Слушайте песню перьев - Николай Внуков 10 стр.


- Наверное, так везде, - сказал Лёнька. - Жизнь никогда не идет ровно, по ниточке. И беда никогда не приходит одна. Ты про Россию-то что-нибудь слышал?

- Да. Много рассказывала мать.

- Ты хорошо знаешь историю своего народа. Это тебе тоже мать рассказывала?

- Нет. Это рассказывал мой учитель Овасес. Он говорил, что человек может умереть двумя смертями. Один раз - когда его убьет нож, стрела или пуля, или старость позовет его в страну Вечного Покоя. А другая смерть - когда он теряет родину, историю своего народа и могилы своих предков. И еще говорил Овасес, что есть одна человеческая доброта и одно человеческое зло, и хотя цвет кожи у людей разный, жизнь у всех одинакова. Каждый восходит, как солнце, и заходит в могилу, кончив свой путь, появляется на Земле, как весна, и ложится на покой, как зима.

- Твой Овасес был умным человеком, - сказал, помолчав, Лёнька. - Все правильно. Есть одна человеческая доброта и одно человеческое зло… Но ты не договорил до конца. Значит, сначала ты работал на почте в Кельце…

- Я работал там все время. До самого прихода швабов. Когда мы приехали в Польшу, мать сразу нашла своих старых друзей. Ре-во-лю-си-неров… - Станислав замялся, чувствуя, что неправильно выговорил слово.

- Революционеров? - подсказал Лёнька.

- Так. Я это не могу хорошо сказать. Ее друзья устроили меня на работу. Там, на почте, было много молодых - парни, девушки. У них был свой звензек…

- Кружок, да?

- Так. Кружок. Я тоже стал в этом кружке. Мы собирались после работы, и кто-нибудь говорил, другие слушали.

- А говорили про что?

- Говорили одно, говорили другое. Что есть фашизм, что есть правда. Говорили, что вожди польского народа ведут племя неверным путем. Говорили, что нужно делать союз с русскими, и тогда Польша будет сильной. Так говорили.

- Так это, наверное, был кружок коммунистов?

- Не знаю. Я слушал. Они говорили правильно. Так всегда говорил и мой отец. Он думал, что если бы индейские племена сами не пошли в резервации, а остались бы свободными, как мы, шауни, то у нас было бы свое государство, и белые считались бы с нами.

- Твой отец - мудрый человек.

Станислав гордо поднял голову.

- Да! Он - внук Великого Текумсе!

Лёнька посмотрел на Станислава. Ему понравилось то глубокое уважение, с которым индеец произнес имя своего предка.

- А Текумсе - это кто?

- Текумсе был Великим Вождем шестнадцати племен. Он вел большую войну против белых американо сто тридцать Больших Солнц назад.

- Он победил? - поинтересовался Лёнька.

- Нет. Войну начал не Текумсе. Начал генерал Гаррисон, и начал подло, как обычно начинают свои войны белые. Он неожиданно напал на мирных индейцев оттава и виандотов у поселка Типпекану в штате Индиана, когда те заготавливали мясо и дикий рис на зиму. В мужчин они стреляли из ружей, а женщин, стариков и детей рубили длинными ножами.

- Саблями?

- Да. Тогда от восхода солнца до середины дня они убили двести двадцать человек. Вся земля была пропитана кровью, и даже листья на деревьях стали красными. И когда об этом узнал Текумсе, он выследил белых и долго преследовал отряд Гаррисона. Но генерал не принял бой и ушел за реку Потомак. Говорили, что белые считали эту резню великим подвигом и даже выбрали Гаррисона за это президентом Соединенных Штатов.

На следующий год началась война белых между собой. Англичане напали на нисколько фортов американцев и захватили их.

Текумсе решил, что настал самый удобный момент для выступления. Он послал гонцов к чироки и крикам, алгонкинам и ирокезам, и те дали ему лучших воинов, которые владели не только томагавками и луками, но умели обращаться с оружием белых.

Тысячу пятьсот воинов привел Текумсе к англичанам. Это были люди, полные сил и страшные в своей ненависти к американцам. Они поклялись изгнать поселенцев со своих земель и отомстить генералу Гаррисону за кровь детей, женщин и стариков, пролитую под Типпекану. Или умереть. И они заключили Союз Крови со своей землей.

Голос Станислава дрогнул и прервался.

Лёнька тоже молчал, опустив голову и полузакрыв глаза. Он пытался представить себе ту войну, великие леса, английских драгун в красных мундирах и индейских воинов, на лицах которых лежали алые полосы боевой окраски. Но перед глазами упорно вставали рисунки из зачитанного в детстве куперовского "Зверобоя", а потом все стиралось тенями в стальных касках, светом прожекторов, заливающим аппельплац, криками "штейн ауф, швайнхунд!" и короткими хлопками выстрелов.

Воображение никло, бессильное пробить время.

Но он понимал этого худощавого человека, сидевшего перед ним за столом в подземном бункере Борковицкого леса. Понимал его, как человек, сам потерявший родину и прошедший сквозь ад гитлеровского концлагеря.

Догорающая цигарка обожгла пальцы. Лёнька бросил ее на пол.

- Что такое Союз Крови? - спросил он тихо.

- Я… не умею, как это сказать… - так же тихо произнес Станислав. - Это… когда режут вот здесь… - Он поднял руку и показал на запястье.

- Такой обычай?

- Да. Тогда говоришь земле своих отцов, что умрешь, но не потеряешь ее.

- Понимаю, - сказал Лёнька.

- Это священный обычай, - сказал Станислав, и плечи его распрямились, а руки сжались в кулаки.

На мгновенье он ушел из землянки в мир детства, в то время, когда ему только что исполнилось девять. И снова увидел ту ночь, когда в лагерь свободных шауни приехал сержант королевской конной полиции Луи, которого индейцы называли Вап-нап-ао - Белая Змея. Луи привез приказ премьер-министра Канады о том, что племя должно переселиться в резервацию. Вот тогда-то и появился человек из племени кри.

Трудно было определить, сколько ему лет. Лицом и фигурой он походил на старика, и только волосы, черные и блестящие, говорили, что он не стар. Ноги у него подгибались, он дрожал, как столетняя женщина. Одетый в лохмотья, он напоминал сломанную ветром осину с ободранной корой.

Он вступил в свет костра и начал говорить, протянув дрожащую руку в направлении Вап-нап-ао:

- Я из племени кри, меня зовут Длинный Нож. Семь Больших Солнц назад наш вождь подписал бумагу вашего Белого Отца, и мы пошли жить туда, куда приказали воины из королевской конной. Мы пошли без борьбы, поверив в доброту белых людей. Но они окружили выделенную для нас землю проволокой, запретили нам носить оружие и охотиться. На той земле легче встретить крысу, говорящую по-человечески, чем зверя, достойного стрелы охотника. Белые давали нам еду, но от той еды у детей выпадали зубы, и они старели до того, как становились взрослыми… Но даже этой еды никогда не было вдоволь, хотя нам ее обещали много. Скоро мужчины стали плевать кровью, а женщины рожать слабых детей. - Он выпрямился и закричал: - Вы, называющие себя нашими друзьями! Вы украли нашу землю! Вы сначала сломили нас силой, а потом обманули обещаниями! Вы приказываете издыхать свободным племенам! Или мало у вас своей земли? Или мало вам ваших рек, гор и озер, что вы захватываете чужие? Кто вы - послы Белого Отца или послы Духа смерти?

Вап-нап-ао шагнул вперед, чтобы лучше рассмотреть закашлявшегося кри.

- Откуда ты. прибыл?

- Я убежал! - снова закричал кри. - Я убежал из-под Онтарио и никогда туда не вернусь! Я хочу умереть на земле своих предков, и никакие силы, не заставят меня уйти отсюда!

- Слушай, кри! - сказал Вап-нап-ао. - Ты поставил себя вне закона. Ты беглец и будешь судим.

- Молчи, Вап-нап-ао! - прервал сержанта низкий и властный голос из-за костра, и все повернулись в ту сторону и увидели Высокого Орла. Он стоял, ярко освещенный пламенем, и волосы его были схвачены на лбу ремешком, как у простого воина, и охотничья замшевая куртка была распахнута на груди, как будто он в спешке забыл завязать шнурок ворота.

- Молчи, Вап-нап-ао! Ты уже сказал свое слово. Теперь буду говорить я, вождь свободных людей!

Наступила тишина.

Высокий Орел выдернул из-за пояса нож, протянул перед собой левую руку и надрезал ее у ладони.

Глаза тех, кто окружил костер, видели, как текла тонкой струйкой кровь, как она падала на землю и впитывалась в нее.

- Я, Леоо-карко-оно-маа, вождь свободного племени шеванезов, заключаю Союз Крови с моей землей и говорю: только смерть может разлучить меня с нею!

В полном молчании вытянул вперед руку Воющий Волк и сделал то же самое.

А потом сверкнули ножи в руках у других, и Вап-нап-ао сидел неподвижно, с окаменевшим лицом и смотрел, как земля впитывает кровь свободных. Он знал, что теперь они скорее умрут, чем покинут свои леса и озера.

Так Станислав, тогда еще девятилетний ути без имени, впервые в жизни видел, как заключают Союз Крови с землей отцов. И теперь, рассказывая Лёньке о Текумсе, он очень отчетливо видел, как заключали союз те тысяча пятьсот воинов прадеда.

Он провел ладонью по лбу, отгоняя прошлое.

Лёнька шевельнулся за столом, снова потянулся к кисету.

- И чем же закончилась война?

- Они умерли, - сказал Станислав. - Они были разбиты вместе с англичанами генералом Эндрю Джексоном. И, как всегда, при подписании мирного договора англичане предали индейцев.

- А Текумсе?

- Падающая Звезда погиб в последнем бою под Данвиллом. Его убил белый по имени Калгун. Джон Калгун. - Станислав скрипнул зубами. Дыхание его стало тяжелым, будто он только что поднялся на высокую гору. - А потом… - продолжал он, глядя неподвижными глазами на огонек лампы, - потом этот Калгун содрал со спины убитого кожу… приказал выделать ее… и своими руками… разрезал ее на полосы, из которых были изготовлены ремни для правки бритв… - Он сглотнул ком, подступивший к горлу. Правая щека его начала подергиваться. Он с трудом сдерживал себя. - Эти ремни… Калгун дарил своим друзьям на память о Данвилле… Будь проклято имя этого человека!

Станислав закрыл лицо ладонями и умолк.

- Так… - сказал Лёнька после минуты тяжелой тишины. - Я подобных сволочей тоже видел своими глазами. И до сих пор не пойму, почему земля рождает и носит таких… Ну, а после что было?

Станислав медленно отвел руки от лица.

- Наше племя потеряло земли на берегах Отца Вод. Белые вытеснили шауни и кри на запад от Великой Реки, но потом начали занимать и эти земли. Свободные не могли бороться с ними. После смерти Текумсе распался Союз Племен. Не осталось ни силы, ни надежды. Вожди Красная Куртка, Ункас и Сеятель Кукурузы перешли на сторону белых. Они умерли предателями, и тела их были зарыты в чужую землю, как падаль. А шауни и кри, и восточные сиу уходили все дальше на север. Сначала в провинцию Альберта, потом на Саскачеван, а потом на Лиард, в горы Макензи, в страну Толанди. Там большие леса. Там моя родина.

Лёнька поднялся из-за стола и подтянул ремень мундира.

- Что будешь делать? Сейчас нет пути никуда, ни в Толанди, ни в Россию, ни в твой Кельце. Нам остались только леса.

Станислав тоже встал.

- Пан Лёнька, дайте мне оружие, чтобы отомстить за мученья моей матери и за себя. Есть одно человеческое зло, и оно везде остается злом…

ТА-ВА

Появление Станиславы в индейском становище вызвало растерянность и даже страх. Охотники, привыкшие к тому, что по следам белого человека всегда приходит беда, всполошились. Они считали, что молодую красивую женщину, заблудившуюся в лесу, обязательно будут искать. А если розысками займется королевская конная, то она обязательно обнаружит убежище шауни, и снова начнется то, что уже тянется много лет: племя, теряя людей в коротких стычках, будет уходить все дальше на север, к Полярному кругу, в земли Холодного Безмолвия, и в шатрах вновь поселятся печаль, голод и безнадежность.

В тот же вечер вождь племени созвал совет, который должен был решить судьбу женщины, спавшей тяжелым сном в типи Ва-пе-ци-сы. Совет заседал до глубокого часа ночи. Никто, кроме стариков, колдуна и Высокого Орла, не знал, о чем говорили и спорили в типи вождя, но утром становище осталось таким же спокойным, как до этого. Белыми дымками курились вершины шатров, на костровой площади играли дети, похожие в своих меховых курточках на медвежат, и женщины занимались рукоделием у своих очагов.

Шауни молча приняли Станиславу в свою жизнь.

Когда она поправилась и встала на ноги, ей построили отдельное уютное типи и дали все, что необходимо человеку на севере.

Она приняла это с благодарностью, но скрепя сердце. Ей было неудобно за свою беспомощность перед простыми и великодушными людьми. Если в поселке Святого Лаврентия она чувствовала себя нужной и занятия с детьми зверобоев считала необходимой частью своей жизни, то здесь, среди людей, язык которых она только что научилась понимать, она не знала, чем занять свое время.

Ее кормили, одевали, о ней заботились, а она ничего не могла дать взамен.

И еще одно мучило ее сильнее, чем сознание бесполезности.

Между первобытной и свободной жизнью шауни и современным миром стояла стена. Целая эра отделяла шауни от современной цивилизации. Станислава безуспешно пыталась найти хотя бы малую трещину в этой стене, раздвинуть ее и попытаться войти на равных в их мир, понять его и принять его. Но в стене не было трещин. Она стояла глухая, непроницаемая, высокая - огромный кусок истории, на разных концах которого находились белые и Свободные.

Шауни относились к ней участливо, даже дружески.

У нее было замшевое платье, красиво расшитое крашеными иглами дикобраза, теплое и мягкое, словно ласковое живое существо - подарок Ва-пе-ци-сы. Огонь всегда горел в ее очаге, согревая в холодные ночи и лаская глаз в погожие дни. С ней делили последний кусок мяса, последнюю горсть желудевой муки, последний брусочек соли. Но никто никогда не поделился с нею своими горестями и заботами. Никто ни разу не пришел к ее костру и, сев на шкуру карибу, не завел разговора о своих детях, как это делалось в других типи. Даже общительная и веселая Ва-пе-ци-са замыкалась, уходила в себя, когда Станислава начинала расспрашивать ее о муже, погибшем на охоте во время встречи с белыми.

Она чувствовала, что она - гостья племени, и не более. Гостья, которая, может быть, слишком загостилась, но хозяева из чувства такта не напоминают ей об этом.

Ночами она иногда плакала в своем типи.

Неотвратимо приближалась вторая весна. И наступил день, когда с запада, с гор, налетел чинук - первый порыв теплого влажного ветра весны. Стремительно начал оседать снег. Огромные белые шапки срывались с ветвей тамарака и черных елей, и ветви, шурша, распрямлялись, стряхивая с себя груз зимнего сна. В чаще зазвенела тихая песня капели, небо стало глубоким и синим, а лед на ручьях и озерах - серым. Зазеленели первые побеги грушицы, выбросили навстречу свету острые липкие листочки, под которыми быстро, очень быстро созрели терпкие красные ягоды.

Когда горы на северном берегу озера потемнели, а солнце все дольше стало задерживаться на своем небесном пути, на землю пришел Месяц Лопающихся Почек.

Все реже Станислава видела в становище мужчин. Они уходили в чащу, когда было еще темно, и приходили в лагерь вместе с вечерними тенями. Зато днем у каждого типи висела на дереве освежеванная тушка горной козы, или связка куропаток, или пушистое тельце кролика. Время жесткой экономии мяса кончилось.

В лагере работали все. Малыши собирали хворост, носили воду, присматривали за лошадями. Женщины готовили пищу и обрабатывали шкуры. Даже древние старики не оставались без дела. Из прямых прутьев орешника они выстругивали длинные стрелы, выглаживали их нагретыми в костре камнями и шлифовали песчаником до блеска.

В каждом типи жило какое-нибудь прирученное животное - белка, бобренок, ворона или сорока. О них никогда не забывали, и во время еды им всегда перепадали лакомые кусочки.

Добывая пищу себе, шауни всегда оставляли долю Маленьким Братьям. Не успев основаться на новом месте и разжечь костры, они уже заботились о том, чтобы птицы вокруг селения стали их друзьями. На ветви кустов и деревьев привязывали кусочки сала для синиц, рыбьи головы для куличков и разбрасывали горсточки дикого риса для овсянок.

Станиславу поражала эта забота о животных.

- Ци-са, - спросила она однажды, - вы сами часто голодаете. Как вы успеваете помнить о них?

Индианка взглянула на нее с удивлением.

- Они - наши братья. Разве можно забывать братьев?

- Вы поступаете так всегда?

- Конечно, - еще больше удивилась индианка. - Все животные, даже самые маленькие, даже мухи над болотами - тау-га-ве-нин-не, охотники. У них тоже, как у людей, бывают удачные и неудачные дни. Они тоже терпят лишения и трудности. Как же можно не помочь им?

"И этих людей называют дикарями! - подумала Станислава. - Их стараются загнать в резервации. Их обманывают в сделках с пушниной, обсчитывают на каждой пачке табаку или на аршине дешевой ткани на факториях. Их презирают за то, что их обычаи не похожи на обычаи белых, или пишут о них романы, в которых показывают злодеями или головорезами. Какое лицемерие! Так могут говорить о них только те, кто никогда с ними не встречался и знают о них понаслышке или, еще хуже, выдумывают индейцев".

Ва-пе-ци-са как-то сказала:

- Великий Дух дал нам, как и вам, белым людям, разные вещи. Они пригодны для тех условий, в которых живет каждый из нас. Вам досталось больше хороших вещей. Но и мы не в обиде за выделенную нам долю…

Такой была ее хозяйка, ее первая подруга на земле шауни.

Такими были они все, как позже узнала она.

В Месяц Цветущих Деревьев появилась Санка.

Станислава спустилась к ручью, втекавшему в озеро Ок-Ван-Ас. Шауни называли этот ручей О-ти-пи-соква - Река с говорящей водой.

Река действительно говорила. Вода то тихо рокотала, переливаясь через гладкие камни, то звенела, как серебро, разбиваясь о ветви упавшего поперек течения дерева, то пела тихим, ускользающим голосом, взбивая легкую пену у зубцов выступающих со дна скал.

Особенно приятно было слушать песни О-ти-пи-соквы под вечер, когда подножия сосен уже тонули во мгле, а стволы еще горели расплавленной бронзой и облака с золотыми кромками плыли за уходящим на покой солнцем.

Назад Дальше