- Ну вот и отлично! - бесконечно обрадовалась Клоди. - Вот смотри, я делаю тебе вкусный-превкусный бутерброд с ветчиной. Держи его. А теперь иди сюда: видишь, вот я включаю телевизор. Сейчас экран засветится и заговорит…
Бабетт снова уселась на ковре перед телевизором. Рядом растянулся Казак. Он получил остаток малышкиного бульона и кусок цыпленка и, видимо, чувствовал себя вполне в своей тарелке.
Экран телевизора замерцал призрачно-голубоватым светом, на нем промелькнули какие-то беглые тени, тени превратились в молодого, щеголеватого диктора, который, жеманно поджав губы, что-то, видимо, говорил. Однако звука не было. Сколько ни нажимала, сколько ни крутила Клоди кнопки телевизора, он молчал. Девочка вспомнила, что накануне Ги и Жюль намеревались смотреть футбольный матч, но телевизор молчал. Они пытались его чинить, бранили на чем свет стоит какого-то мастера Брасье, который копался в его внутренностях и, как видно, все испортил.
Бабетт жевала свой бутерброд и смотрела скучными глазами на диктора с кокетливыми бачками, продолжавшего что-то говорить. Клоди понимала, что вскоре малышка будет снова пускать слезу и звать Жанин и маму. "Что делать? Что же делать?" - раздумывала Клоди.
И вдруг - о чудо! - диктор исчез, и на его месте появились прелестные кошечки: одна взрослая, пестрая, и три котенка - черный, белый и тигровый.
- Бабетт, смотри, смотри, да ведь это "Кошки-аристократки"! - радостно завопила Клоди. - Смотри, Бабетт, сейчас мы увидим с тобой приключения этих кисок!
Браво! Теперь и звука никакого не нужно: Клоди отлично знает историю кошек-аристократок! Пускай только показывают, а уж она сумеет рассказать Бабетт их приключения, понятные даже самым маленьким детям.
- Вот смотри: та большая кошка - это кошка-мама, - начала она, удобно примостив Бабетт у себя на коленях. - А три котенка - это три ее дочки. Все кошачье семейство получило богатое наследство от своей хозяйки. Богатая дама оставила кошкам свой дом с садом, обстановку, много денег. Но у дамы был еще слуга, который за ней ходил и работал на нее всю жизнь. Видишь, вон на экране тот человек с усами - это и есть слуга Серж. Серж очень обиделся на хозяйку за то, что она оставила все наследство кошкам, и поклялся истребить все кошачье семейство. Ты поняла, Бабетт, что значит "истребить"? Нет? Это значит, что он поклялся уничтожить любыми способами маму-кошку и трех ее дочек. Но кошка-мама ходит очень довольная: она ничего не знает о злых мыслях Сержа, она рада, что у ее деток теперь есть деньги и они смогут учиться. Вот видишь, котятки сидят за роялем - учатся играть. Тигровый, видно, лентяй: смотри, как он жмурится, ему, конечно, хочется спать, а не упражняться на рояле. А беленькая - хорошая, прилежная киска, вон как она играет гаммы… До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до-о… - запела Клоди. - Очень красивая киска, такие у нее ловкие лапки… А сейчас, видишь, они все сидят за столом, завтракают, и мама-кошка учит своих дочек хорошим манерам. Мяукает, что за столом нужно сидеть прямо, не разваливаться, не класть локти на стол. Вот Серж принес им на блюде рыбу. Мама-кошка учит кисок резать рыбу только специальным ножичком, ловко отделять косточки. А у Сержа мрачное, сердитое лицо, он на кошачье семейство просто смотреть не желает. Может, и рыба, которую он принес, отравлена…
Клоди могла бы еще долго рассказывать о кошках-аристократках, но на экране вдруг замелькала надпись: "Конец второй серии", и снова появился диктор. Лицо его потеряло жеманное выражение, он был серьезен, даже суров и заговорил, видимо, о чем-то важном. Бабетт зевнула, скуксилась. Звука в телевизоре по-прежнему не было.
- Как жаль, что нам больше не показывают кисок, - сказала со вздохом Клоди. - Диктора смотреть, конечно, неинтересно. Сейчас мы с тобой придумаем еще что-нибудь, Баб, а пока выключим-ка этого диктора.
Она протянула руку, чтобы выключить телевизор, но в это мгновение на экране появился пожилой человек с почти белыми усами. Клоди ахнула:
- Инспектор Дени! Тот самый инспектор, который занимается детскими делами в Бельвилле! Инспектор, который занимался мной, когда умер мой папа! Смотри, Бабетт, смотри, малышка, это мой знакомый, его зовут инспектор Дени. Он был тогда очень добрый, очень заботливый, но непременно хотел меня упрятать в интернат или в детский дом. Говорил, что для меня это будет счастье. Но ты же знаешь, Бабетт, что такое детский дом, сама там была… Ведь знаешь?
- Ммм… - промычала малышка.
- Ну конечно, знаешь, - продолжала свое Клоди, разглядывая старого знакомого на экране. - Пусть даже он будет такой же шикарный, как твой, но все-таки это не свой дом, а государственный. Мне очень не хотелось туда идти, хотя я и была тогда бездомная, беспризорная. Тогда мсье Клеман, старый приятель инспектора, начал его просить за меня, чтобы меня отдали Сими. И Дени с трудом, но согласился. Какое славное у него лицо, правда, Бабетт?
- Ммм… - опять сказала Бабетт.
Кажется, ее клонило ко сну, но Клоди была так поглощена видом выступающего инспектора, что ничего не замечала.
- До чего же жаль, что нет звука, - сокрушалась она. - Так хочется узнать, о чем он говорит. Нет, нет, я еще подожду выключать. Здорово интересно, когда вдруг видишь знакомого. Правда, малышка?
На этот раз Бабетт ничего не ответила. Клоди наклонилась, чтобы убедиться, не спит ли она, но увидела широко открытые глаза, устремленные на экран.
- Мама, - пролепетала Бабетт, протягивая руки к телевизору, - моя мама…
20. Лица на экране
Клоди недовольно завозилась:
- Ну вот, опять начались фантазии… Теперь маму какую-то увидела… Трудная ты девочка, честное слово…
Однако малышка уже повысила голос до крика:
- Мама, мама! Хочу к маме! Ма-а-ма!
На экране телевизора теперь рядом с инспектором Дени стояла молодая стройная женщина в мехах, с измученным, искаженным горем лицом, которое в спокойные минуты, наверное, было очень привлекательным. Инспектор о чем-то ее спрашивал, и, отвечая, она вдруг зарыдала и закрыла лицо руками, но слезы продолжали литься даже сквозь ее сцепленные пальцы.
- Маме бобо… Мама плачет… - простонала Бабетт, продолжая тянуться к экрану.
- Послушай, маленькая, это не мама, ты ошиблась, это совсем-совсем чужая тетя, - недовольно уговаривала малышку Клоди, стараясь оттянуть ее от телевизора. - У чужой тети какая-то неприятность, вот она и плачет…
А сама между тем тихонько подавалась к экрану: ну его совсем, этот телевизор, зря она его вообще включила. Придется с ним покончить, а то потом Бабетт ничем не успокоишь…
Однако едва она протянула руку к выключателю, на экране опять появилось знакомое ей, совсем недавно виденное лицо. Теперь это был не инспектор Дени, а пожилая, хорошо причесанная женщина из парка Бют-Шомон. Та самая воспитательница, с которой отправились беседовать Ги и Жюль. На этот раз ее пышно уложенные волосы были растрепаны, видимо, она их не успела даже причесать, и то и дело с отчаянием всплескивала руками.
Бабетт проворно сползла с колен Клоди, подобралась к самому экрану.
- Жанин! - закричала она в неописуемой радости. - Моя Жанин!
Клоди задохнулась:
- Что? Что ты сказала? Это Жанин? Ты, наверное, ошиблась, Бабетт? Скажи мне, ты ведь ошиблась?
Девочка стояла на коленях возле малютки, теребила ее, повторяла:
- Ты ошиблась? Скажи мне! Ведь это чужие тети?..
А сама уже с ужасом, с дрожью во всем теле чувствовала: нет, не ошиблась Бабетт, нет, она говорит правду, она их узнала, своих близких!
Клоди тупо посмотрела на экран, где уже толпилось несколько человек с инспектором Дени и обеими женщинами. Все о чем-то возбужденно переговаривались. Но вот они исчезли, и весь экран занял большой, небрежно, как будто наспех одетый человек с орлиным носом, высоким, очень белым лбом и печальными светлыми глазами. Он заговорил, видимо, с трудом, сильно волнуясь и оглядываясь куда-то за экран.
- Папа! - взвизгнула уже отчаянным голосом Бабетт. - Папочка!
Клоди крепко держала малютку, но чувствовала дрожь всего ее маленького тельца, ее горестное возбуждение. Да и сама Клоди стояла с пересохшим ртом, обливаясь горячим потом. Она готова была бессмысленно барабанить по стеклу телевизора, прорываться сквозь экран к тем людям там, в телевизоре, чтобы услышать их слова. Звук! Звук! Вот что было самым важным, самым нужным в эту минуту! Но звука не было! Не было звука!
- Папа! Папа! - отчаянно звала Бабетт.
Человек с орлиным носом отер платком лоб, вынул из кармана Сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и показал зрителям, проговорив что-то. Клоди увидела увеличенную экраном писанную печатными буквами записку:
ВАМ ВЕРНУТ ВАШУ ДОЧЬ В ПЯТНИЦУ 29 ОКТЯБРЯ, ЕСЛИ ВЫ ПОЛОЖИТЕ ДВЕСТИ ТЫСЯЧ НОВЫХ ФРАНКОВ В ЦЕРКВИ МАДЛЕН ПОД ТРЕТИЙ ПЮПИТР СПРАВА ОТ ГЛАВНОГО ВХОДА. ПРИВЛЕКАТЬ ПОЛИЦИЮ БЕСПОЛЕЗНО. ВЫ ТОЛЬКО НАВРЕДИТЕ ДОЧЕРИ И ЗАСТАВИТЕ НАС ПРИБЕГНУТЬ К КРАЙНИМ МЕРАМ.
Что-то словно ударило Клоди: бумага! Свернутый лист бумаги, который Ги так поспешно спрятал вчера в карман куртки! "Крайние меры"? Значит, они угрожают? Они угрожают убить, уничтожить Бабетт, если ее отец не выложит за нее двести тысяч новыми? Они ждут эти деньги двадцать девятого, а сегодня? Какое число сегодня? Двадцать седьмое? Скорее, скорее надо что-то придумать!
Кровь бросилась в лицо Клоди. Мерзавцы! Мерзавцы! И конечно, главный Ги! Это он разработал весь план! Он руководил этой "операцией".
Сердце Клоди, казалось, подпрыгивало к самому горлу. И так же прыгали мысли. Но девочке ни на одну минуту не пришло в голову, что и она принимала участие в "операции", что именно она уводила малышку, пока приятели заговаривали зубы Жанин, что это она - главное действующее лицо в этом страшном спектакле, поставленном Ги и Жюлем.
Клоди внезапно вспомнила о Сими, и сердце в ней болезненно сжалось: бедная, бедная Сими, сидит, верно, одна дома, ждет их возвращения и ничегошеньки не знает. Уверена, видимо, что Ги с Клоди закатились в гости… Какое же страшное разочарование ждет ее… Как бы хотела Клоди очутиться рядом с нею, все ей объяснить, утешить, успокоить. А если Сими тоже смотрит передачу? Ух, что тогда?
А на экране между тем рядом с отцом Бабетт появился Саид. Да, да, темнолицый, сильно смущенный Саид, один из "стаи" Рири, хорошо известный Клоди, старший брат ее приятеля Юсуфа. И отец Бабетт жал ему темную руку и спрашивал о чем-то, и Саид ему что-то уверенно отвечал. Ах, если бы можно было покричать ему: "Саид, это я - Клоди, ты же меня хорошо знаешь! Я в беде, Саид, иди сюда, помоги мне и девчушке!" И Саид непременно бы прибежал, Клоди уверена. Что делать? Что же ей делать?
Экран телевизора заняла большая фотография. Девочка с золотистой челкой, падающей на крутой лобик, на смышленые глаза. Бабетт в том же матросском костюмчике, что и сейчас, но улыбающаяся, счастливая…
- Бабетт… Я… - услышала Клоди тихий, пропитанный слезами голосок.
Она подскочила к малышке:
- Слушай, как твоя фамилия? Ты знаешь?
Бабетт качнула головой:
- Нет…
- А где ты живешь? Где твой дом? Где живут мама и папа? Ты тоже этого не знаешь? Ну, на какой улице? - Клоди кричала, точно глухой, и сама этого не замечала.
- Нет… - испуганно пробормотала Бабетт.
- Тебя приводили домой. Приводила твоя Жанин. Куда? Как выглядит улица, на которой ты живешь? - продолжала домогаться Клоди, но с каждой минутой убеждалась: ничего не выйдет, девочка слишком мала, ничего она не знает и не помнит.
- А как зовут твоего папу и твою маму? Хоть это ты знаешь?
- Папа - Морис. Мама - Полин… - сквозь слезы неожиданно проговорила малышка. - Хочу домой… Хочу к маме…
- И пойдем. Сейчас же пойдем, - сказала твердым голосом Клоди.
Увы, она была нисколько не тверда, ни в чем не уверена. Просто девочка знала, что ни ей, ни малышке оставаться здесь нельзя. Надо как можно скорее бежать из этой виллы, куда вот-вот могут возвратиться ее хозяева.
Надо как можно скорее вернуть Бабетт ее родителям.
Но куда бежать и кому вернуть - этого Клоди не знала.
21. За рулем - женщина
Они стояли все трое на обочине шоссе. Трое потому, что, как ни гнала от себя Казака Клоди, как ни уговаривала то ласково, то с угрозами вернуться на виллу, собака упорно следовала за девочками. Да и Бабетт завела слезливую песню:
- Собачка… Хочу собачку… - и упиралась ножонками, не желала идти, если Казак не пойдет с ними.
Вот и пришлось Клоди принять в компанию лохматого спутника.
Время уже близилось к середине дня. Солнце скрылось, стало прохладно, начал накрапывать даже дождик, а трех "голосующих" ни одна из проносящихся мимо машин не подбирала. Некоторые вовсе не желали останавливаться, иные, завидев детей, притормаживали, съезжали на обочину, но почти всегда оказывалось, что в Париж они не едут, что им не по дороге и что вообще они торопятся. И решительно все спрашивали Клоди:
- Это твоя сестренка?
Она кивала.
- Это сразу видно. Очень вы похожи, - удовлетворенно говорили спрашивающие, и машина отъезжала.
Один шофер, небритый и сердитый, объявил:
- С собакой не повезу. Оставьте собаку, тогда возьму обеих.
Другой, тоже хмурый, шофер фургончика спросил:
- А сколько думаешь заплатить?
Клоди вспыхнула - о деньгах она не подумала, да у нее и не было ни су.
- У меня ничего нет, мсье… - пробормотала она.
- Тогда пусть в городе заплатят за вас родители, - сказал шофер.
- Родителей тоже нет… - все так же смущенно сказала Клоди.
Шофер окончательно рассердился:
- Что ты морочишь мне голову! На жалость рассчитываешь, а сама врешь! Нет ни денег, ни родителей! Ну и стой, где стояла! - И он умчался.
А старушка в клетчатом фартуке, которая везла, видимо, на продажу персики в корзинках, занявшие доверху всю ее небольшую машину, объявила:
- Есть одно место, да и то крохотное, человеку не поместиться. Могу взять собаку, если хочешь. Скажи только, куда ее отвезти?
О, если бы Клоди знала куда! Пока они стояли на обочине шоссе и ждали, что кто-нибудь их все-таки подберет, Клоди успела многое передумать. Необходимо спасти девочку - это главное. Потом позаботиться и о собственной безопасности: двое приятелей, конечно, вернутся на виллу, обнаружат, что Клоди с девочкой исчезла, и пустятся немедленно в погоню. Обшарят все мышиные норки в Париже, потому что они, конечно, будут уверены, что, кроме Парижа, Клоди никуда не могла направиться. Значит, в городе она должна быть особенно осторожной.
Трудная жизнь успела многому научить Клоди, и о многом она думала уже почти как взрослая. Куда же ей пойти в Париже? Кто даст хотя бы временное пристанище малышке и ей? И еще эта собака… Снять номер в гостинице? Но на это у нее нет денег, да и не пустят детей одних, без взрослых в гостиницу…
Инспектор Дени, вот о ком она думала как о спасителе! Как бы только добраться до него, найти его! Инспектор непременно поможет, отведет Бабетт к родителям, спрячет Клоди, убережет ее от мести тех двух… Но где искать инспектора? Ведь когда умер папа Клоди, инспектор сам приходил к ним домой. Может быть, в мэрии района знают, где его найти, и скажут Клоди? А с другой стороны, как доберется она с малышкой и собакой до этой самой мэрии 19-го района?
Деньги, деньги… На машину, на метро… Где их взять?
Голова Клоди раскалывалась от тревоги и волнения. И еще Клоди думала о темнолицем Саиде. Вернее, не о нем, а о Вожаке "стаи" - Рири. Если Саид знает, кто родители Бабетт, то наверняка знает и Рири. Вот кто помог бы, вот кто все распутал бы, поставил на свои места. У Рири есть телефон - это известно Клоди, но вот жалость - номера она не знает. И опять-таки на то, чтобы позвонить, нужен жетон, а жетон стоит пятьдесят сантимов. Значит, и этот путь закрыт. Идти же в дом, где сидит у входа Желтая Коза и живут Рири и Назеры, абсолютно невозможно: сейчас же станет известно всем, что приходила Клоди с какой-то малышкой. Ги пустится по ее следам, и тогда все пропало. Можно было бы вызвать Юсуфа, а через него Саида, но их семья тоже живет по соседству. Нет, подальше, подальше от площади Данюб, от улицы Музаи, от улицы Кримэ…
Дождь полил вовсю. Клоди мокла в своем стареньком полосатом пончо. За Бабетт она не беспокоилась: еще у самого дома накинула на малютку свою непромокаемую куртку, в которую та влезла с головой. Казак в своей пушистой шкуре тоже не чувствовал холода, только изредка шумно отряхивался от льющих на него струй.