Первые литературные попытки относятся к этому же времени. Сестра писателя Н. А. Земская в письме к Е. С. Булгаковой (от 18-25 апреля 1964 года) сообщала: "Я помню, что очень давно (в 1912-1913 годах), когда Миша был еще студентом, а я - первокурсницей-курсисткой, он дал мне прочитать рассказ "Огненный змей" - об алкоголике, допившемся до белой горячки и погибшем во время ее приступа: его задушил (или сжег) вползший к нему в комнату змей (галлюцинация)..." Пока это были скорее мечты о писательстве (как еще недавно - о карьере оперного певца), чем тот выбор, который становится бесповоротным.
В доме № 13 у Булгаковых появились между тем новые " соседи - дом купил инженер Василий Павлович Листовничий и поселился в нижнем этаже с женой, полькой Ядвигой Викторовной, и маленькой дочерью Инной. "Мы покупали дом вместе с жильцами, - рассказывает его дочь Инна Васильевна Кончаковская. - Варвара Михайловна пришла к отцу и очень умно с ним говорила. "Я вдова, у меня семь детей..." - в общем, уговорила его не трогать их, обещая, что они не хлопотный народ". В это время Михаил уже имел в квартире свою комнату - угловую с балконом. Дочь Листовничего рассказывает о размолвке Михаила с ее отцом из-за этой комнаты: перевезли из Чернигова больную открытой формой туберкулеза мать Листовничего, и он, боясь заразить жену и дочь, попросил у Варвары Михайловны во временное пользование комнату Михаила: "Там был сделан отдельный вход, с улицы, так что с Булгаковыми бабушка не общалась совершенно. В июле она к нам переехала, а в октябре уже умерла... Варвара Михайловна дала согласие, а Мишка наговорил дерзостей" (запись Я. Б. Вольфсона).
Если бы ситуацию излагал кто-либо из членов семьи Булгаковых, она, видимо, выглядела бы иначе: внизу в семи комнатах жили четверо (с горничной), вверху в семи - видимо, не менее одиннадцати человек (включая двух двоюродных братьев и Ирину Лукиничну, жившую в одной комнате с Лелей). Даже временная потеря комнаты была очень чувствительна.
Отношения с Листовничим у старшего из Булгаковых сразу же стали складываться напряженно. Смягчались они лишь тем, что все переговоры с домохозяином брала на себя Варвара Михайловна.
Булгаков прожил около десяти лет бок о бок с этим человеком, и его биографии должно найтись хотя бы малое место в нашем повествовании (само собой ясно, что биограф не может подменять Василисой "Белой гвардии" представление о реальной личности, послужившей возможным импульсом к работе романиста; между тем такая подмена стала привычной для обихода поклонников Булгакова, как и множество других подмен).
В. П. Листовничий был уроженцем Киева (р. 1876), происходил из купцов I гильдии; у них "была скобяная лавка и шорная торговля на Подоле, - сообщает дочь И. В. Кончаковской, Ирина Павловна. - Потом Листовничие обанкротились и, когда рос Василий Павлович, это была уже очень бедная семья <...> Материальное благополучие В. П. заработал себе сам, своими силами, и не торговлей, а инженерным трудом". Кончил Киевское реальное училище, затем Институт гражданских инженеров в Петербурге; с 1911 года был архитектором Киевского учебного округа, строил гимназии, училища. Память о банкротстве семьи, видимо, осталась навсегда. Внук В. П. Листовничего, врач Валерий Николаевич Кончаковский, приводит такой рассказ: "Мама спросила раз: "Папа, зачем ты так много работаешь?", а дед ей: "Кто много трудился в детстве и юности, в том всегда живет внутренний страх перед нуждой, а я хочу спокойно нянчить внуков". Видимо, голос предков-купцов звучал и в нем, ставшем уже дворянином (и почетным гражданином г. Киева) : на старости мечтал открыть букинистический магазин (был знатоком книги)". В том же письме, адресованном автору этой книги, корреспондент стремится наметить возможные пункты взаимного раздражения соседей: " - Дед мой купил дом в 1909 г., когда Булгаковы были там почти старожилы. Пришел молодой 33-летний новый хозяин, очень энергичный и деятельный. Завел во дворе конюшню, каретный сарай, держал пару лошадей.
- Вскоре раскопал двор, вывез десятки кубометров грунта и устроил под двором кирпичное помещение. Работы велись вручную, землю вывозили подводами (грабарками), т. ч. все лето ни пройти ни проехать. Вообще, стал устанавливать свои порядки.
- Забрал у Булгаковых часть веранды и устроил там пожарную лестницу на чердак, на год отобрал угловую комнату с балконом!..
- Очень много зарабатывал, держал горничную, кухарку, дворника, кучера. Булгаковы жили скромно (хотя имели прислугу), отсюда м. б. недоброе "буржуй" (что тоже вполне по-человечески понятно, многим из нас свойственно).
- Во время войны имел в своем распоряжении служебный автомобиль - длинный открытый "Линкольн", который постоянно маячил под окнами дома. А тогда на весь провинциальный тихий Киев было м. б. несколько таких автомобилей..."
"На Рождество, - вспоминает Татьяна Лаппа, - Михаил приехал в Саратов: привез к нам из Киева мою бабушку, Елизавету Николаевну Лаппа... Была елка, мы танцевали, но больше сидели, болтали..." Булгаков познакомился с родителями - Николаем Николаевичем и Евгенией Викторовной. Было ясно, что Татьяна скоро уедет в Киев. Пока она продолжала служить классной дамой в женском училище, чувствовала себя в этой роли неуютно. "Там девушки были в два раза больше и толще меня. Преподаватель закона божьего спрашивает однажды: "Где ваша классная дама? - Вот она. - Ну, вы скажете! Ха-ха-ха!"... Домой я после занятий приходила совсем без голоса..."
Семья, с которой он сближался в этот год, была совсем иной, чем его родная семья.
Татьяна Лаппа родилась в Рязани, где отец служил податным инспектором: потом на такой же службе жил он в Екатеринославе, затем назначен был управляющим Казенной палатой в Омске; там Татьяна училась в прогимназии. "Отец выстроил здание Казенной палаты в Омске; когда перевели в Саратов - и здесь выстроил". И в Омске и Саратове собирались съезды податных инспекторов - и в доме Николая Николаевича давались обеды: "Стол накрывали на 100 человек - нам, детям, было раздолье! В Омске преподнесли отцу две дорогих китайских вазы. На следующем съезде - серебряный самовар, потом - столовое серебро на 12 персон... Когда мы познакомились с Михаилом, отец дослужился уже до действительного статского советника. У отца был курьер; в доме были горничная, кухарка, бонна. Семья была тоже большая - шесть детей, я старшая. Лакея не было: на стол подавала горничная. Закусок к столу не подавали - у отца были больные почки, так что в гостях мы любили консервы... Михаилу наш стол нравился". Вообще ему нравилось в этом богатом, но, видимо, не чопорном, не холодном доме. Через много лет в пьесе "Дни Турбиных" Лариосик будет рассказывать: "...Я говорил речи и не однажды... в обществе сослуживцев моего покойного папы... в Житомире... Ну, там податные инспектора..." В то время уже нет с Булгаковым Татьяны Николаевны, и отец ее, принимавший Булгакова за своим столом, - уже несколько лет как покойный, и вот, по тем законам, по которым литература рождается изо всего решительно, с чем сталкивается писатель - и не знает в этом ограничений, - потревожена его тень и сказалась, может быть, та легкая ирония, с которой воспринимались Михаилом рассказы Татьяны про сослуживцев отца, про съезды с обильной едой и многословными речами...
Детей в их семьях воспитывали по-разному. У Варвары Михайловны, как рассказывала Надежда Афанасьевна, "была идея, что дети должны быть заняты", и по этому поводу были даже как-то сложены Михаилом шуточные стихи - о том, как мать с утра всем задает работу: "Ты иди песок сыпь в яму, ты из ям песок таскай..."
Эти характерные для определенных слоев русской интеллигенции подчеркнуто демократические традиции семейного обихода, диктующие "трудовое воспитание" детей и т. п., семье Лаппа не были свойственны. "Я приходила из гимназии, бросала верхнее платье на пол, мать говорила: "Не подбирай, горничная уберет; неизвестно, как сложится жизнь, пока позволяют обстоятельства - ничего не делай!" Нас ни к чему не готовили... Что я думала о своем будущем? Я жила сегодняшним днем, и мысли о будущем не было!" При этом сами родители детей не баловали. "Когда отец уезжал куда-нибудь - он привозил подарки, вещи только матери, нам не полагалось ничего. Одевали нас просто. Но я была плохая дочь, непокорная! Папа меня не пускает на концерт или куда-нибудь - все равно убегу с черного хода. Сколько раз он приходил за мной на каток... Я училась музыке; отец любил, когда я играла; ложился на диван, слушал..."
Старшая любимая своенравная дочь в семье богатой, с обычными традициями хлебосольного русского губернского дворянства... Читая своего любимого - в юношеские годы особенно - писателя Салтыкова-Щедрина, Булгаков узнавал теперь черты служилой аристократии, с которой, видимо, впервые соприкоснулся так близко.
Конец зимы и весну 1912 года двадцатилетний Михаил провел в тоске, в метаниях; заброшены были академические занятия; текущие экзамены он сдавать не стал. Обучение затягивалось по меньшей мере на лишний год... (Можно представить себе настороженность, озабоченность матери.) И снова он приехал летом 1912 года в Саратов. И в Киев в августе уехали уже вместе. "Я уехала под предлогом поступления на Историко-филологические курсы... И поступила на эти курсы, на романо-германское отделение, но некогда было учиться - все гуляли... Я снимала комнату у какого-то черносотенца... На Андреевском спуске у Листовничих во дворе была собака, я ее ужасно боялась. И говорю Михаилу: "Как хочешь, я через двор к тебе не пойду". - "Ну, тогда звони с улицы, я тебе открою". Все к ним, конечно, ходили через двор - лестница из их квартиры к парадному входу была довольно крутая, не будешь всем ходить открывать. Они ее обычно держали закрытой". ("Три двери вели в квартиру Турбиных. Первая из передней на лестницу, вторая стеклянная, замыкавшая собственное владение Турбиных. Внизу за стеклянной дверью темный холодный парадный ход, в который выходила сбоку дверь Лисовичей, а коридор замыкала уже последняя дверь на улицу". Описание в "Белой гвардии" досконально точно.) В этом парадном братья Булгаковы курили тайком от матери...
Осень и зиму 1912-1913 годов Булгаков и Татьяна Лаппа почти не расставались. "Что делали? Ходили в театр, "Фауста" слушали, наверно, раз десять... Мать Михаила вызвала меня к себе: "Не женитесь, ему рано". Но мы все-таки повенчались в апреле 1913 года.
Мать Михаила велела нам говеть перед свадьбой.
Вообще у Булгаковых последнюю неделю перед Пасхой всегда был пост, а мы с Михаилом пообедаем у них, а потом идем в ресторан... у нас в семье (в Саратове) обряды не соблюдались, а у них всегда был пасхальный стол, о. Александр приходил, освящал.
Фаты у меня, конечно, никакой не было, подвенечного платья тоже - я куда-то дела все деньги, которые отец прислал. Мама приехала на венчанье - пришла в ужас. У меня была полотняная юбка в складку, мама купила блузку. Венчал нас о. Александр.
...Почему-то хохотали под венцом ужасно. Домой после церкви ехали в карете. На обеде гостей было немного. Помню, много было цветов, больше всего - нарциссов..."
Документы архива Н. А. Земской показывают, каким болезненным было для матери решение сына. Ему грозило отчисление из университета из-за несдачи экзаменов; она, возможно, догадывалась, как далеко зашли их отношения (Татьяна Николаевна рассказывала нам, что деньги, присланные ей отцом, были истрачены на врачебное вмешательство) ; в такой напряженной ситуации готовились молодые к свадьбе.
Шаферы молодых Булгаковых - Борис Богданов, Константин Булгаков, Платон и Александр Гдешинские - это и есть самый близкий круг их тогдашних друзей. "Борис часто приходил, приносил мне соломку от Балабухи (были такие конфеты в коробках) : "Ты, Тася, ешь конфеты, а мы с Мишей пойдем поиграем в бильярд". Бильярд любил и двоюродный брат Константин Булгаков.
"...Но в чем он истинный гений, что занимает целый день его тоскующую лень, это - карамбольный бильярд у Штифлера, и, право, студенту прежнего времени похвала Грановского или Пирогова не доставляла столько гордого и стыдливого удовольствия, как современному студенту-драгуну - брошенное вскользь одобрение всегда полупьяного маркера Якова: "Вот этого шара вы - ничего, чисто сделали". Другое его развлечение - винт..." Это - отрывок из очерка Куприна "Студент-драгун", вошедшего в первую его книжку "Киевские типы" (несомненно, с детства читанная Булгаковым, она многократно, как и вообще творчество Куприна, отзовется в его прозе) и, по отзывам критики, особенно нашумевшего, рисует только формирующийся тогда тип студента-белоподкладочника. От этой среды Булгаков был, видимо, достаточно далек (хотя бы по имущественному положению), но игре в бильярд предавался с жаром.
Е. Б. Букреев рассказывал, как в их студенческие годы "был выстроен такой флигель... Поляк Голомбек открыл бильярдный зал. Там было восемь бильярдов. А рядом пивная - студенты весьма охотно ее посещали. Ее хозяин был такой Федор Иванович... С залысинами, с зализанными височками, с острым носиком... Винт - это серьезная игра, в которую играют люди почтенные. А студенты играли в железку..." Пристрастие и к бильярду, и к винту (в него играли друзья отца, старшее поколение) Булгаков сохранит и в последующей своей жизни, столь отличной от киевской юности.
Но занятиями в университете Булгаков после свадьбы уже не манкировал. "Ходил на все лекции, не пропускал, - рассказывала Татьяна Николаевна. - В библиотеку ходил - в конце Крещатика, у Купеческого сада открылась тогда новая общественная библиотека. Читальный зал очень хороший. Он эту библиотеку очень любил. Меня брал с собой, я читала какую-нибудь книжку, пока он занимался. Разговора про литературу тогда никакого не было. Он собирался быть врачом, и, я думаю, он бы хорошим был врачом. Мы с ним много говорили о музыке, о театре. Еще когда познакомились, Михаил удивлялся, как я хорошо знаю оперу. А я в Саратове прослушала все оперы, какие шли в театре Очкина, - у падчерицы Очкина, моей подруги, была закрытая ложа, и я могла пойти в театр в любой момент, прямо в чем была дома... В Киеве мы с ним слушали "Кармен", "Гугенотов", "Севильского цирюльника" с итальянцами. Ходили в Купеческий сад на каждый симфонический концерт. Михаил очень любил увертюру к "Руслану и Людмиле", любил "Аиду", напевал "Милая Аида... Рая созданье". Больше же всего любил "Фауста" и чаще всего пел "На земле весь род людской" и ариозо Валентина - "Я за сестру тебя молю...".
...Мы ходили с ним в кафе на углу Фундуклеевской, в ресторан "Ротце". Вообще к деньгам он так относился: если есть деньги - надо их сразу использовать. Если последний рубль и стоит тут лихач - сядем и поедем! Или один скажет: "Так хочется прокатиться на авто!" - тут же другой говорит: "Так в чем дело - давай поедем!" Мать ругала за легкомыслие. Придем к ней обедать, она видит - ни колец, ни цепи моей. "Ну, значит, все в ломбарде!" - Зато мы никому не должны!"... В Киеве был такой магазин ,Лизель" - там сосиски продавались и колбаса. Купишь московской колбасы полкило - и сыт.
На что жили? Михаил давал уроки... А мне отец присылал 50 рублей в месяц. 10-15 рублей платили за квартиру, а остальное все сразу тратили..."
Опера, концерты. В близких молодым Булгаковым домах, как и на Андреевском спуске, - тон "детской", тон дома, где много детей разного возраста, тон беспечного семейного веселья. Музыкальные вечера, танцы, домашние спектакли, "море волнуется", "испорченный телефон", журфиксы, ужины, именины, поклонники сестер с ежедневными букетами (Надежда Афанасьевна: "Миша приехал как-то в Бучу, прошел по даче: - Что такое - букеты, как веники стоят!" Остается гадать - то ли память родных подвергалась воздействию творчества Булгакова, которое стало разворачиваться перед ними беспрерывной чередой произведений с начала двадцатых годов, то ли собственные его давние реплики впечатывались в пьесу, где Николка объясняет Лариосику про сестру: "Прямо несчастье! Оттого всем и нравится, что рыжая. Как кто увидит, сейчас букеты начинает таскать. Так что у нас все время в квартире букеты, как веники, стояли").
Бильярд, кафе, кинематограф...
"...Это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей родины жило беспечальное юное поколение. Тогда-то в сердцах у этого поколения родилась уверенность, что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно: зори, закаты. Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой - не холодный, не жесткий - крупный, ласковый снег...
...И вышло совершенно наоборот.
Легендарные времена оборвались, и внезапно и грозно наступила история".
Спустя десятилетие в очерке "Киев-город" Булгаков точно укажет "момент ее появления" - "10 часов утра 2 марта 1917 года". Но первые признаки этого появления обнаружились уже не менее чем на три года раньше.
Летом 1914 года семья Булгаковых, как всегда, оказалась в Буче. Одна из фотографий запечатлела картину, освещенную солнцем и окрашенную весельем и беззаботностью. На фото взрослые - гостящие у родных дядьки - врачи Николай Михайлович и Михаил Михайлович, Иван Павлович Воскресенский, Ирина Лукинична и дети, уже ставшие взрослыми, но этого еще не сознающие, - Вера, Надя, Варя, их подруга Мария Лисянская...
Михаил с женой поехали в это лето в Саратов. Там за стало их начало войны, ставшей мировой.