Вернувшись домой, я тотчас же позвонил Жаклин Мерак. У Жаклин был одновременно и утомленный и довольный голос. Да, все верно, Клоди здесь, собака тоже, но, кроме того, найдена Сими. Жаклин пожаловалась, что не может никак успокоить своих гостей: Сими нервничает и плачет, видимо, рвется к своему Ги. Кажется, не совсем верит в его виновность, а главное, оправдывает тем, что "Ги хотел, чтоб она, Сими, жила как королева", а потому следует наказывать не его, а ее. Клоди же расстраивается за троих сразу: за Сими, за себя и за Казака, которого Ги угостил ножом. К счастью, нож почти не задел внутренние органы, а проколол кожу и скользнул по кости. Ветеринар, к которому они еще ночью возили собаку, ручается, что Казак скоро поправится.
Жаклин громко зевнула в телефонную трубку. Я попросил извинения, что терзаю ее, когда она и без того утомлена. Наверное, ей следует выспаться, лечь сейчас же.
- Что вы, у меня мой оркестр. Мы репетируем, - донесся до меня тихий ответ. - Мсье Клеман, слушайте, я вам спою новую песню.
Я услышал:
- "В двадцать лет мы легко забываем печали…"
И я был благодарен Жаклин за песню.
26. Клоди упрекает
Он с яростью скомкал газету. Сжал ее в кулаке. Потом, немного опомнившись, расправил и загляделся. С газетного листа на него смотрели два лица: одно - со струящимися по плечам темными волосами и кроткими испуганными глазами, другое - похожее на мордочку бездомного котенка, шалое, бесстрашное, увенчанное на затылке задорным хвостом, таким знакомым и милым (никогда еще не удалось ему дотронуться до этого рыже-красного хвоста!).
Лица эти сопровождали его, глядя с витрин всех газетных киосков, вплоть до площади Фэт, где он спустился в метро. Казалось, все газеты мира в это утро непременно хотели познакомить вселенную с этими двумя - молодой женщиной и ее тринадцатилетним приемышем. Глаза преследовали мальчика и в бесконечных коридорах метро, глядели в вагоне из-под рук читающих людей и встретили его на улице Фран-Буржуа, у самых дверей старинного дома Жаклин Мерак. Дверь ему открыла Сими Назер, как всегда, без кровинки в лице, но с каким-то новым, упрямым выражением.
- Газеты уже видели? - спросила она, даже не сказав "здравствуйте". - Понимаете, это те самые фотографии, которые выкрали у меня журналисты. Я там ужасно некрасивая. Ги будет неприятно…
Рири с трудом перевел дыхание: о чем она думает, эта женщина!
- Как ваши дела, мадам Назер? - нетерпеливо осведомился он.
- Только что из полиции, - коротко бросила Сими. - Вызывали меня и Клоди. Допрашивали поодиночке и в разных комнатах. Словом, перед вами - преступницы.
Рири пристально посмотрел на нее:
- Ерунда. Я уверен, все разъяснится. Не надо так волноваться.
- О Рири, я так несчастна! - всхлипнула вдруг Сими и прижалась лбом к плечу мальчика. - Как спасти Ги? Я опять буду одна, буду целыми годами ждать его!
У Рири защипало в носу - вот-вот разревется, как девчонка. Этого еще не хватало!
- Ну пожалуйста, мадам Назер, ну не надо, - забормотал он, заходясь от жалости. И, чтобы отвлечь как-то Сими, переключить ее на другие мысли, спросил как можно небрежней: - Клоди тоже вернулась?
- Сидит возле собаки. - Сими подняла голову, отерла глаза. - Казаку лучше, он даже поел немного. Но все-таки мы все решили показать его еще раз тому ветеринару, который зашивал ему рану и перевязывал. Может, нужны какие-нибудь витамины или антибиотики, ведь собакам дают те же лекарства, что и людям. Как только Жаклин кончит репетировать, она обещала повезти Клоди и Казака к врачу.
Рири прислушался. Из глубины квартиры доносились звуки отдельных инструментов, ритмические удары тарелок, томное контральто гитар и чистый голос певицы, упорно повторяющей несколько раз одну и ту же музыкальную фразу.
- Мне повезло, - сказал Рири. - Наверное, Жаклин сможет и меня подкинуть, куда мне нужно.
- А куда вам нужно? - спросила Сими.
- К церкви Мадлен, - неосторожно сказал Рири. И тут же осекся.
- К церкви Мадлен? - подозрительно переспросила Сими. - А зачем вам туда? Что вы собираетесь там делать?
- Там живет один из моих товарищей по лицею, - поспешил сказать Рири. - Обещал дать мне запись последнего урока. Я ведь пропустил два дня по болезни, - прибавил он предусмотрительно.
- А-а… - протянула Сими. - А мне вдруг подумалось… - Она не докончила.
У Рири отлегло от сердца: кажется, пронесло! Он потоптался по холлу: под каким бы предлогом вызвать Клоди? Но тут Сими сказала самым естественным тоном:
- Извините, я вас задержала. Вам, конечно, нужна Диди, так вы идите на кухню - Жаклин устроила Казака там, в своем любимом кресле.
В маленькой кухоньке, отделанной красивым кафелем с синими ветряками на фоне зелено-коричневых лугов, в старинном вольтеровском кресле лежал перевязанный бинтами Казак. Рядом, склонясь к собаке и нашептывая что-то в мохнатое ухо, притулилась Клоди. Больше в кухне никого не было, и это обрадовало Рири. При его входе Казак приподнял голову и слабо, но приветливо помахал хвостом: припомнил мальчика, который прошлой ночью носил его, истекающего кровью, полумертвого, к ветеринару, гладил и ласково успокаивал, пока доктор обрабатывал и зашивал рану. Зато Клоди, хоть и обернулась на звук шагов, ничего не сказала, точно не заметила вошедшего.
- Казак и Клоди, здравствуйте, дети, - с шутливой лаской сказал Рири.
Ни звука в ответ. Только снова пошевелил кончиком хвоста Казак. Рири обеспокоенно обратился уже прямо к девочке:
- Ты что? Что с тобой?
Снова никакого ответа.
- Эй, Диди, какая муха тебя укусила? - повысил голос Рири. - Скажи хоть что-нибудь!
Он подошел ближе, хотел погладить Казака. И вдруг встретил злобный взгляд девочки:
- Не смей трогать собаку, слышишь? Не смей, это моя собака! И не смей сюда ходить, слышишь? Убирайся отсюда, сейчас же убирайся, чтобы я тебя больше не видела!
Рири, потрясенный, отступил к самой двери, слушал эти выкрики, не верил своим ушам. Что такое? Откуда эта злоба? Что могло случиться?
Он повторил машинально:
- Что с тобой? Какая муха тебя укусила?
И вдруг девочка упала головой на теплую собачью шерсть, обвила руками Казака и вся затряслась в отчаянном плаче.
- Что? Ну что с тобой? Скажи мне, Диди, - уже умолял мальчик.
- Т-тебя нет, я… я ждала, ты был так нужен, а тебя… нет… И где ты был, когда ты нужен?.. - прорыдала Клоди. - Я без тебя… - И снова поток слез и прыгающие худенькие плечи.
Рири виновато опустил голову. Что мог он сказать? Как оправдаться?
- Я… улаживал дела… В лицее… - пробормотал он.
Он врал, врал, и ему самому было отвратительно это вранье. Но что мог он поделать? Выложить Клоди всю правду о прошлой ночи - невозможно. Рассказать, как он собирал "стаю" и отдавал своим ребятам приказы - где, кому и когда быть? Рассказать, как ночью бегал к Андре Клеману и требовал от него совета и помощи? Рассказать, как дежурил на лестнице мэрии 19-го округа и с рассвета ждал комиссара Дени? Как упорно просился участвовать в "операции Мадлен" и предлагал в помощь всю свою "стаю"? Как чуть не со слезами убеждал комиссара в невиновности вот этой, так горюющей сейчас девочки? Рассказать, как трижды ночью будил телефонными звонками деда и бабку в Мулен Вьё и как, наконец, убедил их приехать в Париж, чтоб вмешаться в "дело Назер", в "дело" этой же Клоди? Нет, это было немыслимо!
Рири все так же неподвижно стоял у двери.
- Нет, но как ты мог? Как ты смел оставить меня вот так, одну? Как ты мог так меня предать? - Клоди подняла залитое слезами лицо, и Рири не выдержал, закричал сдавленным чужим голосом:
- Диди, Диди, я не виноват, честное слово, не виноват! Но ты все-таки прости меня! И не плачь, пожалуйста, не плачь! А то мне очень плохо!
27. Церковь Мадлен
Уже две аристократические свадьбы продефилировали перед ними, и они смогли во всех подробностях рассмотреть невест и женихов и сопровождающих их гостей и родственников. Уже десятки молящихся, туристов и просто любопытных прошли сквозь массивные двери в прохладную глубину храма под их изучающими дотошными взглядами. Но ни один из вошедших не остановил их внимания, ни один не был похож на тех, кого они ждали, а, главное, ни один не остановился у третьего пюпитра справа.
- Ты проверял, Круабон действительно положил туда свою пачку? - спросил уже начавший во всем сомневаться старший, Роже Гийу, из уголовной полиции.
- Конечно, положил, - отозвался его молодой помощник Самари. - Даже сделал вид, что пересчитывает деньги, перед тем как положить. Но он умный мужик, этот Круабон: он инспектору Дени тоже сказал, что уверен - после телепередачи оба молодца уже не стали ничего дожидаться, а удрали за границу. Так оно и есть, наверное. И напрасно мы здесь торчим…
Гигантский античный храм стоял в центре Парижа, перестроенный Наполеоном в честь его побед. После сверкающих наружных колонн фронтона пришедших в церковь поглощал величественный сумрак уходящих куда-то в немыслимую вышину уже темных колонн. Только далеко впереди мерцали желтые огни алтаря и трепетали язычки бесчисленных свечей. Этот теплый, трепещущий огонь делал живыми лица статуй - Христа, Иосифа, святого Августина, а главное, той, которой была посвящена церковь. С таинственной, задумчивой улыбкой смотрели на людей мраморные Марии Магдалины. Мрамор, мрамор, всюду мрамор и подавляющие размеры церкви. Двое полицейских, спрятавшиеся за третьей колонной, чувствовали себя угнетенными этой грандиозностью. И сколько часов они уже стоят здесь! И сколько лиц - мужских, женских, детских - прошло за эти часы перед ними!
- Интересуюсь: когда патрон даст нам сигнал, что мы можем наконец с достоинством удалиться отсюда? Есть хочу - страсть! - Самари даже облизнулся, вспомнив отличные наперченные, с кровью, стэки, которые так мастерски поджаривает его молоденькая жена. Ах, сидеть бы сейчас перед горячей сковородой!..
Роже Гийу только вздохнул: у него давно уже болели ноги - застарелый тромбофлебит, и долго стоять ему было невыносимо трудно. Мимо двух полицейских бежали, как на рысях, гиды, за ними - толпы людей, говорящих по-английски, по-итальянски, по-русски, на суахили, на индийских наречиях. Они останавливались как вкопанные перед одной из статуй, смотрели, записывали в книжечки объяснения гидов, а многие зевали, устало оглядывались, присаживались на скамьи за пюпитры, где лежали молитвенники, сборники псалмов или объявления о ближайшей проповеди. Роже Гийу потрогал висящий на шее радиотелефон: не заговорит ли, не прикажет ли голосом начальника покинуть пост в Мадлен?
Нет, аппарат безнадежно молчал.
И вдруг, когда сонная одурь и усталость начали уже окончательно обволакивать обоих полицейских, в центральном проходе церкви появилась пожилая женщина, не похожая ни на туристку, ни на молящуюся. Гийу толкнул Самари: женщина в белом плаще и широкополой шляпе, типа ковбойских, внимательно оглядывала пюпитры. Видимо пересчитав их глазами, она осторожно огляделась кругом и направилась к третьему пюпитру справа. Она даже не присела на скамью, видно, не было времени. Рука ее в коричневой лайковой перчатке скользнула под пюпитр, вытащила что-то завернутое в бумагу и тотчас же опустила это что-то в сумочку. Женщина была уже у выхода, когда ее вежливо остановил Гийу:
- Мадам, попрошу вас следовать за нами. Уголовная полиция.
Лицо под ковбойской шляпой исказилось:
- Что? Да как вы смеете? Забирать молящихся в храме? Это кощунство! Я буду жаловаться!
- Разрешите вашу сумочку, мадам, - невозмутимо произнес Гийу, подмигнув своему товарищу.
- Сумочку? Не дам! - решительно сказала ковбойская шляпа. - Я вам не доверяю. Там у меня крупная сумма денег. Кто мне докажет, что вы и в самом деле…
- Там у вас не деньги, мадам, а пачка газетной бумаги, - перебил ее Гийу.
Женщина побледнела, растерянно уставилась на обоих полицейских:
- Это ложь! Провокация! Не может быть!
Она так повысила голос, что на нее стали оглядываться входящие. Вместо ответа Гийу ловко расстегнул ее сумочку, проворно сунул туда руку и извлек плотную пачку газетной бумаги.
- Вот, мадам, чтоб вы не сомневались. Я забираю это как вещественное доказательство.
- Следуйте за нами. Вас ждут в полицейском управлении, - прибавил Самари.
Женщина была так ошарашена видом газетной бумаги, что больше не сказала ни слова, только испуганно смотрела на то, как Гийу аккуратно завертывает пачку еще в один слой бумаги. Безмолвно дала она вывести себя из церкви и только на ступенях, оглянувшись вокруг и, видимо, не увидев того, что ждала, закричала:
- А где же машина? Почему нет машины?
- Полицейский автомобиль сейчас вам подадут, - любезно сказал Гийу.
Она досадливо отмахнулась:
- Белый автомобиль. Где белый автомобиль? Они должны были ждать меня!
- Какая марка? - быстро спросил Гийу. - Мадам, говорите скорее, какой марки машина? Это может облегчить вашу участь. И номер, если вы его знаете!
- Белый "мерседес". Сорок три сорок пять. Эр Икс ноль шесть, - пробормотала почти автоматически женщина. - Они заставили меня заучить номер наизусть.
- Весьма предусмотрительно, - одобрил Гийу. Он наклонился к радиотелефону: - Всем наружным постам: разыскивается белый "мерседес". Номер сорок три сорок пять Эр Икс ноль шесть. Номер Ниццы. Предупредите посты на южной Национальной…
- Нет, пожалуйста, я вас прошу, не надо! - умоляюще закричала женщина. - Я вас прошу!
Самари иронически взглянул на нее:
- Вы непоследовательны, мадам. Только что искали сами эту машину, а теперь не хотите, чтоб мы вам помогли ее найти.
Гийу строго повел бровями, и Самари мигом замолчал. Женщина в сопровождении полицейских начала спускаться но ступеням паперти на площадь.
Стоял красивый, весь в солнечных заплатах осенний день, и цветочный рынок у Мадлен был похож издали на картины Матисса - в неправдоподобно ярких цветовых пятнах, шумливый и праздничный. И люди с только что купленными букетами растекались по площади, освещая ее, точно факелами, пламенеющими осенними цветами.
На площадь въехал, медленно лавируя между торговцами, прохожими и машинами, старенький автомобиль Жаклин Мерак. В нем, кроме управляющей машиной Жаклин, сидели Рири и на заднем сиденье Клоди с перевязанным Казаком, который развалился так, что занимал почти все сиденье. Раненый пес был окружен таким вниманием в доме Жаклин, что за два дня успел совершенно избаловаться и воображал себя отныне самым главным членом компании.
К тому же и Клоди непрестанно хлопотала о нем, заботилась, не жестко ли ему лежать, не тянет ли перевязка, открыла в машине окна, утверждая, что Казаку душно, и даже подложила под мохнатую голову пса подушечку, которую Жаклин обычно брала с собой в путешествия. И пес блаженствовал и охотно позволял нежным рукам гладить и тормошить себя.
Жаклин и Рири не принимали участия в этих забавах: Жаклин потому, что сидела за рулем, а Рири оттого, что искал глазами своих "постовых". Ага, вот Саид у самого рынка. Рядом с ним - маленькая фигурка с курчавой головой. Саид, очевидно, захватил с собой брата Юсуфа. Что ж, может, у него были какие-то соображения. А там, дальше, на углу, - Ксавье с Филиппом. Эти тоже могут понадобиться… У английского магазина должен стоять Карко, его отсюда не видать, но Рири уверен, что и он "на посту"… Пусть полиция не пожелала их помощи, все равно "стая" тоже взяла под свое наблюдение Мадлен и все, что происходит на площади и в церкви…
- Жаклин, если можно, выпустите меня здесь, - попросил Рири.
- Сейчас постараюсь причалить, - ответила певица, ища глазами, куда бы пристроить машину.
Все обочины тротуаров были плотно, одна к другой, забиты автомобилями всевозможных марок. Черные, синие, серые, темно-красные, они тоже, как цветочным венком, окружили церковь и ближние улицы. Мест не было, и машина Жаклин нерешительно двигалась по площади, покуда певица следила, не выедет ли кто-нибудь из этого плотного венка, не освободится ли, наконец, какая-нибудь стоянка.
- Жаклин, Жаклин, скорей! Там, возле угла, собирается выезжать автомобиль. Кажется, даже два автомобиля. Вон, вон тот "рено"… Скорее, Жаклин! - возбужденно закричал Рири.
Певица проворно нажала на газ, но, опережая ее, откуда-то сбоку вынырнул большой белый "мерседес". Усатый шофер в темных очках, ловко крутанув руль, перерезал дорогу Жаклин, и его автомобиль быстро занял почти все освободившееся место. Пассажир, тоже в темных очках, выглянул из машины, что-то проговорил, и шофер скорчил издевательскую гримасу, явно адресованную Жаклин.
- Вот подонок! - в сердцах вырвалось у певицы. - Как обошел меня! Подлость какая!
В это мгновение с заднего сиденья послышался пронзительный вопль Клоди и, задевая плечо Жаклин, грозно рыча, из открытого окна машины выпрыгнул Казак. Жаклин увидела, как рычащая, взъерошенная собака заметалась у окна "мерседеса" и как шофер и пассажир в ужасе закрыли руками лица. В следующее мгновение Казак уже вцепился в плечо шофера, а пассажир, все еще защищая лицо, рвал свою дверь, стараясь выбраться из автомобиля, спастись от беснующегося пса.
- Это они! Это они! Я их узнала! - вне себя закричала Клоди. - Ри, Рири, скорее!
Рири и певица выскочили из машины, ринулись к "мерседесу". На помощь им бежали ребята из "стаи" - Ксавье и Филипп. Однако, опередив их, два ажана уже стояли у "мерседеса", весьма решительно загородив выход шоферу и усатому пассажиру.
- Ваши документы, мсье.
- Это Ги Назер и его приятель Жюль, - задыхаясь, вымолвил Рири, оттаскивая тем временем Казака от злосчастного шофера.
Один приклеенный ус шофера оторвался, плащ был разорван в нескольких местах, темные очки упали, открыв искаженное страхом и болью лицо Жюля.
Казак все еще рвался из рук Рири, страшно рычал, и Жюль с ужасом следил за псом: удастся ли его усмирить? Но подскочила Клоди, погладила несколько раз вздыбленную шерсть, пошептала что-то в мохнатое собачье ухо, и Казак перестал рычать, послушно дал себя пристегнуть к поводку и запереть в машине Жаклин.
Возле белого "мерседеса" уже начали собираться любопытные. Еще бы: два ажана, придерживающие двух странных типов, из которых один искусан собакой, какие-то растрепанные мальчишки и девчонки…