Дверь Помдета открылась, звеня шпорами, вышел бравый военный в малиновой фуражке, в галифе с леями, с кавалерийской саблей сбоку. В петлицах его гимнастерки блестело по "шпале": командир. С одного взгляда оценив обстановку, он усмехнулся:
- Войну затеяли, пацаны? Революция в России кончилась. Ясно? Так что бросьте дурить.
Никто не пользуется у беспризорников таким авторитетом, как военные. Для них это лихие герои, овеянные славой, освободившие страну от "буржуев всего мира".
Оголец с вывернутыми ноздрями молча отодвинулся в сторону. Ленька воспользовался этим, с достоинством вошел в дверь и бегом поднялся по лестнице на второй этаж. Только бы не поймали его эти шкеты на обратном пути, а то хватят камнем по голове.
В большой, довольно сумрачной комнате с зашарканным полом стояло несколько канцелярских столов, сидели сотрудники - почти все женщины. С ними разговаривали две посетительницы; одна держала за худую руку бедно и чистенько одетую девочку, которая с любопытством оглядывалась по сторонам. У окна стучала пишущая машинка, то и дело звонил настенный телефон, напоминающий деревянный почтовый ящик. Вот оно, учреждение, куда Ленька добирался почти за две тысячи верст, с которым были связаны все его надежды.
На огольца никто не обратил внимания, кроме бедно и чистенько одетой девочки: она осматривала его с нескрываемым любопытством и оттенком страха. Постояв несколько минут у порога, он несмело спросил, с кем поговорить насчет приюта.
- Вон инспектор, - указали ему на столик у двери в другую комнату. Там разбирала бумаги немолодая женщина в зеленой кофте, с желтым, слегка одутловатым лицом.
Ленька подошел к ней, глухо, невнятно проговорил:
- Тетенька. Вы определяете сирот?
Она мельком подняла на него усталые черные глаза и продолжала копаться в пухлой папке.
Отец у меня красноармейцем был, - подождав немного, заговорил дальше Ленька. - Убили его белогвардейские буржуи. И мать померла. Один я на свете остался. Жить негде, есть нечего. Холодно спать на улице... Возьмите меня, тетенька, в детский дом, я хочу выучиться работать на заводе.
И с надеждой стал ожидать ответа черноволосой женщины.
- Ты что, мальчик? - сказала она минуты через две, отыскав нужную бумагу, и теперь внимательно подняла на него свой усталый взгляд. - Беспризорник? Откуда приехал?
Ленька замялся.
- Я тут вот, - неопределенно кивнул он на окно, словно жил по соседству с этим домом. - Близко тут.. .
- Откуда близко? Говори правду: из Вологды небось? Или из Умани? Может, москвич?
Ленька засопел, опустил глаза.
- Что же не отвечаешь: боишься сказать? По рожище вижу - врать еще не научился. Эх ты... путешественник! И что вы, ребята, все в Одессу катите? Море привлекает, виноград сладкий? Держите карман шире! Так для вас его тут и запасли! Нету свободных мест у нас в детских учреждениях, некуда тебя определить. Понимаешь?
Она открыла вторую папку и подколола туда найденную бумажку.
- Куда ж мне? - ошеломленно, растерянно пробормотал Ленька.
Очевидно, искренняя горечь в его тоне тронула инспектора Помдета. Выражение равнодушия и усталости на бледном, одутловатом лице женщины сменилось ласковым сожалением.
- Все места у нас забиты, детка. Один ты, что ли, такой непристроенный? Небось видел, сколько вашего брата околачивается на базарах, на вокзале, в порту? Тысячи. А по всей Украине, федерации-числа нет. Голова лопается, когда подумаешь, куда всех распределить, во что одеть, чем накормить! Будь хоть ты такой, как эта, - кивнула инспектор на бедно одетую девочку. - Местный. Одесский. Тут мы обязаны позаботиться... Да и все равно, пацан, навряд ли мы взяли бы тебя сразу в нормальный детский дом. Уличным надо сперва пройти карантин на эвакопункте. Понимаешь? Отбор, просеивание. Придется тебе подождать до поздней осени. Есть решение горсовета открыть в Одессе новый большой приемник для таких вот бездомных кочевников. - Женщина покачала головой и закончила со вздохом: - Горе с вами, ребята. Вас государство берет на воспитание, одевает, кормит, а вы сами ему мешаете: убегаете, нарушаете дисциплину, продаете казенную одежду. Может, и ты, мальчик, откуда сбежал?
- Я ниоткуда не бегал, - еще больше смутился Ленька.
- Костюм-то на тебе домашний, а там кто знает, - вновь оглядев его, вслух подумала инспектор.- В общем, подождать придется. Сейчас я дам тебе талончик в столовую. Пообедаешь бесплатно. Зайди и завтра, если проголодаешься.
Вот как все обернулось! Ленька совсем упал духом. Стоило ли из-за этого тянуться в такую даль? Значит, и Федьку Монашкина тоже не взяли, шатается где-нибудь по городу?
Выходя из Помдета, Ленька зачем-то показал язык по-прежнему глазевшей на него девочке и тихонько погрозил кулаком.
Ноздрястого беспризорника и его корешей уже не было на крыльце. Наверно, убежали на базар. И все же Ленька раза два оглянулся по сторонам: не подстерегают ли за домом? Медленно побрел он по улице. Вновь с болью и горечью пожалел о том, что убежал из Ростова. Там его, пожалуй, устроили бы в приют. Да и как ни худо было у Аграфены, а в сто раз лучше, чем здесь, на "воле", чтоб она сгорела! Не утащи он материн полушалок и серьги - вернулся бы домой, хоть и стыдно. Впрочем, такого обшарпанного, во вшах тетка, гляди, еще и не приняла бы.
XII
Из Одессы Ленька решил опять держать курс на Москву. Там главные большевики, больше порядка, скорее возьмут в детдом. Однако день шел за днем, а он не ехал: им овладело какое-то безволие. Оголен то подносил хозяйкам корзинки с базара, то поворовывал съестное в привозе, то "стрелял" мятые помидоры и куски в булочных. Все-таки тут теплынь, море: можно покупаться, позагорать на солнышке. В Помдете он несколько раз получал талончики, на которые обедал в мрачной подвальной столовой вместе с инвалидами, бродягами, беспризорниками.
Погода неожиданно резко испортилась. Наплыли низкие свинцовые тучи, на берег с ревом и грохотом хлынули черные пенистые волны, припустил нудный косой дождь. Нарядные улицы опустели, рано зажглись фонари. Теперь не заночуешь в скверике на лавке. А где найти крышу? Не "воля" - собачья доля.
Ленька вспомнил о пустом трехэтажном доме, разбитом снарядами в гражданскую войну, который приметил не так далеко, в стороне от центра, и побежал туда.
В развалинах было сумрачно. Свет сюда проникал лишь сквозь провалившийся потолок второго и третьего этажа и выбитые, без рам, окна. Все же здесь имелись сухие местечки, было не так ветрено, хотя сквознячок прохватывал и в этой клетке, некогда служившей комнатой, а теперь заваленной осколками кирпичей, загаженной. Леньке стало немного жутко от полутьмы и одиночества. Он отряхнул дождевую влагу с кепки, поежился, чувствуя, как с воротника тужурки на голую спину потекла холодная капля.
Неужто во всех этих больших развалинах нет ни души?
Сквозь дыру, очевидно служившую когда-то дверью, Ленька прошел в следующую комнатную клетку и почувствовал запах дыма, смутно уловил говор, смех. Раздавались они откуда-то снизу, словно из-под земли. Вот он явственно услышал глуховатый мальчишеский голос, певший частушку:
Мне милиция знакома,
В уголрозыске родня.
Получил четыре года,
Отсидел всего два дня.
Раздался взрыв хохота.
Ленька заинтересовался: что за фокус? Откуда звуки? Он сделал несколько осторожных шагов по комнате и вдруг увидел в углу пола дыру и в ней несколько каменных ступенек, ведущих в полуподвал. Ленька с любопытством нагнулся, прислушался. Внезапно сзади кто-то грубо толкнул его в спину:
- Сторонись, мусор, - навоз плывет!
От неожиданности Ленька не удержался и почти скатился по ступенькам вниз. Он едва устоял на ногах, а мимо него в полуподвал соскочил оборванец в лохматой шапке, за ним другой - в намокшей женской кацавейке с оторванным рукавом. Ленька оглянулся и увидел ноги в грязных калошах, перевязанных веревочкой: сверху еще кто-то спускался.
Помещение было вместительное, с низким сводчатым потолком. Посреди относительно чистого цементного пола горел костерик, смутно освещая зеленоватые цвёлые стены. Вокруг огонька разместилось до полусотни ребят: кто сидел прямо на полу, кто на соломенной подстилке, кто на кирпичах. Некоторые лежали у стен, курили, разговаривали.
Углы подвала тонули в темноте. Чуть в стороне кучка парней резалась в карты. Оттуда слышались хлесткие шлепки об пол, возгласы: "Ваша взятка", "Бура","Гони монету". Возле них на газете лежали селедочная головка, общипанная краюха белого хлеба, пустая водочная бутылка. Все ясно: ночлег беспризорников.
Ленька вспомнил предупреждение Федьки Монашкина держаться подальше от уличной шпаны. Выход из подвала теперь был свободный, но что-то удержало его. Любопытство? Или сырая погода, холод, желание выспаться в затишке?
Коренастый толстощекий парень, почти без шеи, с маленькими сонными глазками, босой, в кепке козырьком назад и в рваных галифе, подошел к Леньке, наклонился, близко заглядывая в лицо.
- Что за харя? Откуда?
Мальчишка промолчал.
- Гля, пацаны! - повернувшись к огольцам у костра, крикнул толстощекий. - Новый воробей залетел.
- Кто там? - горласто спросил долговязый беспризорник в старом фраке с обрезанными фалдами, из-под которого виднелось голое пузо. - Чью душу господь прислал? Проверим.
Он вскочил и шагнул из угла к Леньке. Лицо у него было продолговатое, грязное, с большими вытянутыми губами, веселые черные глаза так и шныряли под черными, волнистыми, спутанными волосами. В его ладной, вертлявой фигуре, в ужимках чувствовались и молодая сила, и что-то шутовское: видно, любил посмешить товарищей, вызвать одобрительное внимание.
- Свежак, - захохотал губастый во фраке. - Подлец буду, свежак. Ты чей, пацан? Папин иль мамин?
Вдруг, приподняв плечи, он манерно изогнулся, далеко отставил зад с обрезанными фалдами и протянул грязную пятерню:
- Мое вам почтеньице.
Ленька понял, что влип, попятился назад, к ступенькам, соображая, успеет ли убежать. Толстощекий без шеи и в галифе, поймал его за плечо и проговорил, кривляясь, подражая весельчаку во фраке:
- Куда? Не видишь, с тобой человек здравствуется? Учись, гнида, ентелегентному обхожденью.
Губастый тем временем схватил Леньку за руку, потряс и вдруг сжал так сильно, что мальчишка вскрикнул и присел от боли.
- Пардон, гражданин, - ухмыльнулся губастый и еще больше стиснул огольцу ладонь, весь покраснев от напряжения. - Вы чтой-то сказали? Пардон, я глухой на левую пятку!
И толстощекий в галифе, и ближние ребята захохотали. Ленька еле вырвал свою измятую руку, на глазах у него выступили слезы. Несколько обитателей подвала поднялись со своих мест, окружили его и губастого, отрезав таким образом выход на лестницу. Леньку вытолкнули на середину круга, кто-то весело крикнул:
- Надо с ним обзнакомиться!
- Давай, братва, осваивать новенького!
- Устроим допрос!
"Изобьют", - подумал Ленька, озираясь по сторонам. На него теперь смотрели десятки глаз - оживленных, веселых, таивших ехидную усмешку. Огонь небольшого костра неверным светом озарял грязные лица, белые зубы, фантастические лохмотья братвы, по зеленоватым, заплесневелым стенам наперегонки с мокрицами бегали длинные уродливые тени. Легкий дым стлался под сводчатым потолком, слегка щипал глаза и вытягивался над лестницей в комнатную клетку первого этажа.
Губастый во фраке, довольный вниманием обитателей подвала, строго спросил Леньку:
- Ты знаешь, куда пришел?
Спрятав от него руки, чтобы опять не стал давить, Ленька загнанно ожидал, что он сделает дальше.
Отвечай, жлоб, чего в молчанку играешь? А то вот поцелую этим кулаком - по-американскому заговоришь. Ну?!
- Не знаю, - угрюмо прошептал Ленька.
Почему-то ответ его вызвал у ночлежников новый взрыв веселья. Оголец, голос которого Ленька слышал еще с первого этажа развалин, шутовато пропел:
Эх, яблочко,
Куды котишься?
Уркам в рот попадешь.
Не воротишься!
- В гостиницу пришел, - важно продолжал губастый. - Гостиница прозывается "Райская житуха". Скумекал? Во! А у тебя есть разрешение на спанье? Тут всяких дефективных не принимают. Строгий отбор по норме. А ну-ка, гони монету. Пацаны, надо с него получить. Выворачивай, сосунок, карманы.
- Вшей только не тряси.
- У меня нету денег, - пробормотал Ленька. Подбородок его дрожал.
- Это почему ж ты, сучья нога, на свете без денег живешь? - грозно спросил губастый.
Вокруг раздался новый взрыв хохота.
- Бесплатно хочешь номер занять в гостинице? Братва, получай с него каждый, что может!
Губастый схватил его за козырек, рывком насунул кепку на самый нос. Кто-то больно щипнул Леньку за бок, кто-то дал подзатыльник, кто-то лягнул ногой в зад. Перед ним прыгали чьи-то развеселые рожи, чернели хохочущие рты, слышался пронзительный свист, выкрики. Беспризорники потешались от души, довольные неожиданным развлечением. Леньку тискали, вертели во все стороны, тормошили, и он наконец упал.
- Ша, хватит! - сказал чей-то голос. - Затыркали пацана.
Огольцы, пересмеиваясь, стали расходиться Взъерошенный, растрепанный, Ленька сел на цементный пол. Слезы обиды, бессильной злости душили его, и он молча, грязными кулаками растирал их по щекам.
Губастый беззлобно взял его за локоть, легко приподнял и поставил на ноги.
- Освоился, пацан? - спросил он. - Теперь ты принят в запорожскую вольницу... райских чертей. Выбирай местечко и считай, что ты на курорте.
И как ни в чем не бывало вернулся в свой угол.
Кто-то подбросил в костерик разломанную спинку стула, старую, прогнившую доску. Пламя сперва как бы заглохло, затем выкинуло длинные языки, разгорелось ярче.
Все это время кучка ребят, игравших при свече у стены в карты, не обращала внимания на забаву скучающих огольцов с новичком. Сейчас и они зашевелились, оттуда послышались громкие возгласы:
- Пробурился, Язва?
- Говорил тебе, Афоня: не садись. Нету фарту, бросай карту.
- Нынче Лехе Амбе везет как на курьерском.
С кирпичей поднялся узкоплечий парень лет семнадцати, с копной белокурых волос, в сатиновой рубахе, расстегнутой на груди, в прочных брюках и нитяных носках. Все остальное - кепку, пиджак, ботинки и даже ремень - он проиграл. Сбычась, кусая губы, Афонька Язва пристально, мутными глазами посматривал на ближних ребят. Все, с кем встречался взгляд молодого вора, отворачивались, потихоньку отходили. Чувствовалось, что внутри у него клокотало, ему хотелось к кому-нибудь придраться, попсиховать, пустить в ход кулаки. Под ноги Язве попалась пустая водочная бутылка, и он сорвал на ней зло: бутылка далеко отлетела к стене. Он придвинулся к пылавшему костерику, плюнул раз, другой, прислушиваясь, как шипит в огне слюна. Облизнул губы, вызывающе покосился на Леньку, вдруг спросил:
- Новенький?
Мальчишка не ответил.
- Новенький, - угодливо сообщил толстощекий парень без шеи и в галифе.
Язва обошел вокруг Леньки, внимательно оглядел его, пощупал материал тужурки. Тужурка давно загрязнилась, как и сам ее владелец, с борта отлетела вторая пуговица, но добротное "матросское" сукно нигде не треснуло, не порвалось.
Вор бросил огольцу через плечо:
- Стой тут, с места не сходи. Понял? А то блин с тебя сделаю.
Он вернулся к горевшей свече. Кучка ребят, сидевшая вокруг дрожащего язычка света, еще не разошлась. Черно-смуглый парень в картузе-капитанке с золотым шнуром и в брюках с бахромой лениво и небрежно свернул выигранную десять минут назад одежду и швырнул к стенке.
- Завтра будет на что опохмелиться, - улыбаясь, сказал он соседу.
Афонька Язва опустил на его плечо руку.
- Видал, Амба, там босявка какой-то пришел? Играю его барахло. Мечи.
- Надо покнацать.
Вслед за Язвой черно-смуглый Амба не спеша приблизился к Леньке, подвел его ближе к огню, деловито осмотрел. Ленька заметил, что на груди этого вора в капитанке тушью выколот неприличный рисунок.
- Не запоет пацан? - спросил Амба. - Гляди, отвечаешь.
Он первым двинулся назад, к свече.
- Тасуй, зануда, - нетерпеливо ответил Язва. - Спрашивает еще.
- Во что идет?
- Пятнадцать хрустов.
- Половины за глаза довольно.
- Лады. Обдирай.
По цементному полу вновь зашлепали карты.
Много любопытных глаз опять устремилось на Леньку, и в некоторых он уловил сочувствие. Мальчишка смутно понимал: над ним учинили какую-то жестокость, но для собравшихся здесь беспризорников в этом, кажется, не было ничего необычного. Зачем его осматривал Афонька Язва и другой картежник в капитанке и с неприличной татуировкой на груди? Зачем ему наказали стоять на месте? Ленька знал, что теперь уйти ему отсюда никак нельзя: задержат и изобьют уже по-настоящему.
Сверху в подвал шумно спустилось еще человек шесть беспризорников, и при свете костра Ленька узнал двух из них: рыжего, патлатого, в бархатной жакетке с буфами, которого видел в Помдете, и его товарища с вывернутыми ноздрями, что цеплялся к Леньке там же на крыльце. Вот кого он встретил здесь вместо Федьки Монашкина! Час от часу не легче.
- Гля! - остановясь против него, удивленно воскликнул рыжий патлатый оголец. - И тебя сюда Помдет определил?
"Совсем теперь пропал", - подумал Ленька.
- Опять прошпилился, - послышался от костра злой голос Афоньки Язвы, и он швырнул карты на пол.
- Какая-то маруха по тебе страдает, - засмеялся один из кучки.
- Имею с вас получить, - спокойно обратился Амба к своему неудачливому партнеру.
Минуту спустя Язва стоял перед Ленькой.
- Сдрючивай, пацан, барахло. Да не раздумывай долго.
Только сейчас Ленька понял, что произошло: Язва проиграл его одежду. Он содрогнулся: неужели отымет? И неужели никто за него не заступится? Конечно, никто! Как же он станет жить? В чем завтра будет ходить по городу, в чем поедет в Москву? И - зачем он, дурак набитый, пришел в этот разрушенный дом! Разнесчастная та минута, когда он сунул свой любопытный нос в полуподвал.
- Ну, долго мне возле тебя стоять? - нетерпеливо спросил Язва. - Иль глухой?
- А в чем я останусь? - прошептал Ленька.
- Ты ж не девка? Посидишь и так, сейчас тепло. Ваш брат кусочник умеет выплакивать по дворам обноски. Э, да еще разговаривать! Давай... а то двину гадюку, с катушек слетишь.
И Язва грубо содрал с Леньки тужурку, расстегнул штаны.