Кровать стояла у стены напротив окон. Вовка приподнял голову и посмотрел в окно. Он увидел солдата с автоматом на груди, стоящего под навесом деревянного гриба. Справа виднелся угол какого-то бревенчатого дома. А слева, уже привычный и знакомый, темнел лес, он начинался прямо за частоколом забора. За спиной солдата-часового лежало ровное заснеженное пространство. Теперь Вовка учёный: это могло быть и лугом и болотом…
Но, конечно же, это озеро, решил Вовка, ведь Светка говорила про озеро, в котором какой-то сержант Куликов ловит рыбу.
И тут Вовка забыл про наказ отца, вскочил с кровати и подбежал к окну. Хотелось ему поскорее увидеть сержанта-рыболова! Но на озере не было ни души. Не бегали по двору и собаки, Вовка, конечно, сразу узнал бы Хмурого.
Может, в другое окно можно было увидеть ещё что-нибудь, но Вовке вдруг стало так холодно, что он торопливо вскарабкался на кровать и укрылся одеялом с головой. Прошла минута, другая, а озноб всё не проходил, одеяло не хотело греть и лежало на Вовке каким-то снежным сугробом.
"Там знаешь какая холодюга!" - вспомнились Вовке слова Сеньки-тюбетейки, и ему стало так грустно, так жалко себя, что он, натянув ещё больше одеяло на голову, тихонько заскулил…
Запоздалое письмо
Никто не переводил заставу на тревожный режим, на границе было спокойно. Возвращаясь с наряда, пограничники докладывали: "Никаких происшествий не случилось".
И всё же застава жила в тревоге.
- Ну как он? - спрашивали солдаты у дежурного, показывая на окна квартиры начальника.
Дежурный пожимал плечами: ничего определённого…
- Ждём вертолёт…
Больше всех из пограничников был встревожен сержант Степанов - это он вёл на поводу лошадь через Бешенку. И хотя Вовкин отец говорил ему: "Перестаньте, сержант… Никто вас ни в чём не винит…" - Степанов успокоиться не мог. Он называл себя растяпой, шикал на собак, если те подавали голос, ворчал на солдат, если они, по его мнению, чересчур громко стучали подкованными каблуками. А на занятиях физической подготовкой команду подавал почти шёпотом.
- Сергеенко! Что вы делаете соскок с перекладины так, что земля вздрагивает? Забыли, на заставе больной человек… - тихо выговаривал он солдату, и тот на цыпочках возвращался на своё место в строю…
Но вот над заставой застрекотал вертолёт. Он сделал круг и пошёл на посадку прямо перед воротами заставы, в центре небольшой поляны. Вовкин отец и дежурный по заставе торопливо зашагали навстречу вышедшему из вертолёта пожилому военному.
Военный снял шинель и… превратился в доктора: под шинелью у него был белый халат.
Доктор осмотрел метавшегося в жару Вовку и сказал:
- Да, рановато он открыл купальный сезон…
Так я и думал: воспаление лёгких… Только вы, мамаша, духом не падайте: сын у вас крепыш, сердечко работает отлично, оглянуться не успеете, как он уже будет проситься на улицу…
Мама хотела улыбнуться, но улыбка не получилась. Очень она переволновалась и устала. Как только доктор улетел, бабушка Марфа заставила маму лечь в постель.
- Теперь я заступлю на дежурство… Можешь не сомневаться, я сиделка опытная. Против наших с дедом лекарств и доктор не возражает…
Бабушкино лекарство - малиновое варенье - пока применять было нельзя: Вовка не выходил из забытья и ничего не ел, не пил; другое дело - лекарство дедушки Матвея - медвежье сало: доктор велел хорошенько растереть салом Вовкину грудь.
Не одна только бабушка Марфа могла заменить Вовкину маму у постели больного. И Светка могла, и Светкина мама. Ведь Клавдия Петровна была самая настоящая медицинская сестра. А Светка старалась вовсю. Она почти всё время была у Клюевых или играла под окнами их квартиры.
- Я тоже хочу быть сиделкой, - говорила она.
- Ну конечно… - сказала Клавдия Петровна. - Чего-чего, а сиделка из тебя вряд ли получится. Разве что сиделка-непосиделка! Станет Вовчик поправляться, ему как раз такая сиделка понадобится…
Найдётся ли на свете мальчишка или девчонка, которым бы нравились уколы? Ох, как не любил уколы Вовка! Но на этот раз он просто их не чувствовал, а они быстро подействовали, и уже на второй день градусник сбавил, Вовка задышал ровнее, а к вечеру пришёл в себя и попросил пить.
- Ну, слава богу, оклемался… - сказала бабушка Марфа. - Теперь пойдёт мой внучек на поправку…
Светка быстро разнесла бабушкины слова по заставе..
- Оклемался… - сообщила она сержанту Степанову. - Пить попросил…
- Оклемался… - доложила она солдату-повару, которого все величали Иваном Ивановичем.
И тот решил срочно наварить для Вовки целый котёл компота.
- Холодненький компот… очень даже жажду утоляет. Спроси-ка у сержанта Куликова: когда его жажда мучает, так он запросто бачок компота выхлещет!
Даже пробегая мимо часового - ас часовым разговаривать не положено по уставу! - Светка пропела:
- Оклемался… Оклемался Клюев Вовка!..
Однако по-настоящему оклемался Вовка только на шестой день - так, что мог сесть в постели. Чтобы было удобнее, мать обложила его подушками. Всё бы хорошо, если бы не уколы. Хнычь не хнычь, а вошла Клавдия Петровна - укладывайся на живот.
Мама подавала Клавдии Петровне прокипячённый шприц, та набирала в него лекарство из крошечных бутылочек, спускала Вовке пониже трусики и…
- Не напрягайся, Вовчик, лежи спокойно, ты же знаешь, что не больно. Во-первых, у меня рука лёгкая, спроси кого хочешь, а во-вторых, укол с новокаином, он обезболивает… Вот и всё!
И такое "вот и всё" три раза в сутки!..
Хныкал Вовка, да куда от уколов денешься: ладно, стаскивайте трусики, колите!
Но однажды он заартачился, и виной тому была Светка. Клавдия Петровна только приготовила этот самый шприц для этой самой инъекции, и вдруг - нате! - в комнату является Светка. Подошла как ни в чём не бывало к самой постели и давай нахально смотреть на Вовку.
- Чего пришла? - проворчал Вовка. - Чего смотришь?
- Чудак, думаешь, мне уколов не делали? Сколько угодно… И доктор делал, и мама…
Сделав укол, Клавдия Петровна ушла. Ушла и Вовкина мама полоскать на озере бельё. А Светка осталась. Она присела на край Вовкиной кроватки.
По правде, Вовка рад был Светке: ведь так скучно быть одному. Но то, что Светка пришла, а он лежал со спущенными трусиками!.. Нет, этого он не простит Светке. И Вовка отвернулся к стене.
- Ну чего ты, малышка, отворачиваешься? - начала было Светка. - С тобой как с человеком разговаривают, а ты нос воротишь…
И тут Вовка, сам того не желая, вдруг выпалил:
- А тебя не просят разговаривать… Отскочь!..
Светка просто опешила. Она вскочила с кровати, губы у неё дрожали. Раз! - и она у двери. Вовка хотел вскочить, крикнуть, что он нечаянно, что он не думал её обидеть, но было поздно: хлопнула дверь, простучали Светкины каблучки по ступенькам, и Вовка снова остался один.
Воротилась с озера мама.
- А где же Света? - удивилась она. - Я думала, она с тобой. Я ей говорила, что ты скучаешь.
- Нисколько не скучаю… - сказал Вовка, стараясь не разреветься. - Ты лучше альбом дай и карандаши, я рисовать буду… Письмо буду Сеньке-тюбетейке рисовать…
Мама порылась в чемодане, достала альбом для рисования и коробку цветных карандашей. Вовка уселся поудобнее, открыл альбом, взял карандаш и задумался: надо было такое нарисовать, чтобы Сенька понял, почему Вовка так долго не давал о себе знать.
Сначала Вовка нарисовал крытый грузовик, в котором они ехали со станции до отрядного посёлка, потом нарисовал подводу с вещами, а вот себя, сидящего на той подводе рядом со Светкой, рисовать не стал. Не стал рисовать и лошадь с двумя корзинами по бокам, в которых они со Светкой добирались до Бешенки, и, уж конечно, не нарисовал, как его за штаны ухватила девчонка и не дала ему вывалиться в воду и угодить в водопад…
А лучше всех получился у Вовки маленький человечек, лежащий в постели с большим градусником под мышкой. Тут Сенька-тюбетейка мигом поймёт, какая с Вовкой беда…
Рисовал Вовка своё письмо, а сам всё поглядывал в окно: не покажется ли во дворе Светка. А когда увидел её, то живо стал на коленки и прислонил альбом к стеклу. Очень хотел Вовка, чтобы она увидела его рисунки. Но Светка даже и не посмотрела в сторону клюевского окошка…
Вовка зачисляется в рядовые
Пока маленький человечек лежал в постели с большущим градусником под мышкой, весеннее солнце не ходило по небу без дела. Оно расправилось со всеми снежными сугробами в лесах, на полянах, на болотах и озёрах. Когда Вовка вышел наконец за дверь квартиры, на открытых местах не было и горсточки снега. Солнце так подсушило землю на пригорках и во дворе заставы, что можно было ходить хоть в тапочках. Прощай, зимнее пальто, прощай, шапка-ушанка!
Нельзя сказать, что на Север уже пришло лето. Деревья были ещё без листвы, только кое-где на припёках проклёвывалась трава, кое-где на кустарниках появились почки, а в лесной глухомани, по оврагам, ещё лежали спрессованные сугробы снега. На озере снег стаял и лёд всплыл. Появились полоски воды у берегов, но посиневший лёд был ещё прочен. За суровую зиму он потолстел до метра, нелегко было солнцу с ним справиться, тем более что течение в озере слабое, проходит посередине, а у берегов вода почти стоячая.
По льду ещё свободно ходили, стараясь, правда, не удаляться от берега. А для того чтобы преодолеть закрайки, солдаты смастерили длинные сходни из жердей. Одним концом сходни лежали на берегу, другим на прочном льду. Вовка каждый день видел из окна, как перебирались на лёд солдаты, пешнями продалбливали дырки-лунки, а потом часами сидели у лунок с удочками.
Рядом с рыболовами подпрыгивала выловленная рыбёшка. Вовкин отец тоже, выкроив часок-другой, отправлялся на лёд и приносил уйму рыбы - её хватало и на обед и на ужин. Чаще всего он приносил красивую рыбу, с золотистым отливом, с тёмными полосками поперёк туловища и ярко-красными плавниками. Это были окуни. Вовке окуни понравились, и он с нетерпением ждал, когда его выпустят на волю и он вместе с отцом пойдёт на рыбалку. А вот маме окуни не пришлись по душе.
- Одно мучение с ними… Чешуя, как припаяна, хоть плачь или вари с чешуёй…
- Ну, это дело поправимое, - сказал папа. - Сейчас смастерю тебе окунёвую чистилку.
И тут же принялся за дело.
Он взял пустую консервную банку, вырезал из неё ножницами полоску жести, пробил в жести гвоздём множество отверстий. Получилось что-то вроде тёрки. Тёрку папа прикрепил к деревянной ручке.
- Ну, Маруся, теперь попробуй…
Мама попробовала, и окуни были помилованы. А полное мамино признание окуни получили, когда бабушка Марфа приготовила из окуней заливное и тройную уху.
- Это что ещё за уха такая? - сначала посмеялась мама.
- А вот увидишь… Наша это - особая, рыбацкая, - сказала бабушка Марфа. - Кто придумал - не знаю, но по-вкусному придумал… А ну, Клюевы, глядите-поглядывайте!
Бабушка Марфа отобрала самых мелких окуней, чешую с них счищать не стала, а только выпотрошила рыбёшку и вырезала жабры, чтобы от них горечи не было. Затем сварила половину окуней, вытащила их шумовкой и выбросила, а в этой же воде сварила остальных окунишек и тех тоже выбросила.
- Это для навару… А теперь запустим в уху кумжу. Её ни в коем разе не будем выбрасывать. И разваривать не станем… Вот так наша рыбацкая тройная варится!.. Попробуйте!
- Отродясь такой вкусной ухи не едал! - похвалил папа.
- Ууу! - Мама черпнула ложкой раз, другой. - Мастерица же вы…
- Всегда тройную будем варить… - сказал Вовка. - Я наловлю много-много рыбы, так мы шестерную будем варить и ещё большейную…
Кумжу Вовка тоже видел впервые. Это была рыба необыкновенной красоты: серебристого цвета с радужными пятнами по всему узкому и стремительному телу.
Просто не верилось, что эта красавица прожорливая хищница!
- Да ещё какая хищница! - уверял папа. - Это же лосось-таймень! Попадись ему на пути любая рыбёшка, и это будет для неё последняя встреча… Поправляйся скорее, сынку, пойдём с тобой на рыбалку по последнему льду. Это не хуже, чем летом!
И вот наступило утро, когда Вовка, одетый почти по-зимнему, появился на крыльце. Он, будто боясь сойти по ступенькам, целых полчаса топтался у двери, рассматривая заставу.
Посредине двора длинный бревенчатый дом, крытый большими серыми плитками. Такая крыша называется шиферной, это Вовка знал.
И что в этом длинном доме, в казарме, живут солдаты-пограничники, Вовка тоже знал. Знал, что там, внутри, - спальни, красный уголок, комната дежурного, кабинет отца и кабинет его заместителя, лейтенанта дяди Коли, Светкиного отца. Очень хотелось Вовке попасть в эти кабинеты.
Он хорошо представлял себе, как выглядит спальня и даже красный уголок, не было ничего непонятного и в названии "дежурка" - значит, комната, в которой дежурят - сидят за столом и по телефону разговаривают. Это Вовка однажды видел в милиции, куда они ходили с дедушкой за какой-то справкой. А вот кабинет…
Кабинет представлялся в Вовкином воображении чем-то вроде шофёрской кабины на грузовике. Разные там педали, приборы, стрелки… И если бы его попросили нарисовать собственного отца в кабинете, то он обязательно изобразил бы командира заставы за баранкой.
Против дома, в котором они жили со Светкой, был ещё дом с широченной дверью и двумя крохотными оконцами. На двери висел огромный замок. Дом этот был виден из окна квартиры, как и все другие постройки, что стояли вдоль забора. В этом доме с замком помещался склад. За складом стоял ещё дом, и не надо было гадать - что там помещается. По одним запахам можно было определить: кухня и столовая.
Рядом с кухней под навесом лежали сложенные в аккуратные штабеля поленья дров. Берёзовые, с белоснежной корой были до того красивыми, что Вовке становилось не по себе, когда кто-нибудь из солдат набирал охапку дров и тащил на кухню: швырнут их в печь и сгорит вся красота…
Вовке не надо было объяснять, что за поленницей стояла конюшня. Сколько раз в день солдаты выводили из широких дверей приземистого сарая лошадей разной масти. То чистили их, то водили к озеру на водопой, к широкой проруби, а то запрягали в брички и куда-то уезжали. Сено для лошадей хранилось на чердаке конюшни, его сбрасывали на землю через чердачное окно.
Рядом с конюшней, тоже под навесом, стояли брички, плуги и бороны, а ещё красный пожарный насос на колёсах. По словам отца, надо четырём человекам взяться за ручки этого насоса, чтобы получился такой напор, что можно струёй из брандспойта сбить человека с ног.
- Вот когда-нибудь будем проводить пожарное ученье, и сам увидишь, как он действует, - сказал отец.
- А его на лошадях возят? - спросил Вовка.
- Можно и на лошадях, а можно и на руках перекатить куда надо…
Ещё лёжа с градусником, Вовка договорился с отцом, что тот разрешит ему покататься на лошадях. Жалко только, что Вовка не договорился точно - на подводе можно будет покататься или верхом? На подводе тоже было интересно, но проехаться верхом, да так, чтобы эта лупоглазая Светка видела, вот это было бы да!
А может, она уже каталась сама верхом? Нет, не могло этого быть. Не катаются девчонки на лошадях. Боятся… Хотя Светка такая девчонка, что может всем мальчишкам назло взобраться на лошадь.
Вот была бы сейчас Светка рядом, так, наверно, сказала бы, что это за избушка в самом углу двора. Сколько раз смотрел на неё Вовка из окна своей комнаты, но так и не понял, для чего она поставлена! А спросить у отца всё забывал…
Самой интересной постройкой на заставе Вовка считал вольеру для служебных собак. Она не целиком была видна из окна, а только угол загородки из проволочной сетки и две конуры в глубине этой ограды.
Может быть, в одном из собачьих домиков жил знаменитый Хмурый! Лежит себе и ждёт, когда Вовка придёт с ним знакомиться.
От вольеры иногда доносилось глухое ворчание, иногда лай, а чаще нетерпеливое повизгивание. Видел Вовка, как солдаты выводили из вольеры своих собак на длинных сворках. Вовка каждый раз думал, что это выводят Хмурого.
Слева от крыльца, ближе к воротам заставы, стоял гриб-навес. Под ним всегда расхаживал часовой с автоматом на груди.
"А я бы что, не смог ходить с автоматом? - думал Вовка. - Ещё как смог бы! Тут и мочь нечего - ходи да ходи… Светка сунулась бы к грибу, а я ей: "Стой! Руки вверх! Кто идёт?" А она бы: "Да это я, Светка! Не узнал разве? Можно, я автоматом поиграю?" А я бы ей: "Отскочь! Это тебе не игрушка!"
Между озером и казармой Вовка приметил спортивную площадку. Всё как в Армавире, во дворе Колиной школы: и турник, и кольца, и шест, и канат для лазанья, и кожаный конь на четырёх деревянных ногах, и толстое бревно на подставках, по которому можно бегать…
Сейчас площадка пограничников пустовала.
С трёх сторон двор заставы окружён забором. Такого забора Вовка никогда не видел. Он построен из брёвен, поставленных стоймя одно возле другого. Папа, ещё когда Вовка болел, сказал, что такой забор называется частоколом. Через такой забор не то что зверь, но и человек не перелезет.
- И белые медведи не перелезут? - спросил Вовка.
- Что, что? Белые? Белые медведи у нас не водятся. Бурые есть…
- А где же они водятся? - не отставал Вовка. - Ведь на Севере они водятся… Мне ещё Сенька-тюбетейка говорил…
- На Севере-то на Севере. Только подальше. Не на земле, а в океане, на льду… Это ты что-то перепутал…
Вовке обидно стало: значит, не придётся ему повстречаться с белым медведем. Хоть и страшновато это было бы, но зато как интересно!
- А какие они, эти… бурые? - недовольно спросил он.
- Вот так и подавай тебе - то белого, то бурого! Поправишься, заходи в красный уголок, там у нас топтыгин живёт!
Ну и напугался же Вовка, когда впервые попал в казарму: стоит топтыгин на задних лапах с оскаленной пастью. Вовка за отцовскую руку ухватился.
Но мишка оказался не мишкой, а просто чучелом, подарком дедушки Матвея. Вовка запросто подходил потом к этому топтыгину и даже за лапу здоровался.
…С четвёртой, западной, стороны никакого забора не было, там было озеро. За озером опять дремучей стеной стоял лес. И хотя озеро было ещё сковано льдом, лес был по-летнему зелёный.
Вовка уже целых шесть зим перезимовал, но такого не видел, чтобы деревья круглый год стояли зелёные. Ведь в Армавире не росли сосны и ели, даже в Третьей роще росли белые акации да лапчатые клёны. Летом они шуршали зелёными листьями, а акации, когда цвели, были белыми от цветов, но приходила осень, и листья начинали желтеть, жухнуть и осыпаться.
Правда, ёлку Вовка видел каждый год, но видел не в лесу или на улице, а в праздничном зале, обвешанную разноцветными лампочками, игрушками и разукрашенную блестящей мишурой и канителью.
Не думал Вовка, что ёлки могут расти вот так просто в лесу, хотя и пел вместе с другими "В лесу родилась ёлочка".
Маленькая, меньше Вовки, ёлочка росла у самого крыльца. Вовке захотелось потрогать её. Он спустился со ступенек и протянул ёлочке руку - давай познакомимся! Но тут же отдёрнул руку - ёлочка оказалась сердитой, будто крапивой обожгла ему пальцы своими иголками.
- Ты чего колешься? - обиделся Вовка.
И тут же услышал за спиной смешок.
Конечно же, это была Светка! Откуда она только взялась?