- Да, именно так, - ответил Расмус, - в ужасную беду!
И он все рассказал Понтусу. Само собой разумеется, он должен был это сделать. Он знал, что Понтус будет хранить нерушимое молчание, да и вообще у этой парочки не было секретов друг от друга. А кроме того, в отчаянной голове Расмуса начал вырисовываться некий план, и чтобы осуществить его, необходима была помощь Понтуса.
На первом уроке была биология, а у него - достаточно времени на размышления. Он мог более детально разработать свой план и изложить его Понтусу на переменке.
- Ну, а четвертый желудок коровы как называется? - спросил учитель биологии.
Отвечать должен был Понтус, но он ни за что на свете не мог вспомнить название "сычуг". Он помнил только, что оно звучало вроде бы как название озера, и попытался было начать с названия "Осунден", но на всякий случай решил промолчать, и вопрос пошел по кругу дальше.
- Четвертый желудок коровы… Расмус?
Расмус вздрогнул.
- Каталог, - очнувшись, ответил он.
Весь класс расхохотался, а магистр Хельгрен покачал головой:
- Заметно, что у вас вчера было два дополнительных свободных урока.
На перемене Расмус подстроил все так, чтобы оказаться с Понтусом в углу школьного двора.
- Слушай, Понтус, хочешь стать членом Корпуса Спасения? - спросил он.
Понтус ничего не понял.
- Какого еще Корпуса Спасения?
- "Корпуса Спасения Жертв Любви", - ответил Расмус. - Я недавно основал его. Смотри, там этот дурак Йоаким!
Он сердито уставился на темнокудрого юношу, который как раз прогуливался мимо них в обществе двух других гимназистов. И этот негодяй заставил Крапинку плакать!
- Крапинка, верно, думает, что он красивый, - предположил Понтус. - Раз у него такие волосы и такие черные глаза, он, видно, кажется ей интересным и настоящим аристократом.
Расмус фыркнул.
- Пусть будет каким угодно интересным и настоящим аристократом, - сказал он. - Пусть играет на гитаре, и пусть он самый лучший гимназист, и пусть влюбляет в себя девчонок сколько влезет, но одно - абсолютно точно!
- Что именно? - спросил Понтус.
- А то, что моя сестра не попадет в какой-то там "Каталог дешевой распродажи"!
- Конечно, нет! - согласился Понтус. - Но как ты ему помешаешь?
- Я пойду и стибрю у него этот каталог. Вот что я собираюсь сделать!
Понтус вытаращил глаза:
- Ты в своем уме? Как ты это сделаешь?
У Расмуса был решительный вид, точь-в-точь такой же решительный и упрямый, как всегда, когда он замысливал какое-нибудь сумасбродство.
- Я украду каталог сегодня же ночью, когда Йоаким будет спать. Пойдешь со мной?
Понтус еще сильнее вытаращил глаза, и в нем все забурлило от восторга. Предложи Расмус перевернуть школу вверх дном, запереть в кутузку учителей, а им самим сбежать в Америку, у Понтуса был бы такой же восторженный вид. Он счел предложение Расмуса просто великолепным - самому ему ничего подобного в голову прийти не могло, он это знал. Понтус был готов участвовать во всех авантюрах Расмуса… но тайком забраться к Йоакиму! При одной мысли об этом Понтус захихикал.
- Ой, только бы мне удержаться от смеха… Ты в самом деле думаешь, что мы можем забраться к нему?
Расмус кивнул:
- Мы можем по крайней мере - попытаться. Поставь свой будильник на половину второго ночи.
Они проболтали об этом всю перемену, и это развлекло их. Жажда приключений трепала их, как лихорадка. Горести Крапинки уже отступили на задний план, теперь все это превратилось в опасную, увлекательную и веселую игру. Поэтому, когда начался следующий урок, "Корпус Спасения Жертв Любви" был чрезвычайно взбудоражен. На юных лицах Расмуса и Понтуса читалось усердие, которое и трогало и радовало их учителя математики. Посмотрев на Понтуса, такого хитрющего и довольного, он потрепал ему волосы указкой и сказал:
- Какой у тебя, братец Понтус, веселый вид, ты радуешься, что научишься считать?
Понтус тихонько хихикнул и ничего не ответил.
- А у Расмуса Перссона вид необыкновенного мудреца, - продолжал магистр. - Полезно иногда посидеть в коридоре, предаваясь размышлениям о самом себе.
Оба они, весельчак и мудрец, тайно обменялись понимающими взглядами. Им очень хотелось угодить магистру и решить для него несколько несложных примеров, однако очень трудно было оторваться от бесконечно более важных мыслей. Школьный день тягуче продвигался вперед. Но наконец-то зазвонил звонок, возвещая конец последнего урока, и двадцать пять мальчиков - Расмус и Понтус впереди всех, - словно свора кровожадных псов, ринулись к выходу. В дверном проеме Стиг попытался было протиснуться мимо, саданув Расмуса острым локтем меж ребер.
- Опаздываешь на поезд? - запальчиво спросил Расмус.
Спичка с презрительным видом ответил:
- Нет, а ты?
- Чего тогда толкаешься?
- А чего ты толкаешься, мелочь пузатая?
На улице состоялась рукопашная дискуссия о том, кто, собственно говоря, толкается, и она привела ко множеству новых толчков, пока они пытались внести ясность в этот вопрос. К тому же у них было еще несколько старых счетов, которые тоже надо было свести, и поэтому, как удовлетворенно констатировал Понтус, произошла "крупная драка на кулаках".
Все было бы хорошо, не вмешайся полиция.
- Что я вижу? Драка на улице? - услышал вдруг Расмус голос отца. - Безобразное поведение и просто не знаю что еще!…
Он схватил сына за шиворот, чтобы разнять драчунов, но Расмус не хотел, чтобы их разнимали.
- Сопротивление полиции, - громким голосом произнес его отец. - Не будете ли вы, господа, так любезны разойтись, иначе я буду вынужден посадить вас в кутузку!
Господа нехотя разошлись и отправились восвояси.
- Теперь ты видишь, каково иметь отца-полицейского? - сказал Расмус, оставшись наедине с Понтусом.
Из носа у него текла кровь, верхняя губа опухла, он дико дрался и все-таки не успел внушить Спичке, кто, собственно говоря, толкался, а все только потому, что явился папа и встрял в драку.
- Чепуха! Зато Спичка получил по заслугам, - сказал Понтус. - Побереги свои силы, они пригодятся в ночной экспедиции.
Стоя на тротуаре прямо против Расмуса, он разглядывал его опухшую губу.
- На кого-то ты стал похож, - сказал он. И тут же расхохотался:
- Теперь я знаю: ты - вылитая фру Андерссон из нашего дома.
Уже расставаясь с Расмусом, Понтус снова засмеялся.
- Привет, фру Андерссон, - сказал он. - Увидимся ночью, фру Андерссон.
Но мама не засмеялась, увидев его опухшую губу.
- Боже мой! - сказала она. - С кем ты так играл на этот раз?
- Неужели тебе кажется, что я с кем-то играл! - угрюмо спросил Расмус. - Понтус говорит, что я похож на фру Андерссон с Вшивой горки.
Обед был не таким радостным, как всегда. Обычно он бывал одним из самых приятных событий дня - так считал Расмус.
Он любил вкусно поесть, а кроме того, весело было сидеть в уютной кухне, жевать, и болтать, и смеяться вместе с мамой, папой и Крапинкой. И все время ощущать у ног Глупыша, этот маленький теплый комочек.
Но сегодня был не обед, а сплошной мрак. Крапинка сидела с таким видом, словно все беды мира подступили ей к горлу, а кроме того, на обед была отварная макрель. Уж эта рыба у кого угодно застрянет в горле - так считал Расмус. А сам он был похож на фру Андерссон с Вшивой горки. У этой старушки, должно быть, в самом деле забавный вид… Ну и смеялся же папа, когда пришел домой и увидел Расмуса! Этот папа… он, как всегда, был в хорошем настроении! Хорошо, когда у тебя отец с чувством юмора, но ему следовало бы быть поделикатней с Крапинкой, а не таращить на нее глаза и не говорить: "А ну, здесь что - очередное собрание Общества Придурков"? Мама, та была тактичней. Она, вероятно, тоже заметила, что с Крапинкой неладно, но ничего не сказала. Опухшая губа, похожая на свинячье рыльце, саднила… и от этого не легче было глотать макрель. Расмус невесело тыкал вилкой в свой кусок рыбы. Мама обычно говорила, что кончать с едой надо именно тогда, когда еда вкуснее всего. И, заставив себя проглотить два кусочка рыбы, он отложил вилку в сторону.
- Знаешь, мама, - сказал он, отодвигая тарелку с макрелью, - сейчас еда была вкуснее всего!
У мамы тоже было чувство юмора, но оно редко проявлялось тогда, когда это в самом деле необходимо.
- Съешь то, что у тебя на тарелке, - сказала она.
И никакие уверения в том, что губа вздулась и саднит, не помогли.
- Что, она так же будет саднить, когда очередь дойдет до яблочного пирога? - спросила мама.
Как ни странно, ничего подобного! Ешь сколько хочешь - губа не саднит.
- Хотя это, пожалуй, только благодаря ванильному соусу, - высказал предположение Расмус.
Крапинка сидела молча, и Расмус понял, что, когда люди влюбляются, им не помогут никакие утешения и даже яблочный пирог с ванильным соусом. Расмус так жалел сестру, что предложил вместо нее вытереть посуду, хотя на этой неделе была не его очередь. Крапинка, похоже, была ему благодарна.
- Ты добрый, - сказала она и быстро исчезла в своей комнате.
Надев большой кухонный передник, Расмус приступил к делу. Он в самом деле чувствовал себя очень добрым, этаким рыцарем без страха и упрека, который, во-первых, выйдет нынче в ночь, чтобы спасти честь сестры, а во-вторых - вместо нее вытирает посуду.
Мама удивилась, увидев, что он вытирает посуду.
- Это всего лишь добрые дела нынешнего дня, - объяснил он. - Одно я уже, понятное дело, сделал - надавал тумаков Спичке.
- Такого рода добрые дела, думаю, надо бросить, - сказал отец, - по крайней мере, не стоит заниматься ими посреди улицы.
- А добрые дела разве нельзя совершать на улице? - спросил Расмус и посмотрел на стакан, который только что вытер.
- Все, верно, немного зависит от того, какие это добрые дела, - сказала мама. - Если помогаешь маленьким детям или стареньким дамам переходить улицу или что-нибудь в этом роде, тогда ты - хороший мальчик, а если дерешься, то - плохой.
Расмус взял следующий стакан.
- Шшш, драться иногда необходимо. Но, во всяком случае, вчера Понтус, Сверре и я помогли фру Энокссон перейти Стургатан.
Мама одобрительно посмотрела на него.
- Как ты мил со своей опухшей губой, веснушками и в этом огромном кухонном переднике, - сказала мама, - но неужели и вправду потребовались трое мальчуганов, чтобы помочь фру Энокссон перейти Стургатан?
- Да, потому что она не хотела, - сказал Расмус. - Она сопротивлялась.
У его родителей появился такой испуг на лице, что он поспешил объяснить, как все было. Сначала фру Энокссон хотела перейти улицу, но, пройдя полдороги, испугалась автомобиля и хотела кинуться обратно… И вот тут-то им пришлось помешать ей это сделать.
- И, вероятно, помешать машине переехать фру Энокссон и есть доброе дело, - с гордостью сказал он.
Вообще-то не так уж скучно было мыть посуду, так хорошо они в это время болтали. Папа сидел за кухонным столом и читал газету, но и он иногда вставлял словечко. Мама мыла посуду с быстротой молнии; Расмус не понимал, как она может так обращаться со стеклом и фарфором и почему они не разбиваются вдребезги. Один раз, моя посуду, он сам попробовал подражать маме, но, не успев даже приступить к делу, разбил три стакана.
- Как вчера было в Тиволи? - внезапно спросил отец. - Ты ничего об этом не рассказывал.
- Сплошь веселье! - ответил Расмус. - Там был чудесный шпагоглотатель!
Он продолжал вытирать посуду и вспомнил в наступившей тишине, какой вид был у Понтуса, когда прожужжал, пускаясь в путь, крысенок, и как стоял на четвереньках над лоханью Альфредо. Но о таких делах маме с папой не рассказывают.
- Да, это и в самом деле было весело, - сказал он, хохотнув про себя.
Затем мгновенно сбросил с себя передник и пошел, громко насвистывая, к себе в комнату. С посудой покончено, осталось еще решить несколько задач по арифметике. Ему почему-то казалось, что если он будет вести себя по-настоящему примерно, то в ночной вылазке ему повезет; а если решение нескольких задач по арифметике поможет в задуманном, то - пожалуйста!…
Затем он заглянул к Крапинке. Она сидела у окна в своей комнате, задумчиво глядя на цветущие яблони за окном. Расмус таинственно улыбнулся, подумав, как обрадуется она завтра. Он подумал было, не рассказать ли ей уже сейчас о своем великолепном плане, но удовольствовался тем, что успокаивающе похлопал ее по плечу.
- Не расстраивайся, Крапинка. По крайней мере, пока у тебя есть брат, который может кое-что устроить - раз, два, и готово!
- Ты устраиваешь не то, что нужно, - сказала его неблагодарная сестра.
Тогда он снова пошел к себе. Растянувшись на ковре вместе с Глупышом, он начал читать книгу "Последняя битва Оленьей ноги". Книга была увлекательная, просто мировая. Он уже совершенно погрузился в неистовую войну индейцев, когда пришла мама и сказала, что пора ложиться спать. Он запротестовал для порядка, но не очень сильно. Он понял, что надо попытаться заснуть, скоро ведь снова вставать.
Сбросив одежду, он уже собрался было прыгнуть в кровать, но тут вмешалась мама:
- А умываться? И ноги - тоже.
- Ш-ш-ш! - прошипел Расмус.
Ему, который будет спать только до половины второго, зачем ему этот ненужный подхалимаж? Он попытался заставить маму понять, что ноги у него вовсе не грязные. Они просто кажутся такими, потому что они - в тени!
- В таком случае, это полная тень, которая линяет, - сказала мама. - Иди умывайся!
Он боролся до последнего, зная, что это безнадежно. Затем неохотно направился в ванную.
- "Последняя битва Грязной ноги", - услышал он за спиной мамин голос.
Иногда у нее хотя бы есть чувство юмора…
Довольно чистый, довольно сонный и довольно веселый, лежал он в постели, прижавшись носом к Глупышу.
- Ты, Глупыш, не пугайся, когда ночью зазвонит будильник. Он затрезвонит для меня, а ты - ты спи.
Глава пятая
Никогда он не подозревал, что будильник поднимает такой шум, когда звонит ночью. Он в панике шарил в поисках кнопки, чтобы выключить будильник; ведь такой дьявольский звук разбудит весь дом!… Во всяком случае Глупыш проснулся, явно полагая, что хоть один раз утро наступило мало-мальски вовремя.
- Да нет же, Глупыш, - прошептал ему Расмус, - еще не утро, ложись спать!
Глупыш крайне удивленно склонил головку набок. Он размышлял. Раз хозяин выскочил из кровати и с такой быстротой набрасывает на себя одежду, значит, уже наверняка утро. Хотя что-то не сходится. Почему так темно?! И почему хозяин пробирается тайком, словно ему грозит какая-то опасность, зачем он это делает? Глупыш громко вопрошающе затявкал.
- Ой, а ты не можешь помолчать? - умоляюще прошептал Расмус.
Глупыш замолчал. Но он вовсе не собирался ложиться спать, тут что-то не так, надо понаблюдать. Ага, теперь хозяин пошлепал в тамбур, значит, он все-таки думает выйти?
Глупыш решительно протиснулся в тамбур. Если сейчас в самом деле утро, то выйти на улицу - священное право каждого пса. Он громко заскулил, чтобы напомнить об этом.
- Милый Глупыш, - в страхе прошептал Расмус, - ложись в свою корзинку, тебе нельзя сейчас идти со мной.
Тогда Глупыш обиделся. Он страшно обиделся. Он молча стоял и смотрел на хозяина, и во взгляде его читались самые что ни на есть жестокие упреки. Но в тамбуре было темно, и в таком мраке бедный маленький песик кажется лишь темным комочком на полу тамбура. Никто и не заметит, что он пытается выразить своим взглядом.
- Я скоро вернусь домой, Глупыш, - прошептал Расмус.
Осторожно открыв дверь, он выскользнул на веранду. Постояв там тихонько несколько секунд, он прислушался. В доме было тихо, а Глупыш молчал. Расмус облегченно вздохнул.
На улице была ночь, ой, какая ночь! Хотя еще, не совсем стемнело. Ведь майские ночи - это, скорее, своего рода сумерки. Он вспомнил, что? сказала этим вечером мама папе.
- В такие светлые майские и июньские ночи, собственно говоря, вообще не надо спать!
Ну, она, верно, была бы довольна, если бы увидела его сейчас. Увидела бы, что в семье есть, по крайней мере, один человек, который бодрствует, когда нужно.
А там, у калитки, уже ждал его Понтус, замерзший и серьезный с виду; может, он раскаивался, что вступил в "Корпус Спасения Жертв Любви", а может, просто не знал, что это такое - бодрствовать в майские ночи?
Они кивнули друг другу, не осмеливаясь говорить. Расмус молча показал карманный фонарик, чтобы Понтус знал: самое главное он не забыл. И без единого слова, согнувшись, сунув руки в карманы брюк, тесно прижавшись друг к другу и несколько напоминая парочку воров-взломщиков на пути к напряженной ночной работе, пустились они рысцой навстречу ночному приключению.
Улица простиралась тихая и заброшенная, темно и тихо было во всех домах, не видно ни единого, ни малейшего лучика света, который означал бы, что кто-то бодрствует.
- Весь этот город спит, - шепнул Расмус, - но только не мы!
Неслыханно быть единственными бодрствующими в городе, который спит.
- Надеюсь, малыш Йоаким тоже дрыхнет вовсю, - хмуро сказал Понтус.
И верно, в роскошной господской вилле среди яблонь было темно. Стоя у калитки, они смотрели туда точь-в-точь так, как этим же утром смотрел Расмус. Но сейчас, ночью, все было по-другому! И все - непохоже. "Пахнет иначе, и вообще все иначе и гораздо красивее", - думал Расмус.
Яблони светились такой белизной, что сад Йоакима казался почти волшебным, таким, какой мог только присниться… может, он и приснился ему самому? Или, может, Йоакиму? Но зачем бы это ему, Расмусу, брать на себя такой труд - придумывать во сне сад именно для Йоакима? Для него одного изо всех людей на свете? Для Йоакима… для того, кому вообще снится, верно, как бы заполучить побольше, еще побольше, еще и еще девочек в свой "Каталог дешевой распродажи". Расмус свирепел, думая об этом. Но уж в дальнейшем пусть не рассчитывает причислить к ним фрекен Крапинку Перссон, ибо сейчас, в ночи, приближается ее мститель.
Тихо-претихо подошли они к вилле. Тихо-претихо отворили калитку… Это идут два мстителя в синих брюках и кедах, они крадутся во мраке среди белых яблонь. Они стараются не наступать на дорожку, посыпанную гравием, хотя там лежат целые сугробы опавших лепестков, но все же тише и надежней ступать по траве. Лужайка влажная от росы, влага проникает сквозь кеды, а от этого немного холодно. Но больше всего мерзнешь от напряжения, заставляющего мурашки бегать по спине. Потому что сейчас Расмус с Понтусом заберутся в спящий дом, и это, в самом деле, довольно увлекательная авантюра.
В этом доме живет самый богатый человек в Вестанвике. По крайней мере, люди говорят, что никого богаче барона фон Ренкена в городе нет. Дом его битком набит драгоценностями. Однако хозяйки в доме нет… У фон Ренкена есть только его драгоценности и еще Йоаким, "а уж он-то, верно, сокровище почище всякого другого", - насмешливо думает Расмус.