Три маскхалата
Попытки немцев окружить наш четвертый дивизион не увенчались успехом. Не помогли и вызванные ими на помощь новые подразделения.
Однажды видим: фашисты крадутся к нам сквозь густой кустарник. Докладываю Ушацкому обстановку.
- Выслал тебе резерв: Матвеева с пулеметом, - отвечает тот.
- Мощный резерв! - произнес я с горечью.
Однако и за это спасибо. Третий пулемет в нашей обороне усиливает маневр огнем.
Немцы, между тем, приближались. Вот уже ясно слышны их выкрики, брань.
В напряженный момент мозг работает лихорадочно.
- Вчера вечером красноармейцы бросились в штыки, - размышляю я вслух.
- И с гранатами, - добавил Логинов.
- Да, да, и с противотанковыми гранатами, ползком по снегу.
- Логинов, сегодня поползете вы и…
- И я, и я, - в один голос вызвались телефонист Прощаев и радист Лосев..
- Хорошо, идите! В углу, в ящике возьмете противотанковые гранаты и маскхалаты.
Скоро три воина в белых халатах нырнули на снег и поползли…
Комиссар Шитов умело руководил маневром пулеметов. Слева застрочил пулемет Матвеева, отвлекая внимание немцев на левый фланг.
С запасных площадок ударили пулеметы Гончара и Гаврилова, прижав фрицев к земле.
Скоро маскхалаты скрылись в кустах. Вынырнули же перед самым носом у фрицев.
- Раз!
- Два!
- Три!
Гранаты рванули морозный воздух. Еще и еще! Крики, стоны. Такой дерзости противник не ожидал. Середина цепи дрогнула и подалась в беспорядке назад, на Корытово.
В этот же день Ушацкий и начальник штаба полка развернули в цепь всех, кто мог держать оружие, и дали бой немецким автоматчикам, прорвавшимся из Чертолино. К вечеру атаки немцев были всюду отбиты.
Помощь придет
Несмотря на героизм и отвагу, противнику удалось окружить наш полк. Силы были слишком неравны.
Потянулись суровые дни в окружении. Жили надеждой на помощь извне. По данным разведки к нам продвигался стрелковый батальон капитана Федоренко. Но и его силы редели с каждым часом.
Первые дни питались кониной. Убитых лошадей немало валялось на поле боя. Потом и этого не стало.
Лошадей в полку становилось все меньше. Их забивали для питания раненых.
С каждым днем слабели люди, у многих шатались зубы, кровоточили десны. От истощения в дивизионе умер боец Мухин.
Наши транспортные самолеты в ночную пору сбрасывали на парашютах боеприпасы, оружие и снаряды для гаубиц. А продукты и сухари были редкостью.
Однажды утром прилетел двухмоторный самолет, сделал круг, снизился и от него отделилась точка, без парашюта. Груз врезался в снег.
- Продукты?!
Бойцы кинулись к месту приземления груза, откуда и сила взялась! Скоро принесли мешок сухарей, весом 40-50 килограммов. Сколько было радости!
Сухари разделили по шапке на каждого, а половину мешка направили Юрьеву для раненых.
Поели и ожили, повеселели. Тракторист Зырянов с шумом притащил за руку своего дружка тракториста Милушко.
- В чем дело? - спрашиваю.
- Товарищ старший лейтенант, ведь это правда, что мы выйдем из окружения? А Милушко, вот, не верит. И, обращаясь к товарищу, сказал: - Да мы с тобой, дружище, еще в клубе потанцуем с девчатами. Правда, товарищ старший лейтенант?
- Известно, правда! Помощь к нам непременно придет.
Волчком завертелся Зырянов, как будто он уже в клубе на танцах, потащил Милушко к выходу.
Сколько силы, энергии, жизни в этом Зырянове! А ведь на вид плюгавенький. Говорили, дома жены боялся, а здесь - настоящий мужчина. И надо же. О танцах, о девчатах, о клубе вспомнил! А мне и в голову не приходило о танцах вспоминать. Я с упреком подумал о себе: "Не умею я разговаривать с солдатами задушевно, вот так, как рядовой Зырянов".
Обидные потери
Оправившись от болезни, на наблюдательный пункт вернулся Юрьев. Он пригласил меня сходить в штаб умыться горячей водой.
- Смотри, комиссар вчера как приаккуратился.
Я согласился. Пошли. Юрьев идет за мной, за ним Труханенко. По дороге нагнал на санях командир первого дивизиона Заморов с тремя офицерами.
- Садись, старшой! - пригласил Заморов.
- Пешком дойдем, нам рядом, - ответил Юрьев.
Заморов стегнул лошадь: - Поехали!
Мы сошли на тропинку. Неожиданно рядом ударило. Звон в ушах. Лежу поперек тропы, на ноге Юрьева. Он правой рукой ищет шапку на снегу, а левой за голову держится.
- Что с тобой? - я бросился к нему на помощь.
- Да ничего, - сердито отвечает он, - царапнуло. Что это, обстрел? Почему один разрыв?
- Не знаю!
- Труханенко, в чем дело? Чего лежишь?
- Бинт в кармане, перевяжите, - отвечает он.
Сквозь порванный ватник пробивается кровь.
Слышим стон с дороги. Я туда, Труханенко и Юрьев - за мной. Видим, большая воронка, и на краю ее на комьях лежит фельдшер Репин с оторванной ногой, тот самый Репин, который в санях с Заморовым ехал.
- Где Заморов, где сани, где остальные? Уехали?! - негодуем мы.
Труханенко сорвал с себя гимнастерку, рубашку разорвал пополам, чтобы задержать фонтан крови из обрубка ноги Репина. Прибежал санитар Душенкин.
- Друг мой, как же это? - кинулся он к фельдшеру.
Репина понесли в санчасть. Мы плетемся с Труханенко по тропе. В штабе все прояснилось. Из 1-го дивизиона передали по телефону, что прибежала лошадь с оглоблями без саней.
- Нет ли у вас Заморова? - спрашивают.
- Нет.
Оказалось - сани наскочили на фугас, поставленный саперами для обороны и ничем не обозначенный.
Досадные, ненужные потери!
Всех погибших за период боев в окружении хоронили в братской могиле на ОП, в роще у железной дороги, в 5-6 километрах западнее станции Мончалово.
Жизнь шла своим чередом. Стало еще труднее, когда немцы вклинились в нашу оборону, захватили Окороково, лишив нас колодцев, вышли в тыл штабу полка и огневым позициям.
Горючего не было, и вывезти орудия мы не могли. Тогда сняли затворы и панорамы гаубиц, оптические приборы, пускачи тракторов и другое ценное имущество, смазали, завернули и закопали. Схемы и координаты представили в штаб полка и командирам подразделений.
Мы прорвемся!
17 февраля с севера к нам прибыли пять танков армии генерала Лелюшенко, прорвавшие два передних края обороны немцев (наружный и внутренний). Мы узнали наши тридцатьчетверки по голосу, по лязгу гусениц.
Встреча взволновала нас. Танкисты - веселые, боевые ребята, комбинезоны нараспашку, на груди ордена и медали.
Ушацкий отдал приказ на выход из окружения:
- Полк прорывается на участке Рубежное - Корытово в направлении Светителево. В авангарде - 3-й дивизион старшего лейтенанта Лобыцана. Главные силы - 4-й и 1-й дивизионы. Арьергард - 2-й дивизион капитана Петренко. Задача арьергарда: сохранить 106 человек раненых и тыловое имущество, вывозимое на санных упряжках. К рассвету 18 февраля полк должен соединиться с батальоном капитана Федоренко. Выдать бойцам НЗ - по куску конины из полковой кухни. Идти парами. Товарищ обязан поднять упавшего. Сигналы прежние, соблюдать строгую маскировку, не делать ни единого выстрела без команды.
- Мы прорвемся к своим! - таковы последние слова приказа командира полка.
Выступили в 23.00. Откуда только взялся прилив энергии?!
Танки ушли вперед мы двигались по их следу. В районе Корытово след неожиданно повернул на Рубежное вдоль фронта: очевидно, сбились с направления.
Ушацкий шел в голове колонны на лыжах. Он первый заметил ошибку танкистов. Что делать?
Решает быстро:
- Идти без танков, - и по колонне передал: - Азимут 37,00.
Большинство солдат были без лыж. Утопая в снегу, пробирались к линии обороны немцев. К счастью, стояли морозные дни и немцы отсиживались в деревенских избах.
В одном месте немецкий телефонист вышел исправлять линию, поврежденную идущей впереди разведкой, и наша колонна задержала его.
- У, фриц поганый, - замахнулся на него прикладом Звонарев. Но его остановили: пусть тащит санки с имуществом.
Прошли сначала передний край врага, а к рассвету через второй.
- Наши! Наши! - закричали выскочившие из кустарника бойцы.
От полка осталось не более 200 человек. Кормили нас как больных. Потом - баня, бритье, стрижка. Здесь-то мы и разглядели друг друга. За дни, проведенные в окружении, наш вычислитель - двадцатилетний Валерий Сахаров - совершенно поседел.
Как-то вечером я по пути из штаба зашел на звук гармошки в избу. Там танцевали. Зырянов, подхватив за талию дочь хозяйки, кружится по комнате. Посмотрев на меня счастливыми глазами, воскликнул: "Я обещал, что мы будем танцевать!" И вновь пошел по кругу, надвинув шапку набекрень… Неугомонная душа!
* * *
В 1956 году в Москве встретились боевые друзья: Ушацкий, Исаев, Горбунов, Давыдов, Логинов, я и другие.
Весь вечер и всю ночь проговорили мы, вспоминая боевые истории. И постоянно раздавался один и тот же вопрос: - "А помнишь?.. А знаешь?.." И сколько было в тех воспоминаниях великой простоты и чудесной правды, обагренной кровью павших товарищей-однополчан. И решили мы тогда: пока бьется в нас сердце, рассказывать родному народу правду о боях за родную землю, ибо нет на нашей планете более мощного оружия, чем наша советская правда.
К. М. Сургучев
ИЗ НЕВОЛИ
Это произошло так…
11 июля после шестичасовой артподготовки советские войска приступили к форсированию реки Зуша.
Передний край противника был так хорошо обработан, что при форсировании над нашими головами не пролетело ни одной пули.
Результат работы артиллеристов превзошел все ожидания. Блиндажи и траншеи фашистов были полностью разрушены, а оставшиеся в живых немцы совершенно обалдели.
Глубоко эшелонированная, многополосная система обороны врага не остановила нас. За первый день наступления мы прошли с боями не менее двадцати километров.
Наступали и в последующие дни. Каково же было наше удивление, когда на шестые сутки мы снова вышли к реке Зуша. Оказывается эта река очень извилиста. Но на этот раз форсирование проходило в трудных и невыгодных условиях. Артиллерия еще не подошла. Переправлялись на противоположный берег без ее помощи. Заняли небольшой плацдарм и за него бились весь следующий день. Потери были исключительно большие. Когда увидели, что удержаться на плацдарме невозможно, стали отходить к реке.
Спустились в овраг. Возле меня оказались сержант - казах и солдат - украинец.
Только бы дотянуть до ночи! Только бы хватило патронов!
Сначала мы стреляли длинными очередями, потом - короткими, а под конец - одиночными выстрелами.
- Возможно наши возобновят наступление и подойдут, - надеялся я.
Немецкие многоствольные минометы все время вели обстрел. Бой не утихал, хотя сумерки и закрыли землю.
И тут случилось то, чего я больше всего боялся. Немецкие солдаты зашли в овраг и стали бить в упор. Я выскочил.
Выстрел сбоку, и я почувствовал ожог ноги… Хотел бежать, но не смог. Стою на левой ноге и продолжаю отстреливаться. Кто-то ползет ко мне. Я еще выстрелил два - три раза.
Немец пудов шести вышиб из моих рук автомат и поднял с земли. У меня была граната, я ее берег на всякий случай. Гитлеровец хотел меня на землю поставить и откачнулся в сторону, увидев, что я бросаю гранату. Меня осколком задело, а немцу, угодило здорово. Ко мне подскочили два фрица, схватили, осмотрели карманы и понесли.
В пути попадались русские раненые, и немцы убивали их.
По какой-то совершенно невероятной случайности меня не убили, а принесли в санчасть, сделали перевязку и на мотоцикле доставили в штаб.
Офицеры с переводчиком стали допрашивать:
- Почему ты на переднем крае? Ты же старшина ветеринарной службы?
У меня были зеленые петлицы с эмблемой медицинской службы, так как я в свое время учился на ветеринарных курсах.
- Ты должен находиться в тылу. Почему стрелял?
- Мог ли я не стрелять в такой трудный момент для моих товарищей-солдат?!
- А, большевик!
- Все советские люди - большевики!
Пользуясь тем, что принят за ветеринара, говорю на допросе, что ничего не понимаю в военном деле.
После допроса отвезли на телеге в Орловскую тюрьму. Несколько дней никто меня не перевязывал и не кормил.
Из Орла с группой военнопленных был отправлен в фашистскую неволю.
Здесь был поставлен на "довольствие": триста граммов эрзац-хлеба с опилками и баланда. Здоровому это не пища, а кто ранен, болен - и совсем труба. Медицинской помощи совсем не оказывали, в ранах у некоторых завелись черви.
А поезд идет, не торопясь, в глубь Германии.
Мы держимся вместе с сержантом-казахом. Горячая, чувствую, это голова. Достал где-то нож и начал пол прорезать. Я стал помогать. Решили бежать во что бы то ни стало. Нашлись и еще смельчаки.
Работаем со всеми предосторожностями - только на ходу поезда. Я, конечно, помощник был не ахти какой, но все силы вкладывал в работу, руки-то здоровые. Резали пол с таким расчетом, чтобы вылезть не на буфер, а на сцепку.
Но однажды под вечер поезд остановился в поле. Всех выгнали из вагонов. Нашу почти готовую дыру обнаружили.
Мы с сержантом трухнули основательно: узнают, - убьют.
То что произошло дальше забыть невозможно.
Всех нас раздели догола и пять фашистских молодчиков со штыками наперевес, стали перегонять из угла в угол вагона. Кто не успевал или падал, били прикладом. Потом всех подряд избивать стали. И эти пытки продолжались несколько часов. В довершение всего трое суток нас не кормили и не давали ни капли воды, а стояла невыносимая июльская жара. Наконец, во Франкфурте-на-Майне нас высадили, одели в потертую немецкую военную одежду и повели в главный лагерь военнопленных. Там дали каждому номер - жестянку 4×5 сантиметров на гайтане.
В лагере содержались люди всех национальностей: французы, англичане, поляки, сербы, чехи и русские. Каждой нации, отведен свой барак. За русскими учрежден особый надзор, чтобы другие от них не "заразились" коммунизмом.
К англичанам и американцам немцы относились по-другому: кормили лучше, разрешали получать посылки и письма из дому. Всеми мерами старался враг посеять рознь между пленными разных наций.
Но зла ни к англичанам, ни к французам, ни к американцам мы не имели.
Пролежал я в этом лагере до зимы, раны зарубцевались, заросли кое-как. Стал я на ноги, шатаюсь от ветра. Как только стал ходить, угнали меня в трудовые лагеря, чтоб не ел эрзац-хлеб даром.
Сейчас или никогда
Мой новый лагерь недалеко от главного, в местечке Верберг. Здесь воинский плац, на котором муштруются юнги для войск СС. Старые "дядьки" готовят послушных солдат и капралов. На зуботычины они не скупятся. Жалко смотреть на все это!
В команде трудового лагеря, куда я попал, сто человек. Вот и заставили нас обслуживать этот эсесовский учебный пункт. Носим картошку и уголь. На кухню нас не допускают. Ставим корзины на порог. Кричат, чтобы поскорее уходили.
Роем траншеи и блиндажи на учебном поле. Работать заставляют побоями. Если нагнулся, не разгибайся, а выпрямишься - получишь удар прикладом по спине.
В лагере старшим по охране был фельдфебель, его все называли шефом. Каким духом он напитан, не знаю, но однажды рано утром при выходе на работу, он сказал нам:
- Где солнце всходит, оттуда свобода придет, а Гитлеру капут!
- Не провокация ли это? - думали мы и приходили к выводу: нет, не провокация.
Фельдфебель жил без семьи. Мне частенько приходилось убирать его комнату: мыть полы, вытряхивать половики, подметать двор. Шеф всегда оставлял работающих без всякого надзора. Для нас это было полезно.
Как-то раз, убирая его письменный стол, я обнаружил свисток, на котором был компас, величиною с маленькую пуговицу. Я старался работать у шефа почаще, и однажды свисток оказался в моем башмаке.
Примерно таким же образом перекочевала карта Германии из учебника, лежавшего на столе шефа. Карта как бы открыла мне путь на Родину. Догадался ли фельдфебель об исчезновении компаса и карты, я не знал, но постоянно был начеку.
Пришла весна. Четверо заключенных ушли из лагеря, и их не поймали. Это событие взволновало всех. Надо подождать несколько дней, пока успокоится охрана.
Прошло десять дней.
- Сейчас или никогда, - говорю я своим друзьям. - Сосновый лес рядом. Скоро начнется лето.
"Зачем я их убеждаю, они не меньше, чем я, рвутся на свободу". Сговорились, завтра бежим. Утром спрашиваю фельдфебеля:
- Что будем делать, господин шеф?
- Вот эти блиндажи собирать. Надо таскать бревна.
- Бревна очень тяжелые, а я худой.
- Двух человек тебе хватит? - спрашивает шеф.
- Хватит, господин фельдфебель.
Образовалась маленькая интернациональная группа, состоящая из узбека, туркмена и меня, русского. Делаем блиндаж. Шеф с охранником ушли по траншее к основной группе военнопленных. Удобный момент для побега! Сердце заныло от тревоги. А, может быть, он играет со мною в кошки и мышки. Пот выступил по всему телу. Вспомнил четверку бежавших, трое из них старше меня, а один даже с сединой в висках. У них вышло все хорошо.
Я перебирал в памяти весь ход своей подготовки к побегу. "Не допустил ли я где-нибудь промаха?" Кинулся к месту, где припрятана карта и компас. Они зарыты под основанием блиндажа в правом углу. Все на месте. Отлегло на душе. Вышел из траншеи, чтобы посмотреть, где сейчас шеф и охрана. "Если одному бежать, эти ребята пострадают", - рассуждаю сам с собой и опускаюсь в блиндаж.
- Согласен бежать? - спрашиваю туркмена - по профессии учителя.
- Согласен, - не задумываясь, говорит он.
- А ты, Арайль - обращаюсь к узбеку, молодому парню.
- Я не пойду. Поймают, убьют.
- Смерть, так смерть, раздумывать нечего, - говорю я. - Погибают не все.
Наконец Арайль согласился.
Мы быстро вышли по траншее к сосновому лесу и скрылись в нем.