловаться летчик, но квартиру получил незамедлительно…
А я вспомнил, как в 60-70-е годы мыкался с жильем пилот Авиации дальнего действия Герой Советского Союза Репин, после того как его уволили из армии по хрущевскому сокращению. Больные жена и дочь, сам заболел, и жить негде. Москвич, он из столицы уходил на фронт, летал бомбить Берлин, получил Звезду Героя, а к престарелым родителям не прописывают – площадь не позволяет. И приходится ходить "по инстанциям", надевая иконостас боевых наград, кои уже у чиновников не вызывают ничего, кроме раздражения. Наскреб деньжат, купил в Люберецком районе развалюху, на восемьдесят процентов, как подсчитала потом комиссия, непригодную к жилью. Пришел в Люберцах в исполком просить жилье – сказали: "В порядке общей очереди".