Великого русского художника Михаила Александровича Врубеля современники называли "странным". Всё было необычно в этом гении: его фантазии, дерзкий пластический язык, одинокая позиция среди коллег, причуды его поведения, оригинальность интеллектуальных вкусов. Никого критика не травила столь упорно и не вознесла так высоко запоздалым признанием. Ни о ком не появилось столько мифов. Хотя вершины счастья и трагические бездны реальной жизни Михаила Врубеля, пожалуй, еще интереснее сложившихся о нем легенд.
знак информационной продукции 16+
Содержание:
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ СЛОВ 1
Глава первая - ФАМИЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА 1
Глава вторая - КАРТИНКИ 6
Глава третья - КАТЕГОРИЧЕСКИЙ ИМПЕРАТИВ 11
Глава четвертая - НЕКТАР СОЗНАНИЯ 17
Глава пятая - РАФАЭЛЬ И ГАМЛЕТ 22
Глава шестая - СУДЬБА 28
Глава седьмая - ВЕНЕЦИАНСКИЙ АЛЬБОМ 33
Глава восьмая - ДЕМОНЫ 37
Глава девятая - ФЛЮГЕР 41
Глава десятая - КРИСТАЛЛЫ 43
Глава одиннадцатая - ПОЛЕЗНАЯ КОНКУРЕНЦИЯ 48
Глава двенадцатая - МОЛИТВА 52
Глава тринадцатая - ПРОБЛЕМАТИЧЕСКИЕ НАТУРЫ 56
Глава четырнадцатая - ЗАВОД ТЕРРАКОТОВЫХ ДЕКОРАЦИЙ 61
Глава пятнадцатая - РИМСКАЯ СНЕГУРОЧКА 65
Глава шестнадцатая - СУД ПАРИСА 68
Глава семнадцатая - СКАНДАЛ 72
Глава восемнадцатая - ВОЛШЕБНАЯ ОПЕРА 78
Глава девятнадцатая - ДУЭЛЬ 83
Глава двадцатая - ПАРТИЯ ЭСТЕТОВ 88
Глава двадцать первая - ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ 93
Глава двадцать вторая - ВОЗДУХОПЛАВАНИЕ 96
Глава двадцать третья - ЦВЕТОК ИЗ ХАОСА 100
Глава двадцать четвертая - БЕССОННИЦА 105
Глава двадцать пятая - ПРОСВЕТ 109
Глава двадцать шестая - СНЫ 112
Глава двадцать седьмая - НЕБО НАД ХАРЧЕВНЕЙ 116
ИЛЛЮСТРАЦИИ 117
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА М. А. ВРУБЕЛЯ 119
ЛИТЕРАТУРА 121
Примечания 121
Вера Домитеева
Врубель
НЕСКОЛЬКО ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ СЛОВ
Первое, абсолютно неоспоримое о Врубеле - особенный.
Ни соратников, ни наследников, всегда отдельно, сам себе направление и метод. Особый стиль, особый шифр и, главное, особенная власть мгновенно вызывать навстречу волны сильнейших наших чувств, причем тех самых лучших чувств, которые обычно то ли спят, то ли таятся, то ли задвинуты подальше ввиду неактуальности.
В общем, недаром Михаилу Врубелю создан огромный персональный зал в центральной национальной галерее.
Интересно, однако, что многочисленные летописцы Врубеля великолепно, один лучше другого, исследовали его путь в искусстве, избегая прямого жизнеописания, - полагая, видимо, биографическую хронику жанром неподходящим, слишком плоским для творца дивно воспарившего искусства. Логично, памятуя слова Блока о том, что всё у Врубеля "похоже на сказку более, чем на обыкновенную жизнь", а потому существование его предстает как "житие".
Но если все-таки без нимба и легенд?
Как ни странно, тут мнения знатоков решительно расходятся.
"И даже если бы он не написал ни одной картины, он все же остался бы великим человеком, необыкновенно сложным и прекрасным", - утверждал лично знавший Врубеля его первый биограф. А вот автору, наиболее тонко писавшему о Врубеле в советскую эпоху, виделось, что "масштаб дарования превышал масштаб личности", что "высшие стремления его как художника тормозились некоторыми свойствами его человеческого характера". Хотя одновременно другой весьма авторитетный автор сделал другой вывод - "значение личности Врубеля велико не только для истории искусства, но и для истории идей".
Насчет идей сказано было не случайно. Популярный титул художника-философа касательно Врубеля отнюдь не метафора. Только зачем же выяснять пункты мышления, мировоззрения живописца, если изобразительные жанры тем и сильны, что слов не надо? И в этом отношении всё обстоит настолько превосходно, что пылкая любовь к Врубелю ныне изобрела для него суперсовременный эпитет - "плазменный". Прожигает, стало быть, до перехода земной материи в звездное вещество.
Эмоции! Они и рвутся понять взвихривший их исток, хоть сколько-то понять ушедшего, давно истлевшего автора. Ясно ведь, что его работы плод не одних пророческих видений и божественно высоких пластических талантов, но метки сильно пережитых им очарований, разочарований, привязанностей, возражений, упований…
Каких?
Ради чего он, собственно, стремился своими образами "будить душу"?
Что ж, попытаемся сегодняшним сознанием разведать, чем жилось полтора века назад Михаилу Александровичу Врубелю.
Трудновато подступиться к переплетению имен, событий, бесчисленных сведений. По счастью, есть профессиональный врубелевский совет, дабы "не делать вздор", увязнув в мешанине всякой всячины, начинать "от детали". Ну и начнем, благо как раз такая - яркая, крупная - деталь имеется.
Глава первая
ФАМИЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА
Старинной фамильной реликвией в семействе Врубель была библиотека.
Деталь, в которой различимы стиль жизни, статус, даже запах семейного гнезда (острее всего, быть может, именно блаженный книжный запах), и камертон личной стихии великого художника, и его кровное преемство. Что за библиотека? Собственно, уже не библиотека, рассеянная по наследникам, а лишь малая ее часть. Остатки изданий, главным образом немецких, собранных тем предком, прадедом гения, который первым в роду стал российским подданным.
Пересекать границу и вообще перемещаться ему ради этого не пришлось. В 1807 году Наполеон и Александр 1 на личной встрече заключили Тильзитский мир. Вынудив царя подписать ряд крайне невыгодных для России пунктов, Бонапарт подсластил пилюлю: самовластно подарил русскому государю принадлежавшее на тот момент Пруссии польское Белостокское воеводство. Аристократия Российской империи негодовала - дар Наполеона выглядел подачкой сеньора своему вассалу. Прусский король Фридрих Вильгельм III плакал от обиды и вероломства "друга, брата и союзника" Александра. Жители Белостокского департамента Восточной Пруссии в одночасье сделались жителями Белостокского уезда Гродненской губернии, в их числе и служивший судьей в родном городе Белостоке Антон Антонович Врубель.
Происхождение его неведомо. Фамилия Врубель не из знатных. Тем больше чести этому Антону Врубелю (по-польски, надо полагать, Антонию, на прусский лад - Оттону, Отто), который сумел получить образование в германском университете и чья культура, чья любовь к мировой книжной классике через три поколения впрямую отразились сильнейшим пристрастием его правнука. Унаследованные старинные тома Шекспира и Гёте - красивый документ семейной генеалогии, благородством превосходящий любые родословные грамоты.
Попутно еще некий мотив. Не стоило бы даже упоминать известную дорисовку корней, не выясненных до Адама, мнением о глубоко скрытом еврействе, что уже просто анекдотично. Но поскольку данное утверждение относительно художника Михаила Врубеля все чаще мелькает и в текстах полуграмотных интернетовских блогеров, и в трудах авторов с ученой степенью, коснемся этой воспаленной темы.
Оснований тут чуть больше, нежели в разоблачениях Пушкина-"Пушкинда". Действительно, польская фамилия Врубель (по-русски - "воробей") популярна у польских евреев, особенно уроженцев Белостока и прилегающих земель. Вероятно ли, что прадед Михаила Врубеля был крещеным евреем, принявшим католичество хотя бы ради поступления на юридический факультет прусского университета, куда лица иудейской веры никоим образом не допускались? Теоретически не исключено. Практически же, кроме "сомнительной" фамилии, никакой привязки к гипотетическим семитским праотцам не обнаружить. Начиная от вряд ли возможной для еврея, пусть христианина, женитьбы предка Врубеля на барышне из варшавских Мелковских, ярых националистов, борцов за гордую шляхетскую независимость. До твердой национальной самоидентификации всей врубелевской родни и характерных, многократно отмеченных современниками чисто польских черт натуры и наружности художника. Не принимать же во внимание аргументы вроде излюбленного живописцем Врубелем "иудейского типажа", что вынудило бы причислить к евреям бесчисленное количество мастеров, включая всех иконописцев. Так что, хотя родство с древним библейским народом сделало бы пышный генетический букет Михаила Врубеля еще богаче, но чего нет, того нет.
Дворянами в России польско-прусские Врубели стали не сразу. Дворянство себе и своим потомкам заслужил сын Антона Антоновича, родившийся в Белостоке в 1799 году Михаил Антонович, вся жизнь которого была связана с армией. Пожалованный ему, тридцатилетнему, потомственный дворянский статус также был военным, "приобретенным по воинскому чину".
Известно об этом Врубеле немного. Возможно, отцовскому юридическому поприщу он предпочел армейский путь по личному влечению, а возможно, из тех соображений, что кадетские корпуса обеспечивали воспитанникам больше прав, более видные места и быструю карьеру. У него она сложилась так: Кавказ, к сорока трем годам орден Святого Георгия 4-го класса "за выслугу" (25 лет в офицерской полевой службе и боевой опыт), к пятидесяти - звание генерал-майора и финальный виток - почти десяток лет в должности наказного атамана Астраханского казачьего войска. Что касается личных свойств Михаила Антоновича Врубеля, есть лишь отрывочные сведения насчет его буйного темперамента, крутого нрава и страсти к хмельным напиткам.
Как-то не очень ясно, являлось назначение атаманом в Астрахань наградой доблестному старому служаке или же своеобразной ссылкой. Во всяком случае, традиционно ссыльный Прикаспийский край - с тяжелым климатом (сорокаградусный зной летом, тридцатиградусные холода черными бесснежными зимами), унылым ландшафтом голых степей, периодическими эпидемиями то чумы, то холеры - комфортом для проживания не отличался. Не меньше трудностей представляло управление весьма склонным к дерзкой вольности почти трехтысячным войском, включавшим помимо основной массы волжских казаков-станичников отряды калмыков и ногайцев и не зря вызвавшим необходимость сменить здесь традиционно выборных казацких атаманов "наказными" - назначаемыми из высшего офицерства Кавказского корпуса.
Каковы бы ни были грешные слабости этого деда художника, смелостью и силой духа генерал Врубель обладал наверняка.
Черты родства прочнее всего передаются через поколение, но бабушек Михаила Врубеля нет возможности даже хоть сколько-то представить; ни штриха их облика, их вкусов нигде не упомянуто. Всё, что уверенно можно сказать о них: обе были женами военных и у обеих мужья отличались властной волей, непременной при высоких командных должностях. У одной супруг увенчал карьеру генеральским чином, у другой - завершил путь как вице-адмирал.
Стратегическая важность Астраханского края - южного форпоста России, вечно неспокойная обстановка (былинные набеги кочевников случались тут даже в середине XIX века) и, главное, ситуация тянувшейся Кавказской войны требовали подчинения обширной территории военному губернатору. Одновременно с появлением в Астрахани нового наказного атамана Врубеля губернию возглавил ветеран службы на Каспии, командир астраханского порта и главный командир Каспийской флотилии Григорий Гаврилович Басаргин.
Посвященные ему статьи специальных и общих энциклопедий характеризуют адмирала Григория Басаргина лишь длинным перечнем сражений, орденов и научных экспедиций. Тем не менее из флотских рапортов и памятных записок какие-то элементы его портрета все же просматриваются. Вот юный гардемарин на корабле русской эскадры отважно участвует в боях против турецкого флота на Средиземном море, а позднее, с той же отвагой - на Северном море, против флота французского. Затем те 20 лет капитаном в приграничных и почти неисследованных каспийских водах, когда обнаружились и другие качества смельчака. Решительный ум во время высадки десанта, уничтожившего укрепления персов. Явный дипломатический талант на переговорах с вождями туркменских кочевых племен, которых он убедил выступить против Персии. Интерес к неосвоенным диким краям, благодаря чему так успешно проходили под его руководством экспедиции, представившие Гидрографическому департаменту Морского министерства материал для издания замечательно точных карт и атласов. Способность стойко переносить долгое одиночество в дальних исследовательских походах с небольшой командой или на островной флотской базе, где, как увиделось заезжему мичману, "он жил отшельником на жалком острове". Выдержка или внутренняя тяга к независимой обособленности? Кто знает, почему приступы болезненной душевной смуты настигли морехода-картографа не в годы уединенного и зачастую опасного обследования неизвестных берегов и заливов, а на пристани почетного административного поприща. Впрочем, принимая губернаторский пост, адмирал Басаргин был еще вполне здоров.
Резиденции астраханского наказного атамана и военного губернатора находились буквально рядом, на главной городской площади, теснейшему сотрудничеству командиров сопутствовала дружба между их многодетными семьями. А дальше, как в романах: у генерала рос сын Александр, у адмирала подрастала дочка Анна…
На радость искусствоведам - ведь это отец гения, так тесно связанный с ним и внешним сходством, и горячим сочувствием, и резким несогласием, - образ Александра Михайловича Врубеля рисуется достаточно отчетливо. Окончивший кадетский корпус офицер, натурой он, похоже, пошел в деда, белостокского судью. Не обнаруживал ничего похожего на колоритные, хотя не слишком позитивные свойства своего родителя, был человеком сугубо положительным и приятным в общении, сдержанным, широкообразованным, да и дедовскую наклонность к юриспруденции он подтвердил, когда уже в зрелые годы сумел развернуть не увлекавшую его армейскую карьеру, поступив в академию и став военным юристом.
Нетрудно представить самое отрадное впечатление, которое Александр Врубель, будучи еще молодым офицером Тенгинского пехотного полка (вот как изящно, исподволь во врубелевской теме забрезжил лермонтовский мотив…), произвел в Астрахани, куда возвратился с боевой медалью за участие в кавказских операциях и начавшейся Крымской кампании. Через два года службы в штабе военного губернатора адъютант Врубель повел к алтарю очаровательную адмиральскую дочь.
Красивая, должно быть, была пара - невысокий, но крепкого сложения, белокурый и голубоглазый жених в мундире штабс-капитана и хрупкая темноволосая невеста с застенчивым прищуром карих глаз. Характеры, надо полагать, тоже неплохо дополняли друг друга: разумный и надежный Александр Михайлович - кроткая, словно слегка отрешенная Анна Григорьевна.
Только не стоит представлять воспитанную на окраине империи барышню робкой дикаркой. Восторженное впечатление от манер и обширных познаний юных астраханских дам оставил - кто бы, вы думали? - Александр Дюма. Правда, его мемуарный очерк "Из Парижа в Астрахань" (1858) сообщает, что на морской прогулке по Каспию парижского писателя сопровождала не дочь губернатора Анна, уже вслед за супругом покинувшая город, а одна из ее сестер и вместе с ней младшая сестра мужа Анны - "мадемуазель Врубель, дочь отважного русского генерала, прославленного на Кавказе". Молодые спутницы поразили Дюма, во-первых, разумеется, тем, что "говорили и писали по-французски как француженки", но еще более тем, что "были очень образованны и находились в курсе дел нашей литературы", прекрасно знали произведения Ламартина, Гюго, Бальзака и Мюссе, на удивление справедливо судили о современных французских поэтах и романистах.
Культурным кругозором молодая жена Александра Врубеля была вполне под стать мужу, а родовитостью явно его превосходила. Идущий от ордынских пращуров древний дворянский род Басаргиных знаменит многими именами. Самое известное, конечно, - Николай Васильевич Басаргин, декабрист, 20 лет проведший в каторге, автор замечательных "Записок" о сибирском житье ссыльнопоселенцев. Да и два адмирала - отец, а вслед за ним и брат Анны Басаргиной - с честью послужили как воинской, так и научной славе отечества.
К этой линии у Анны Григорьевны со стороны матери, урожденной фон Краббе, добавились предки датского происхождения. Тут небольшое примечание: все-таки датского, как дружно отмечают первые биографы художника Александр Павлович Иванов и Степан Петрович Яремич, а не финского, как почему-то утвердилось в более поздних монографиях. Характерно, что среди авторов советского времени "датскую" версию относительно бабушки Михаила Врубеля с материнской стороны указывает только Николай Михайлович Тарабукин, специалист дореволюционной академической культуры, пригласивший в организованную им в 1923 году Группу по изучению творчества Врубеля сестру художника и много с ней общавшийся. Кстати, Тарабукин добавляет к перечню унаследованных Врубелем национальных линий еще и немецкую. Что касается рода фон Краббе, их заслуги и достойный общественный статус засвидетельствованы наличием среди них члена финляндского сейма, а также упоминанием нескольких фон Краббе в анналах Российской армии и флота.
Такая вот русско-польско-скандинавско-азиатская смесь досталась мальчику, сделавшему фамилию Врубель явлением и символом.
Что дает любопытный факт столь многонациональной крови? Вообще-то ровным счетом ничего (варианты тут бесконечны), разве что простор для воображения ее носителя. Скажем, художник Врубель с ощутимым удовольствием пояснял личный интерес к Востоку текущим в его жилах "басаргинским татарством", и основания подобного родства он, вероятно, находил в собственных увлечениях плодами многих разноплеменных культур.
Теперь, наконец, о нем самом.
Михаил Врубель родился 17 марта 1856 года.
В истории государства это конец николаевской эпохи, год коронации Александра II Освободителя, а в хронике русской культуры - дата рождения великого художника и, кроме того, год издания впервые напечатанного, причем за границей, в Германии, лермонтовского "Демона".