Из разговора с капитаном 1 ранга Васильевым я понял, что обстановка в районе высадки в данный момент вообще неизвестна. Радиосвязь с отрядом прервалась. Эсминец "Смышленый", ходивший к Евпатории прошлой ночью, был обстрелян с берега танками и получил повреждения, а установить контакт с десантниками не смог.
Закончив недолгий инструктаж, замначштаба спросил, все ли мне ясно.
- Пока что все неясно, - признался я.
- Придете на место, установите с десантом связь, и станет яснее. Если найдете нужным, пошлите к берегу своих людей на барказе. Кстати, сейчас к вам на корабль прибудет группа разведчиков. Их высадите в районе Евпаторийского маяка. Это сделаете прежде всего.
Возвращаясь на "Ташкент", говорю себе, что, кажется, нам еще не приходилось решать боевой задачи со столькими неизвестными. Но в конце концов война есть война. И кому же, как не кораблю, оставленному на всякий случай в резерве, выполнять такие задания.
Старпом докладывает: разведчики уже на борту, машины "горячие". Перед съемкой со швартовов собираю командный состав. Говорю прямо: обстановка неясная, разбираться будем на месте. Лейтенант Фельдман вызывается подобрать и возглавить группу, которую, возможно, потребуется посылать к берегу на барказе. Приказываю ему как следует вооружиться, а интенданту - выдать всем, кто пойдет, сухой паек на десять суток. Кто знает, скоро ли смогут наши люди вернуться на корабль!
За бонами ждем, пока подойдут из Стрелецкой бухты "большие охотники". Они приняли там на борт четыреста бойцов морской пехоты. Кто командует этим подразделением, мне неизвестно. В штабе не смогли сообщить даже фамилии командиров катеров. Чувствуется, что все делается в спешке. Очевидно, с десантом плохо.
Погода для нашей задачи не особенно подходящая, хотя шторм и утих. Ветер юго-западный, баллов шесть, значит, у Евпатории будет накат. Идет то дождь, то мокрый снег. Видимость того и жди сойдет на нет. Сегодня была бы особенно опасной всякая ошибка штурмана. Предупреждать об этом Еремеева, пожалуй, излишне. Однако все же предупреждаю.
- Не беспокойтесь, товарищ командир, как-нибудь не ошибусь, - заверяет Александр Матвеевич. И докладывает, какую поправку берет на ветер.
Ходу до Евпатории всего два часа. Около полуночи Еремеев выводит корабль прямо к бую, почему-то не снятому немцами. Еще раньше мы расстались с разведчиками, отправившимися к берегу на нашей шестерке. Что ждет этих отважных ребят в захваченном врагом городе?
Подходим ближе. В общей сплошной черноте выделяются два-три горящих здания. Но они довольно далеко от берега, а на набережной темно и тихо.
Начинаем подавать сигналы прожектором. Его луч выхватывает из темноты пристань, какие-то постройки, участки пустынного пляжа. Город кажется безлюдным, покинутым. На сигналы никто не откликается.
Шифровкой доношу в Севастополь обстановку. Быстро приходит ответ: если сильного сопротивления нет, высаживать с "больших охотников" подкрепление, невзирая на отсутствие связи с первым отрядом.
Катера держались мористее. Пока они приближаются, обстановка на берегу меняется. На набережной появились танки. Двигаясь вдоль пляжа, они открывают по "Ташкенту" огонь. Нас-то им не потопить, однако катерам подходить к берегу сейчас бессмысленно. Если и удастся проскочить до пристани или пляжа, все равно десант будет сразу раздавлен.
Маневрируя перед городом, продолжаем подавать сигналы нашему отряду. Где он, что с ним? Уж теперь-то, когда мы обнаружены противником, должны же нас заметить и свои, если они еще тут. Однако по-прежнему никто не отзывается. Только стреляют танки. Но до нас около двух миль, и попасть в корабль им не удается.
Советуюсь в ходовой рубке с комиссаром и старпомом, что предпринять.
- Пошлем все-таки баркаэ, командир, - предлагает Коновалов. - Может, что-нибудь выяснят. Отсюда далековато…
Я соглашаюсь - нельзя уходить, не исчерпав всех возможностей для выяснения судьбы десанта. Лейтенанта Фельдмана ориентирую так: приблизиться к берегу сперва не у главной пристани, а левее - там как будто спокойнее, дальше действовать по обстановке.
Барказ с группой краснофлотцев, вооруженных пулеметом, автоматами и гранатами, скрывается в темноте. Через несколько минут башни "Ташкента" открывают огонь по танкам на набережной и пристаням - это прикрытие нашей корабельной разведке.
А в паузы между залпами снова и снова направляем на город луч прожектора, пускаем сигнальные ракеты. Хоть бы фонарик мигнул в ответ, хоть бы пулеметная трасса в небо!..
Вдруг возникает перестрелка у причалов. Там Фельдман и его команда.
Долгое, томительное ожидание. Наконец радостный доклад сигнальщика:
- Барказ возвращается!
Башни уже прекратили огонь. Подхваченный параван-лебедкой барказ прямо с людьми поднимается на борт лидера.
- Двое легко ранены, - сообщает Фельдман, спрыгивая первым на палубу.
Минуту спустя слушаем его доклад. Барказ обошел все причалы. Приблизиться к ним удавалось метров на двадцать - двадцать пять. Несколько раз вступали в перестрелку. На всех причалах немцы (хорошо слышали немецкую речь и команды). У них там пулеметные точки, но плавсредств не заметно. Наших - никаких следов…
В рубку входит Еремеев.
- Товарищ командир, уже шестой час. Если уходить, то пора…
Это штурман выполняет данное ему указание: предупредить, когда останется минимум относительно безопасного времени для обратного перехода. С наступлением утра начнет активничать вражеская авиация.
- Можно ли считать, что нашего десанта в районе высадки больше нет? задаю я вопрос комиссару и старпому, а мысленно - и самому себе. Мы провели у Евпатории пять часов. Если бы в городе держалась хоть какая-то группа, она не могла нас не заметить и дала бы о себе знать. В этом теперь уверены мы все трое.
Радирую в Севастополь, что считаю целесообразным вернуться до рассвета. Не дождавшись ответа, приказываю катерам следовать в Стрелецкую. Через некоторое время покидает Евпаторийский рейд и "Ташкент".
В рубке со мной Коновалов, Орловский, Новик. Все в подавленном состоянии, ни о чем не хочется разговаривать. Единственное, что сделали - засекли две немецкие батареи, которые открыли было огонь по кораблю вслед за танками. Но посылали-то нас не ради этого. И что же все-таки произошло с десантным отрядом?
Возникает и такой вопрос: не расценят ли наши действия как невыполнение приказа со всеми вытекающими из этого последствиями?
На ФКП пропускают прямо к командующему. У него член Военного совета Н. М. Кулаков и кто-то из работников штаба. Командующий мрачен, таким я его, кажется, еще не видел. Прервав разговор, который шел до моего появления, спрашивает в упор:
- Десант вами высажен?
- Никак нет.
- Почему же? - вопрос звучит грозно, и заметно, что командующий с трудом себя сдерживает.
Стараясь быть кратким, повторяю то, о чем уже донес по радио.
- И все-таки надо было высаживать! - прерывает меня командующий. - Наши люди там погибают, а вы… Что молчите?!
Вошел дежурный:
- Товарищ командующий, шифровка…
Октябрьский пробежал глазами бланк и молча протянул Кулакову. Густые брови члена Военного совета сошлись над переносицей. Оторвавшись от бумаги, он глухо произнес каким-то чужим, очень усталым голосом:
- Идите, Ерошенко…
Потом я узнал, что шифровка была донесением разведчиков, которых мы высадили у Евпаторийского маяка. Проникнув в город, они окончательно установили: десантный отряд уничтожен противником.
Еще позже я услышал от Филиппа Сергеевича Октябрьского:
- Все, что требовалось в той обстановке, "Ташкент" под Евпаторией выполнил.
В конце нашей январской стоянки в главной базе выдался очень напряженный день: гитлеровцы бросили на Севастополь огромное количество бомбардировщиков.
Самолеты идут волна за волной. Некоторые группы явно имеют целью причалы Южной бухты. Наша зенитная башня и батарея Гиммельмана ведут огонь почти непрерывно. Пообедать и то никак не удается. "Бачковые такой борщ принесли, что от одного запаха облизываешься, а он стынет!" - рассказывалось потом на юте. Но это уже вечером, когда все стихло. А пока не стемнело, было не до шуток. И короткий зимний день тянулся бесконечно.
- Часы, что ли, у меня останавливаются, - жаловался Еремеев. - Будто уж давно на них смотрел, а, если им верить, прошло три минуты…
За эти три минуты нам дважды казалось, что бомба если и не угодит в "Ташкент" прямым попаданием, то упадет катастрофически близко.
Но все обошлось. Лидер не получил никаких повреждений. Вечером командир БЧ-II доложил, что самая неотложная задача - пополнить зенитный боезапас: за день расстреляли почти весь имевшийся…
Мы ждали повторения массированных налетов на следующий день. "Ташкент" перешел к другому причалу. И новое, и прежнее места нашей стоянки с утра прикрыли дымовыми завесами. Но над бухтами появились лишь одиночные самолеты. Очевидно, фашистская авиация разрывалась между Севастополем и восточным Крымом, где наши войска продвинулись от Керчи довольно далеко.
Как ни беснуется враг, а в январе всем уже ясно:
Севастополь снова выстоял! Фашисты могут его бомбить, обстреливать, а вновь штурмовать у них пока не хватает сил - выдохлись…
"Летучий голландец"
Но если в самом Севастополе стало в общем спокойнее по сравнению с декабрем, то про морские подступы к нему этого не скажешь. Возобновив свои рейсы между главной базой и кавказскими портами, "Ташкент" почти каждый раз прорывается в Севастополь с боем.
У гитлеровцев прибавилось самолетов-торпедоносцев. Ялта сделалась базой итальянских торпедных катеров. А на севастопольские фарватеры фашисты все подсыпают и подсыпают мин.
Однако врагу не удается ни на один день закрыть фарватеры для наших кораблей. Моряки ОВРа - Охраны водного района, - ведущие здесь борьбу с минной опасностью, ухитряются брать на учет буквально каждую новую мину. На всем протяжении подходных фарватеров расставляются катера, сейнеры, барказы с наблюдателями. Там, где с самолета сброшена мина, сейчас же ставится специальная вешка, а точные ее координаты немедленно сообщаются кораблям.
На карте у Еремеева постоянно обозначено до десятка, а то и больше таких "минных вешек", места которых он обводит красными кружками. По мере ликвидации засеченных наблюдателями мин, о чем также поступают извещения от ОВРа, красные кружки стираются.
Все познается в сравнении. И в такой обстановке мы называем легкими те рейсы в Севастополь, когда "Ташкент" идет один и можно использовать машины на полную мощность. Труднее идти с транспортами. Уже одно то, что переход тогда вдвое-втрое дольше, резко увеличивает вероятность подвергнуться вражеским атакам. Однако "Ташкенту" удается пока проводить транспорты без потерь и самому избегать новых повреждений.
Очередной конвой ведем в феврале из Новороссийска. В конвое два крупных транспорта. Кроме лидера их охраняют, как обычно, катера-охотники.
В море выхожу под впечатлением взволновавшей меня приятной новости, которую узнал часа три назад.
В пятом кубрике шло корабельное партийное собрание… Обсуждались наши текущие боевые задачи: как лучше организовать на переходе наблюдение за морем и воздухом, как уберечь транспорты и свой корабль от атак торпедных катеров, с которыми мы еще не встречались, но, очевидно, вот-вот встретимся.
Дверь кубрика приоткрылась, и кто-то протянул сидевшим ближе к выходу номер газеты. Коммунисты стали передавать ее друг другу, и почему-то все посматривали на меня и улыбались.
Переходя из рук в руки, газета пришла и ко мне. Это был свежий номер "Красного черноморца", доставленный с какой-то оказией из Севастополя. На первой странице список моряков, удостоенных правительственных наград. И в перечне награжденных орденом Красного Знамени я вдруг обнаружил свою фамилию.
Коновалов, сидевший рядом, выхватил газету - он как раз собирался выступать - и прочел касавшиеся меня строки вслух. Все зааплодировали, стали меня поздравлять. Было неловко: казалось, с этим можно погодить до конца собрания. Но чувствовалось, что товарищи радуются за меня от души.
Награды я не ждал. На всей эскадре орденоносцев пока единицы, а на "Ташкенте" орден вообще первый. И разве мне одному он принадлежит?
Отвечая на поздравления, я сказал:
- Получить высокую награду я мог лишь потому, что командую таким замечательным боевым экипажем. И буду считать этот орден орденом корабля, который символически носит командир…
В море думается все о том, что награда обязывает воевать лучше, искуснее, добиваться большего, чем до сих пор. А смогу ли, сумею ли? Вспомнилось, как несколько лет назад командира одного миноносца наградили за успехи в боевой подготовке орденом "Знак Почета". Это был единственный орден на бригаде, и краснофлотцы на всех кораблях верили, что орденоносец - человек особенный, необыкновенный. А орден Красного Знамени имели тогда лишь герои гражданской войны.
На этом переходе нам сопутствует туман. С мостика вижу лишь мачты обоих транспортов. Катера словно растворились в затянувшей море белесой пелене.
Не выходят из головы "масы" - итальянские торпедные катера, которые уже потопили кое-что как раз в этом районе. Черт их знает, как они относятся к туману: пережидают его в Ялте или, наоборот, пользуются тем, что их сейчас уж никак не разглядишь? У них, говорят, тактика вообще несколько необычная: не ищут цель в море, а подкарауливают ее, лежа в дрейфе с застопоренными моторами - "засадный" метод.
Ждем катеров, но обнаруживают конвой старые "знакомые" - фашистские самолеты. Группа довольно большая, заходят с носа… Нам бы сейчас туман повыше, чтоб и мачты скрыл. Или хоть ход настоящий, а не двенадцать узлов, больше которых не могут выжать транспорты!..
Лидер разворачивается, подставляя самолетам четвертую башню, главную нашу зенитную силу. Транспорты отвернули вправо и влево. Около них держатся катера, различимые в тумане лишь по вспышкам орудийных выстрелов. Падают крупные бомбы, поднимаются между "Ташкентом" и транспортами водяные столбы… Но и в этот раз конвой невредим.
Впереди севастопольские фарватеры. "Теперь уж туман совсем ни к чему", ворчит Еремеев. Ему видны лишь верхушки гор. Ни подходного буя, ни катера, который должен нас встречать… Но стопорить ход штурман не требует. Значит, в месте корабля уверен. А от тумана все-таки и тут есть прок - немецкие батареи, пристрелявшиеся к этому участку нашего маршрута, сегодня молчат.
На ФКП дежурный приглашает к командующему. Я не видел адмирала Октябрьского с того тяжелого дня, когда выяснилась судьба высадившегося в Евпатории отряда. Сегодня Филипп Сергеевич совсем иной.
- Прежде всего, поздравляю с наградой! - весело говорит он, поднимаясь из-за стола. - Считай, что это еще за Одессу. Поздравляю и желаю здоровья тебе и всему экипажу! Будете здоровы, будут и новые успехи. А награду сейчас вручим…
На корабль возвращаюсь с орденом.
Стоянка в главной базе недолгая, но беспокойная! то и дело вблизи "Ташкента" что-нибудь случается.
Главный калибр обстреливает вражеские позиции за Северной стороной. Одновременно зенитчики бьют по самолетам, появившимся на большой высоте над бухтами. Из-за Павловского мыска показалась самоходная баржа. Вот уже не вовремя несет ее зачем-то из Северной в Южную!.. Самолеты сбросили целую серию мелких бомб, и вода вокруг баржи словно закипела. Когда осели всплески, стало видно - баржа переломилась надвое и тонет…
Наш барказ у борта, старшина его, Николай Игнатов - на месте. Орловский бежит на крыло мостика с мегафоном, но Игнатов понял приказание уже по первому жесту старпома. Затарахтел мотор, и барказ идет подбирать команду баржи. Больше тут ничего уж не сделаешь.
Башни окончили стрельбу. Комиссар передает по трансляции сообщение с КП флагарта: цели, указанные нам, уничтожены. Ненадолго в бухте наступает тишина. Затем снова появляются самолеты.
Бомбят опять с большой высоты. Одна бомба попала в какой-то склад у причалов. Кирпич и куски железа падают на ют "Ташкента", на площадку зенитчиков. Тараненко бросается со своей командой очищать палубу. Хочу остановить боцмана - убрать мусор успеется. Но в это время замечаю, что транспорт "Серов" он стоял у причала недалеко от нас - начал оседать носом. Значит, и ему досталось, а не только складу. Звоню в энергопост Сурину:
- Пошлите на "Серов" Кутолина с аварийной партией. Пусть захватят пластырь.
"Серов" как будто не тонет, хотя нос прямо повис на швартовах, натянувшихся как струна. Капитан Третьяков - мы с ним не раз встречались в кавказских портах - распоряжается на мостике…
"Ташкент" срочно переходит в другой конец бухты. Часа через два возвращается, отыскав корабль в новом месте, аварийная партия. Кутолин рассказывает: жертв на "Серове" нет, бомба разорвалась в пустом трюме и пробила днище. "Ташкентцы" завели пластырь. Вот когда пригодилось и это аварийное средство. По мнению Кутолина, транспорт выведен из строя надолго.
Приняв на борт раненых и группу женщин с детьми, "Ташкент" с наступлением темноты ушел на Кавказ. И каково же было мое удивление, когда через несколько дней я увидел "Серова" у причалов Поти!
Зашел к капитану Третьякову, спрашиваю его:
- Как же вы сюда добрались?
- Да так вот и добрались. Своим ходом.
- А днище?
- Зацементировали. Пока держится…
Постоянно соприкасаясь с моряками гражданских судов при проводке конвоев, я проникался все большим уважением к этим мужественным людям. Казалось естественным, что они, плавая много и далеко, весьма опытны в борьбе с морской стихией. Но война все же была не их делом. Думали ли они, что придется прорываться под огнем в осажденные врагом порты, заделывать пробоины от бомб и снарядов? А ведут себя в таких походах геройски.
Совместные плавания, общие задачи очень сблизили военных и "торговых" черноморцев. И всегда бывало приятно, если мы могли чем-то помочь нашим товарищам.
Помню, как-то в слякотный зимний день, когда "Ташкент" принимал в Батуми мазут, Фрозе заглянул в мою каюту и доложил, почему-то игриво улыбаясь:
- Вас желает видеть помощник капитана танкера… Входит помощник капитана в мокром резиновом плаще, откидывает капюшон и оказывается черноволосой красавицей. Я встаю, торопливо застегивая верхнюю пуговицу кителя. А гостья уже излагает просьбу, которая привела ее сюда:
- Понимаете, в обязанности помощника капитана входят у нас и финансовые дела. Сейчас задержалась зарплата - никак не попадем в свой порт. Команда сидит без курева… Может быть, одолжите нам сколько-нибудь денег?
Давать в долг из корабельной кассы я, конечно, не имел права. Но в моем сейфе из месяца в месяц оседала часть получки, остававшаяся от выданного семье аттестата: когда живешь почти не сходя с корабля, тратить деньги некуда. Все, что у меня накопилось, я и отдал девушке с танкера.