V
Возле балагана они застали уже других столбистов; это были три гимназиста последнего класса, немного знакомые Антону и Варе; они уже обошли и облазили все столбы и остановились на последний ночлег в балагане, чтобы на следующий день идти назад, в город.
Костер уже горел, освещая красные стволы сосен. Последние лучи заходящего солнца пылали огнем на обрывах второго столба, который был виден с поляны у балагана, поднимаясь словно массивная башня и резко выделяясь над зеленым лесом на потемневшем фоне неба. Розовые перистые облака, тянувшиеся несколькими полосками на север, предвещали на завтра хорошую погоду.
В котелке гимназистов весело бурлила вода, и клубы пара вырывались из-под крышки; это варился суп из рябчиков, застреленных во время экскурсии. Антон, сбегавший за водой, подвесил и свой чайник рядом с котелком на березовую палку, воткнутую другим концом в землю. Обе партии столбистов соединились, уселись кружком вокруг одеяла, на котором были разложены припасы, и с молодым аппетитом принялись уничтожать закуски, затем похлебали деревянными ложками горячий суп, обглодали рябчиков и напились чаю.
За время ужина сумерки сгустились, и стало довольно свежо, на потемневшем небе заблестели звезды. Пламя костра освещало стройные стволы деревьев, окруживших поляну, подобно высоким колоннам храма, капители которых то погружались в темноту, то озарялись красным светом вспыхивавшего огня. Иногда по вершинам сосен проносился порыв ветра, и хвоя начинала волноваться и шуметь. За ближайшим кольцом освещенных костром колонн выступали колонны второго кольца, за ними - третьего, четвертого, освещенные все слабее и слабее, пока последние колонны не исчезали уже во мраке ночи, окутывавшем лес.
Когда стихали молодые звонкие голоса у костра и на короткое время воцарялась тишина, можно было различить сквозь слабый шепот сосен и другие ночные звуки: иногда заунывный крик совы, иногда глухой гул ветра в трещинах столбов, иногда легкий треск, словно ломающихся под ногой сухих веток. Люди, непривычные к ночным голосам тайги, могли бы подумать, что это гуляет "хозяин" леса - медведь; но столбисты знали, что медведь чует человека издалека и никогда не подойдет к костру так близко, чтобы слышны были его шаги.
Постепенно оживленная беседа, вертевшаяся сначала вокруг местных городских и особенно школьных новостей и происшествий, а затем под влиянием обстановки вокруг приключений разных столбистов и охотников, начала затихать, и молодежь стала устраиваться на ночь. Костер передвинули ближе к входу в балаган и положили на него две толстые коряги полуистлевшего бурелома, который горит медленно, больше тлеет и дымит; огонек должен был охранять балаган от хищных зверей, а дым - от комаров. На сухие листья, покрывавшие почву в балагане, набросали свеженарезанных молодых ароматных веточек лиственницы, покрыли их одеялами и улеглись: три гимназиста - ближе к выходу, а Варя и Антон - в глубине балагана.
Гимназисты, утомленные трехдневным карабканьем по столбам, сейчас же заснули, но Варя и Антон, возбужденные близостью друг друга, необычной обстановкой, ночной тишиной, теплотой балагана, согретого костром, не могли уснуть и шепотом разговаривали, а в паузах беззвучно целовались. Постепенно эти паузы становились длиннее и длиннее, ласки Антона начали принимать все более страстный и настойчивый характер, так что Варе пришлось серьезно защищаться, чтобы удержать возлюбленного на известной границе дозволенного.
- Ведь мы же решили соединиться на всю жизнь, - уговаривал ее Антон, прерывающимся от волнения голосом. - Когда кончится Петровский пост…
- Тогда и будем принадлежать друг другу, милый, - шептала Варя, зажимая ему рот поцелуем.
- Непременно после церковного и родительского благословения, - не унимался Антон. - Только тогда, когда это будет дозволено и даже одобрено законом и древним обычаем предков, - поддразнивал он ее.
- Древние обычаи не всегда плохи, - защищалась она.
- Но меня возмущает это "с дозволения начальства" в таком интимном деле! Не лучше ли теперь, здесь, в этой таинственной обстановке, в балагане, среди дикой тайги, у подножия вечных столбов, под покровом звездного неба…
- Ну, пусть будет по-твоему, дикарь! Но только не сейчас, не здесь, а завтра, когда мы будем совершенно одни. И пусть свидетелями будут действительно только молчаливые столбы, зеленая тайга и голубое небо родины!
Антон ответил ей горячим поцелуем; оторвавшись от ее губ, он сказал со смешком:
- А кукушка, значит, правильно предсказала!
- Нет, это я не пожелала осрамить ее, - возразила Варя, заворачиваясь в одеяло. - Спокойной ночи, мой дорогой, желаю тебе райских сновидений!
Немного погодя она расхохоталась над своими мыслями.
- Тоня, я сейчас обдумывала свой брачный наряд. Он будет сделан наперекор древним обычаям и совершенно не согласно взглядам начальства… И обстановка бракосочетания будет самая необыкновенная!
- Ну скажи же, Варя, голубчик, скажи!
- Молчи, молчи, любопытный, и спи. Больше я ничегошеньки не скажу.
VI
Ночь прошла спокойно, но Антон и Варя поднялись уже чуть свет, чтобы воспользоваться утренней прохладой для восхождения на самый трудный столб, который возвышался в полуверсте от балагана. Молодые люди успели уже закусить и напиться чаю, когда проснулись гимназисты. Простившись со своими случайными соседями, возвращавшимися в город, Антон и Варя направились ко второму столбу. Дорога шла сначала через густой и высокий лес, огибая лог с ключом, ближе к подножию столба начали попадаться заросли кустов, скатившиеся сверху крупные глыбы. Узкая тропа извивалась по росистой траве, усеянной яркими цветами, и Варя, подоткнувшая юбки, чтобы не замочить подол, набирала по пути букет. Солнце еще не взошло, но было уже совершенно светло, и на востоке разгоралась золотистая заря; легкий ветерок проносился по вершинам сосен и лиственниц, обдавая путников холодком и заставляя их ежиться.
Вскоре тропа поднялась на восточный склон столба, довольно пологий внизу и поросший мелким лесом и кустами в промежутках между глыбами гранита; по этому склону молодые люди легко поднялись на первый уступ, над которым вздымалась крутая и высокая стена, казавшаяся на первый взгляд неприступной. Но, разглядывая ее внимательнее, можно было заметить и небольшие карнизы, и ниши, дававшие возможность поставить ногу, и широкие трещины, горизонтальные и вертикальные, в которые легко было всунуть колышек, и отдельные кустики и корявые деревья, за которые можно было ухватиться рукой. Но все-таки лезть на эту стену без помощи веревки было слишком рискованно, веревку же приходилось забрасывать очень искусно, стараясь зацепить ее за кривой ствол толстой сосны, нависшей над обрывом; для этого служила тонкая бечева с привязанным к ее концу камнем, подобная чалке, употребляемой на судах.
Свернув эту бечеву кольцами, Антон бросал ее вверх; после нескольких неудачных попыток камень перелетел через ствол сосны и упал назад, к ногам юноши, которому уже не стоило большого труда передернуть веревку вслед за бечевой через сосну. Тогда он полез, придерживаясь одной рукой за веревку, а другой втыкая колышки в расселины гранита, в тех местах, где не было выступа или впадины для опоры ноге. Достигнув сосны, Антон очутился на небольшой площадке, на которой можно было перевести дух после трудного лазанья по обрыву; он обвязал веревку покрепче вокруг ствола, и тогда уже полезла вверх Варя, для которой колышки были уже приготовлены, а веревка закреплена.
После отдыха на площадке, с которой молодые люди приветствовали солнце, поднимавшееся желто-красным диском из-за щетинистого гребня далекой горы, пришлось отвязать веревку и повторять ту же операцию еще раз, чтобы подняться на следующий уступ; но этот подъем был менее труден и длинен, чем первый, последние же сажени нужно было просто карабкаться по ступенчатому откосу, в трещинах которого росли в изобилии кустики и деревца, дававшие опору рукам и ногам.
Наконец молодые люди очутились на вершине столба, которая представляла гораздо более широкую площадку, чем вершина первого столба, посещенного накануне. Эта площадка имела шагов тридцать в длину и двадцать в ширину; к западу она обрывалась очень резко, и с этой стороны столб падал вниз совершенно отвесной и гладкой стеной сажень на пятьдесят, забраться по которой не мог бы и самый ловкий акробат. Подножие стены было окаймлено узкой полосой некрупных глыб, когда-то сорвавшихся сверху и покрытых уже мохом и мелкими кустами, тем не менее падение с площадки столба на эти камни грозило немедленной смертью. К северу площадка также обрывалась сразу, но здесь стена столба в одном месте на половине высоты представляла косой уступ, на котором поместилась целая рощица довольно крупного леса и кустов; этот зеленый уступ и обращал на себя внимание при взгляде с первого столба.
На востоке столб падал не отвесно, площадка его вершины постепенно переходила в крутой откос с уступами, по которому столбисты и забирались вверх. Наконец, в южной части площадка была рассечена широкими трещинами на отдельные части; на ближайшие хороший гимнаст мог бы еще перескочить, но более далекие представляли уже самостоятельные толстые иглы или зубья, на которые распадался столб с южной стороны; за этими зубьями виднелась седловина, соединявшая второй столб с третьим, более низким и сильно разрезанным выветриванием.
На площадке вершины в трещинах гранита росла травка, кустики и маленькие кривые сосны, которые стлались по камню, пригибаемые к нему силой зимних буранов; эта растительность совершенно не была видна снизу.
VII
Восхождение на столб заняло около часа времени, и, когда Антон и Варя достигли вершины, солнце уже поднялось над далекими лесистыми горами на северо-востоке, и его косые лучи осветили площадку и согрели ее, быстро высушивая ночную росу. Вид с вершины был в общем такой же, как с первого столба, но только теперь, рано утром, воздух был еще наполнен парами, из падей и долин поднимались легкой пеленой туманы, а над Енисеем тянулась молочно-белая мгла. Утренний ветер порывами проносился над горами, и бесконечное море лесов волновалось и шептало свою вечную, таинственную песню. Быстро становилось тепло, и туманы таяли и исчезали на глазах.
Варя, сидя на краю гранитной площадки, перебирала цветы, сорванные внизу по дороге к столбу, и плела из них венок; ее пальцы проворно клали рядом и белую душистую ночную фиалку, заменяющую в Сибири ландыш, и лилово-голубой ароматный ирис, и ярко-желтый огонек, и белые с красными крапинами и разводами странные сапожки. Антон лежал возле нее, отдыхая от восхождения, смотрел на ее работу и наконец спросил:
- Для чего ты плетешь венок, ведь он скорее завянет, чем букет.
- Ты, очевидно, уже забыл, глупый, что сегодня день нашей свадьбы. Здесь, в тайге, мирты и флер д'оранжи не растут, и я делаю венок из родных сибирских цветочков. А за то, что ты забыл мои слова, сказанные ночью в балагане, я тебе венка не сплету, и ты будешь венчаться без цветов, как дикарь.
Антон понял, что замышляла Варя, и его сердце, еще возбужденное усилиями восхождения, заколотилось в груди; он схватил руку девушки и прижал ее к губам.
Венок был готов. Солнце поднялось выше и уже хорошо пригревало, но еще не жарило, не обжигало кожу; так и хотелось, сбросив с себя одежды, нежить свое тело под его лучами.
Варя вскочила на ноги, быстро распустила свои тяжелые золотистые косы, надела на голову венок и подошла к восточному краю площадки.
- Иди сюда, мой жених, - сказала она. - Мы произнесем перед лицом солнца обет любви и верности; столбы и тайга - наши свидетели!
Антон, любовавшийся девушкой в экстазе восторга, поднялся и подошел к ней. Она взяла обе его руки в свои и, обратившись лицом к солнцу, произнесла громким голосом:
- Вечное светило, согревающее нашу печальную землю и дающее отраду всему живущему! Вековая тайга, шумевшая над моей колыбелью и навевавшая грезы моего детства! Древние столбы, доставившие нам столько счастливых часов! Будьте все свидетелями нашего бракосочетания. Мы любим друг друга и желаем пройти рука об руку жизненный путь, как верные супруги. Но не для одних только радостей любви мы хотим соединиться, а для того, чтобы поддерживать друг друга в борьбе и работе на пользу родине.
Мы клянемся перед твоим лицом, вечное солнце, перед тобой, вековая тайга, перед вами, дорогие столбы, - закончила Варя патетически, - мы клянемся любить друг друга и отдать все свои силы работе для освобождения родины…
- Мы клянемся, - повторил Антон, захваченный экстазом своей невесты, хотя перед тем он в глубине души счел этот обет на вершине столба слишком театральным.
Разъединив руки, Варя протянула их к солнцу и затем обвила шею своего жениха и прильнула к его груди. Затем, словно вспомнив что-то, повернула голову опять на восток и сказала задумчиво:
- Будем ли мы венчаться еще в церкви, Тоня, или нет, это дела фактически не изменит. Брачные цепи будут нас связывать только до тех пор, пока в наших сердцах сохранится взаимное чувство. Если ты когда-нибудь разлюбишь меня, ты будешь свободен от первой половины клятвы… Но не от второй! - добавила она твердо. - Того из нас, кто изменит родине, кто перестанет трудиться для ее освобождения, пусть судьба покарает жестоко, как предателя! Пусть он лучше погибнет!
Варя мрачно сдвинула брови и подняла руку, словно угрожая предателю. Антону стало даже жутко от этого конца клятвы, он опустился на колени перед своей невестой и произнес взволнованным голосом:
- Ты будешь меня поддерживать в этой борьбе, ты будешь моим добрым гением, Варя. Я чувствую, что без твоей помощи я ослабею и изменю клятве.
Она поцеловала его в лоб, как нежная мать, потом повернулась лицом к востоку и сказала:
- А теперь постой здесь и не смей оборачиваться, пока я тебя не окликну.
- Что ты хочешь сделать? - спросил Антон, все еще встревоженный.
- Ничего страшного, мой любимый, не бойся. Я хочу только надеть свой брачный наряд, а жениху не полагается смотреть, как одевается его невеста.
- Это все по древним обычаям, которые ты собиралась не признавать, - пытался протестовать Антон.
- Когда я стану уже твоей женой, ты будешь видеть, как я одеваюсь. А теперь стой смирно и не оглядывайся. Если оглянешься - я брошусь вниз, в бездну!
- Ой, как грозно! Ну ладно, я слушаюсь тебя, моя повелительница…
Антон стоял, выделяясь черной тенью на ярко освещенном небе, а Варя, отойдя от него на противоположный край площадки, поспешно начала раздеваться. Много времени не понадобилось, чтобы сбросить с себя простой дорожный костюм, развязать ботинки и снять чулки. Наконец с плеч соскользнула рубашка, и, перешагнув через нее, Варя крикнула прерывающимся от волнения голосом:
- Теперь можно. Тоня!
Антон повернулся. Озаренная яркими лучами солнца, с венком на голове, с рассыпавшимися по плечам золотистыми волнами волос, к нему медленно приближалась маленькими шагами обнаженная девушка, закрывшая глаза одной рукой, а другую протягивавшая вперед. Это была сибирская Венера, поднявшаяся из зеленых волн дремучей тайги на голую красную скалу, - молодая, божественная, шествовавшая к своему возлюбленному… Легкий ветерок развевал пряди ее волос, солнечные лучи змеились в них золотистыми переливами, целовали оба маленьких нежно-розовых бутона, поднимавшихся над упругими белыми полушариями, слегка вздрагивавших при каждом шаге, скользили по мягким линиям живота и крепких бедер, щекотали стройные колонны ног и падали на маленькие ступни, осторожно подвигавшиеся по голому шероховатому камню.
Антон стоял безмолвно и неподвижно, пораженный и очарованный этим зрелищем. Он чувствовал невольно, что такие мгновения слишком хороши, чтобы тянуться долго, и наслаждался ими в экстазе. Он понимал, что не бесстыдство и не похоть побудили молодую девушку обнажиться перед ним, а именно сознание красоты и божественности этих мгновений, желание предстать перед возлюбленным в образе богини любви в этой замечательной обстановке; и эти чувства заставили ее отбросить девичий стыд без всяких колебаний.
И только когда Варя подошла к нему совсем близко, он принял ее, зардевшуюся, но ликующую, в свои объятия, и уста их слились в жгучем поцелуе страсти, ожидавшей близкого удовлетворения.
VIII
Солнце поднялось почти к зениту, когда новобрачные наконец собрались спускаться со столба, сделавшегося "приютом их любви". Так сказала Варя, оставляя на площадке свой брачный венок, словно жертву на алтаре Венеры. Она вынула из него только четыре цветка и, отбирая их, промолвила, обращаясь к мужу:
- Эти цветы я уношу на память о минувших часах блаженства; белая фиалка - это символ моей чистоты, которую я принесла тебе в дар, мой возлюбленный; голубой ирис - знак моей веры в тебя, мой дорогой; жгучий огонек - обозначает нашу горячую молодую любовь, а белый с кровавыми пятнами сапожок - нашу торжественную клятву верности друг другу и делу освобождения родины!
Еще два дня провела молодая парочка в одиночестве на столбах, отдаваясь, впрочем, больше восторгам любви, чем восхождениям на кручи. И побуревшие стенки балагана, освещенные отблесками костра в тихие вечерние часы, и мшистые площадки под высокими зелеными сводами леса, и изумрудные лужайки, в траве и цветах которых Варя и Тоня скрывались, слышали их страстные речи, видели их долгие поцелуи и сохранили тайну их любовных ласк.
А когда миновали эти дни и истощился запас провизии до последней крошки, молодая парочка, утомленная, но счастливая, вернулась в город. Через месяц, когда отец Вари приехал с приисков, они повенчались, а в начале августа уехали в Россию учиться.
Часть II. Ангел Смерти
I
Быстро пролетели четыре года и принесли молодым супругам больше горя и печали, чем радостей; только первые месяцы совместной жизни в столице протекали благополучно, и Варя чувствовала себя на седьмом небе, устраивая свое гнездышко, знакомясь с достопримечательностями столицы, посещая не виданные никогда театры, вступая в общение с товарками на курсах, упиваясь лекциями. Но в половине осени она начала уже чувствовать недомогание, которое вскоре объяснилось беременностью, оказавшейся в первой половине очень неприятной, доставлявшей Варе не только много мучений, но и мешавшей ей часто бывать на курсах, а тем более в театрах или в гостях. Только к весне ей стало легче, но пополневшая и отяжелевшая фигура все-таки заставляла ее сидеть больше дома. Тоня оказался не очень нежным мужем и под предлогом лекций, практических занятий, а также работы в подпольной организации часто оставлял жену одну.