7.5. Восстание в Будапеште (1956 год)
Сегодня я узнал, что "советская сторона" удалила "радиационные измерения" из списка тем диссертаций. Я сказал об этом профессору Павловскому. Он думает, что область, которую я выбрал, возможно, вычеркнули в Варшаве, вероятнее всего в Университете или в IBJ [институт ядерных исследований]. Они хотят иметь монополию в этой сфере; и не хотят, чтобы ассистент Павловского занимался этим предметом. Он объяснил, что это совпадает с тем, что случилось с несколькими его научными предложениями. Я сказал ему, что хочу поехать учиться во Францию. В следующий раз я попрошу у него рекомендательное письмо. Но вначале мне надо подождать, пока политическая ситуация немного успокоится. Я немедленно напишу Тунье [сестра моего отца в Париже]. […]
То, чего удалось избежать в Польше, [ввод советских войск] происходит сейчас в Венгрии. В прошлый вторник я ходил на большое собрание. Тех, кто обвинял Советский Союз, поддерживали аплодисментами. Тех же, кто обвинял Сталина, но защищал новых советских лидеров, освистывали. Нам угрожает гражданская война. Что я буду делать в случае такой войны? Мне придется примкнуть к той или другой стороне. Войнам не нужны пассивные наблюдатели; войнам нужны солдаты. Буду ли я защищать тех, кто использует танки, чтобы подавить революционное движение, как это происходит в Будапеште? Коммунисты сражаются с коммунистами. Маркс и Энгельс не могли предвидеть такого в своем Манифесте 1848 года. Они также не могли предвидеть московские судебные процессы 1930-х годов, когда коммунисты убивали коммунистов.
7.6. Кто кого предал?
Безумный мир, каждый человек хочет одного и того же – свободы и комфорта. Но жестокость и страдания управляют миром. Где мое место? Война – это не пустой звук. Каждый должен защищать свои убеждения. А какие же мои убеждения? Коммунист ли я? Да, я коммунист. Что это обозначает? Это обозначает, что я за бесклассовое общество, за равенство, справедливость и братство. Я не верю в жизнь после смерти, но я верю, что можно построить рай на земле. Это легко сказать. Сложнее решить, как достигнуть этой цели.
Может быть, были правы те, кто верил в ошибочность теории Сталина о невозможности революции в одной отдельно взятой стране. И, может быть, правы были те, кто был против ленинской идеи, что Россия в своем эволюционном развитии может проскочить стадию капитализма. Вероятно, большевикам следовало бы поддержать Керенского [первого демократически выбранного лидера]в феврале 1917 года, после отречения царя от престола. […] Людвик, не обманывай себя. Все, что ты пишешь, это только оправдание твоей политической капитуляции. Ты хочешь прекратить активную политическую деятельность. Ты предатель нашего дела. Нет, я не предатель. В случае переворота у меня не будет сомнений последовать с теми, кто думает так же, как я. […]
По нашему радио передали информацию о советском наступлении на Будапешт. Почему Венгрию оккупировали? Урон нашей репутации был бы значительно меньше, если бы мы просто отказались от одной страны. Ленин назвал бы это шагом назад, чтобы в будущем сделать два шага вперед. Да, я знаю, что Англия и Франция тоже атаковали Египет. Но почему мы должны следовать такому примеру? Почему бы нам не быть лучше, чем они? То, что сейчас делает Красная Армия, ослабляет интернациональный коммунизм. […] Вот еще одно важное наблюдение; вторжение в Венгрию ясно показало, что жестокость и насилие остались и после ХХ съезда. Кто предает кого в Будапеште?
7.7. Что бы сделало большинство?
Какие возможны пути поведения для отдельных людей, если бы Красная Армия нас оккупировала? (а) Быть на советской стороне; (б) Бороться против Красной Армии; (в) Не делать ничего. Найти надежный угол и спрятаться, ожидая результата; (г) Убежать от хаоса, например, через Гданьск или Щецин; (д) Подчиниться тем, у кого сила.
Только меньшинство последует первым двум возможностям. Большинство людей предпочтут три последних варианта. […]
В телефонном разговоре Тунья сказала, что мне следует отбросить все сомнения и приехать в Париж. Она старалась убедить меня, что их дом станет моим домом. Это приятно – иметь семью. […] Вчера мама рассказала мне о разговоре с новой наставницей детского дома. До войны она уехала из Польши учиться в Бельгию. Но в 1939 году она сбежала оттуда в Советский Союз. Однажды ее арестовали и пытали электрическим током. Потом ей сообщили, что она будет расстреляна, и вывели ее на казнь. И так повторялось три раза.
В Сибири, куда, в конечном счете, ее сослали, она познакомилась с другим ссыльным, и у них родился ребенок. Но эту девочку забрали у них два года спустя, когда отца отправили в другой лагерь. Женщина была недавно освобождена и восстановлена в партии. Но она стала чрезвычайно нервной и находится в постоянной депрессии. Был бы мой папа тоже эмоционально сломлен, если бы выжил после тяжелых испытаний? […]
Ректор [президент]Политехнического института согласился рекомендовать меня нашему министерству Высшего Образования и Науки. Они уже подали запрос на мой паспорт [во Францию], который я, вероятно, получу через два месяца. Павловский сейчас в командировке в СССР; я надеюсь, что после возвращения он напишет рекомендательное письмо. Но существует еще одна возможность. Может быть, он организовывает что-нибудь для меня в Советском Союзе. Это бы объяснило, почему он не дал мне рекомендацию до своего отъезда. Как бы я отреагировал на его предложение учиться в Москве или в Ленинграде? […]
Если все пройдет без помех, я буду во Франции в феврале или в марте. Трех месяцев будет достаточно, чтобы найти место и начать изучать язык. Если мне повезет, я смогу без промедления начать учиться там. Политехнический институт даст мне четырехмесячный отпуск без содержания. Таким образом, у меня будет куда вернуться, если мои планы не сбудутся. В этом случае я бы смог начать писать докторскую здесь, работая на нейтронном детекторе, чувствительность которого не зависит от энергии. Работа ассистентом в Политехническом не помешает мне продолжать мои исследования в IBJ [институт ядерных исследований в Варшаве] […]
По сведениям из Министерства мой паспорт будет готов в январе. Это хорошая новость. Я перестал учить английский и переключился на французский. Изучение двух языков одновременно создает путаницу в голове. Люди говорят, что наиболее эффективный путь изучения французского – жить во Франции. Почему? Почему прослушивание французской речи по несколько часов в день по радио менее эффективно? Потому что постоянная необходимость что-то сказать – важная часть овладения языком. Зная около 50 слов, можно начать постоянно их использовать. […] Ю сказала, что она получила паспорт раньше, чем ей обещали; она сможет уехать в декабре. Что, если то же самое произойдет со мной? Тогда я уеду во Францию, не дожидаясь возвращения Павловского. Возможно, рекомендацию он вышлет почтой. […]
7.8. Усиление антисемитизма в Польше
Суя [мамина сестра] сказала, что антисемитизм возрастает, и она задумывается об эмиграции в Израиль; у большинства ее друзей такие же планы. Она рассказала нам о том, что произошло в Университете. Профессор Инфельд [известный ученый] вошел в аудиторию, чтобы прочитать лекцию. Один студент поднял руку и громко сказал, что он не хочет учиться у еврея. Никто не выступил против; Инфельд ушел. Он уже уехал из страны. Я помню, с каким воодушевлением он вернулся в Польшу из Канады. Как вышло, что я не слышал об этом случае?
Суя также рассказала нам о том, что случилось на их партийном собрании. Один товарищ выступил с речью, в которой он обвинял евреев во всех грехах сталинизма. Один из членов партии возразил ему, подчеркнув, что антисемит не должен быть партийным руководителем. Но этот антисемит был избран в исполнительный комитет тайным голосованием. Один из друзей Суи получил оскорбительный анонимный телефонный звонок. Телефон, с которого звонили, не был зарегистрирован в городской телефонной сети; звонок исходил с телефонной сети комитета безопасности. [Суя выполняла бухгалтерские работы для этой организации.] […]
Как я могу уехать во Францию и оставить маму в Варшаве при усиливающемся антисемитизме? Не трудно вообразить, что здесь может случиться. Неужели единственное решение – это покинуть Польшу? Это и моя Польша тоже. Мама хочет воссоединиться с Гутерманами и Оконовскими [нашими родственниками в Израиле]. Вероятно, она и Суя должны поехать туда, когда я буду во Франции. Я хочу остаться поляком. Это не помешает нам навещать друг друга после моего возвращения из Франции. Они всегда с радостью будут приняты в моей будущей семье. […] Одно совершенно ясно: я ответственен за мою героическую маму в ее старости. […]
Наступил март. Я уже получил паспорт и визу во Францию. Но Павловский хочет, чтобы я продолжал работать до возвращения Пенско [другой ассистент]. Цель моей поездки – выяснить возможности для исследований в интересующей меня области. Следовательно, я должен подготовить для Павловского более детальное описание моего плана докторской диссертации. Как иначе он сможет написать соответствующее рекомендательное письмо? […]
Несколько дней назад я встретил М. Он также сильно разочарован нашей политической ситуацией. "Какими наивными мы были, – сказал он, – я не хочу больше быть членом партии". Я поражен; он был самым активнымчленом нашего исполнительного комитета. […]
Глава 8: Встреча с Жолио-Кюри
8.1. Тунья и ее друзья (1957 год)
Я третий день в Париже [19 апреля 1957 года]. Я ошеломлен новыми впечатлениями. Но до сих пор ничего не организовано; я, как тростник, качающийся на ветру. Самое примечательное – это как меня приняли Тунья и Генри. Они полны абсолютно искреннего желания помочь мне во всем. Для моей пользы мы решили прекратить разговаривать по-польски как можно скорее. Я живу в очень комфортабельном доме. […] Мне надо быть более организованным. Я должен озаботиться (а) наукой, (б) посещениями Парижа, (в) языком и (г) другими вещами. […]
Рекомендательное письмо Павловского должно мне очень помочь; оно адресовано начальнику французского комиссариата по ядерной энергии Ф.Перрину. Тунья отвезет меня туда. Мы пригласили на обед Эмиля и Сюзанну [близкие друзья Туньи и Генри]. Он – железнодорожный инженер, она – зубной врач. После обеда мы обсуждали национальные проблемы (на польском). Являются ли евреи нацией? А Людвик – еврей? Они удивились, когда я сказал, что я поляк, а не еврей. Генри сказал, что человек, которому приходится объяснять, что он не еврей, на самом деле – еврей. Сюзанна и Эмиль сказали, что любой потомок этой древней нации является евреем, даже если он этого не знает. […] Тунья и Генри уехали в Голландию; я остался один. Их маленькие дочки, Николь и Мари – Клод, сейчас в детском лагере.
Сегодня ко мне приходил Эмиль. Он сказал, что на моем месте он бы не вернулся в Польшу. Он уехал 30 лет назад и помнит, как он страдал от антисемитизма в старших классах школы. "Только во Франции, – сказал он, – я почувствовал себя таким же, как все. Никто здесь не спрашивал меня о моей национальности или религии". В 1939 году он служил во французской армии, попал в плен, но остался в живых. Большинство друзей Туньи – польские евреи; все они говорят дома по-французски. […]
Страница за страницей моего нового дневника заполнены впечатлениями, похожими на те, которые я записывал в польский дневник. Я часто сравнивал уровень жизни во Франции и Польше. Какая разница. Свобода молодежи путешествовать по всему миру ограничивалась только деньгами. Естественно, у кого-то их было больше, у кого-то – меньше. Людям не нужны были паспорта и визы, чтобы путешествовать по Западной Европе. Я понял, что французы по уровню жизни и личной свободе гораздо ближе к коммунизму, чем мы в Польше. Во время первого месяца я встретился с разными людьми. В моем дневнике описано, что они говорили и что я об этом думал. Тунья записала меня в Альянс Франсез – школу для иностранцев, изучающих французский.
8.2. Жолио-Кюри
31 мая у нас была встреча с Франсисом Перреном – верховным комиссаром по атомной энергии Франции. Павловский написал ему письмо. Перрен прочел его и сказал, что мне лучше подойдет атмосфера университета. "Фредерик Жолио-Кюри, – добавил он, – возможно, найдет для тебя место. Если нет, приходи назад, и мы подыщем тебе что-нибудь в научно– исследовательском центре Саклай". Это потрясающе! Что дальше? Завтра утром мы позвоним секретарю Жолио и назначим встречу. Все решится очень скоро. […]
Жолио не смог скрыть своего разочарования, что рекомендательное письмо было адресовано Перрену, а не ему. Он сказал, что они с Павловским были друзьями, когда Мария Кюри руководила институтом. [Тунья перевела мне это позже, потому что я понял не более пяти процентов.] Несколько лет назад Жолио занимал пост верховного комиссара по атомной энергии. Его сняли, потому что он был коммунистом. Возможно, этим объяснялось его разочарование. Но потом он сказал, что это не моя вина, и мы вернулись к цели нашего визита. Он предложил мне новую трехгодичную программу (под названием "третий цикл"), которая могла привести к защите докторской диссертации. […]
Потом они с Туньей больше часа говорили о текущих политических событиях. Жолио курил одну сигарету за другой. Они обсуждали восстание в Венгрии, события в Польше и капитализм. Тунья рассказала ему о моем отце. Жолио сказал, что он знал еще до ХХ съезда партии, что большинство жертв сталинских чисток были честными коммунистами. […]
Кроме того, что он был великим ученым, Жолио занимался активной деятельностью во французской коммунистической партии. Он чувствовал свою ответственность за международное движение за мир (организованное по инициативе Сталина на 19 съезде советской коммунистической партии).
Ссылаясь на коммунистических интеллектуалов на Западе, польский философ Колаковский писал: "Хотя интеллигенция полностью принимала марксизм и коммунизм как универсальную доктрину, она прекрасно сознавала, что Москва руководит коммунистическим движением и что оно подчинено советским политическим целям. […] Психологические мотивы этого добровольного самообмана были разными. Среди них была отчаянная необходимость верить, что кто-то в мире воплотил древнюю мечту об универсальном человеческом братстве. […]".
Ссылаясь на желание интеллигенции "быть на одной стороне баррикад с обездоленными этого мира", Колаковский, возможно, думал о Жолио-Кюри. Будучи лауреатом Нобелевской премии (с 1935 года), Жолио вступил в коммунистическую партию в 1942 году (во время немецкой оккупации). Он верно служил партии до своей смерти в 1958 году. Но это не помешало ему с сочувствием относиться к тому, что Тунья говорила о сталинизме в 1957 году. Я не сомневаюсь, что рациональная сторона Жолио поставила бы его на одну сторону с Горбачевым; он, возможно, поддержал бы все попытки открыто обсуждать и критиковать сталинизм.
Однако, первой реакцией Жолио на откровения Хрущева (на 14 съезде французской коммунистической партии в 1956 году) было обвинение людей, а не доктрины. В то время все были совершенно сбиты с толку. Вот выдержка из некролога, опубликованного в газете Ле Монд от 15 августа 1956 года: "После освобождения Франции и взрыва первой атомной бомбы Жолио-Кюри убедил президента Де Голля создать комиссию по атомной энергии в октябре 1945 года. Де Голль назначил Жолио-Кюри первым верховным комиссаром. В 1948 году комиссия по атомной энергии разработала первый французский атомный реактор. В дополнение к этому Жолио-Кюри убедил правительство построить главный исследовательский ядерный центр в Саклай".
Профессор Цезарь Павловский (в центре) с Фредериком Жолио-Кюри (слева) и Ирэн Жолио-Кюри (справа) в лаборатории варшавского института Радия в 1936 году.
8.3. Подготовка к курсам в Париже (1957 год)
Курс, который предложил Жолио, начинается только в октябре. Я должен повторить высшую математику, чтобы не провалиться в первый учебный год. Но следует ли мне учиться во Франции, или я должен вернуться в Варшаву и заниматься дома? Какие аргументы в пользу того, чтобы поехать домой? (а) Мои учебники в Польше, и лето отлично подходит, чтобы заниматься.
(б) Я буду получать зарплату.
(в) Никто не скажет, что я "выбрал свободу".
(г) Маме будет лучше; я помогу ей устроиться в новой квартире.
(д) Я не буду финансово обременять Тунью и Генри.
(е) Мне, возможно, удастся организовать себе какую– нибудь стипендию на учебу во Франции.
Какие аргументы за то, чтобы остаться во Франции?
(а) Политическая ситуация может измениться, и мне могут вообще не разрешить учиться во Франции.
(б) Гораздо эффективнее изучать французский язык в Париже, чем в Варшаве.
(в) Меня, например, могут мобилизовать в армию, чтобы служить под началом полковника, который раньше приглашал меня на работу.
(г) Занятия политической работой и партийными заданиями могут помешать мне готовиться к математике. Я также не знаю, как мне быть с паспортом и визой, если решу остаться дольше, чем мне позволено. Нужно ли мне попросить о продлении академического отпуска в Политехническом институте. […]
Это ужасно, что происходит сейчас в Венгрии. Шесть человек, включая священника, профессора и дирижера оркестра, приговорили к смертной казни. Сегодня я встретил девушку из Венгрии, которая училась на третьем курсе института Связи, когда началось восстание. Она сражалась с захватчиками до декабря; в январе она перешла границу, чтобы учиться во Франции. Что двигало ею? Возможно, желание защитить национальную честь. Приговорили бы ее к смерти, если бы она осталась в Венгрии? В Алжире [французская колония, сражающаяся за независимость]тоже творятся кошмары. А сколько народу погибло во французском Мадагаскаре около 10 лет назад? Где же братство, равенство, взаимное уважение? Ужасы во имя "цель оправдывает средства" – повсюду.
Цель капитализма – обогащение; наша цель – улучшение мира. Предполагалось, что человеческие отношения улучшатся, после того, как революция уничтожила частную собственность. Поэтому мы должны быть лучше их. Как я могу быть уверен, что Хрущев не решит сбросить бомбу на Соединенные Штаты? Как я могу быть уверен, что однажды садист-палач не попытается вытащить из меня признание в измене?
Почему? Почему? Почему? Почему люди не могут быть лучше? […] Карл Маркс, интеллигентный человек, критиковал вождей Парижской Коммуны за то, что они не прибегли к террору, пытаясь быть лучше, чем их враги. […] Немцы убивали газом в Польше; русские убивали холодом в Сибири. Термин "диктатура пролетариата" был изобретен Марксом. […] Диалектический материализм – очень гибкая идеология; с его помощью можно объяснить что угодно. […] Я очень медленно продвигаюсь во французском. […]