- Однажды, - давно или совсем недавно, - неважно когда, - в этом домике жила девушка. Ее звали Маркетка. Красивое имя, не правда ли? Очень красивое, друзья; оно звучит, как песня! Но сама она была еще красивее. Маркета - по-латыни - Маргарета и, кроме того, - название ромашки. Ромашка - вещий цветок! Отрываешь от венчика белые лепестки, один за другим, и приговариваешь: "Полюбила, любит от всего сердца, любит верно, полюбила до самой смерти, вовсе не любит".
И вот у одного юноши - как его звали, мне не известно, - всегда выходило, что Маркетка полюбила его до самой смерти.
Тут Криштуфек на минутку замолк. Мы, не шевелясь, с любопытством ждали, что скажет он дальше:
- Одним словом, тут нечего распространяться, - заговорил он снова, - словом, они полюбили друг друга. Им казалось, что во всем мире нет и не может быть любви большей, чем у них. Влюбленные всегда так думают о себе.
Парень служил в полку, стоявшем, подобно нашему, на зимних квартирах в Илове, и каждый вечер бегал по той же дороге, которой мы шли вот сюда, к домику, где его уже ждала Маркетка.
Однажды бедняге вместе со своим полковым штабом пришлось отлучиться из Илове на целую неделю. Вернувшись обратно, он уже не застал своего полка и вместе со штабом чуть не очутился в лапах неприятеля, уже наводнившего своими войсками весь край. Штабным офицерам не оставалось ничего другого, как подождать в лесу наступления сумерек и потом незаметно ускользнуть из опасного места. Но влюбленному юноше все это было ни по чем. Как только стало смеркаться, он осторожно отстал от своих и помчался во весь дух к Сазаве, прямо к знакомому домику.
Вокруг было уже темно и тихо; парень только слышал, как сильно бьется его собственное сердце. Ниоткуда не доносилось ни малейшего шороха, и он, осмелев, закричал: "Мар-ке-е-тка! Маркетка!" Казалось, что вместе с ним звала ее вся долина: "Маркетка!" Тут в ответ открылись двери домика, но в них появилась уже не Маркетка, а какой-то верзила в шлеме, с пистолетами в руках. Вслед за ним сразу же выскочили другие. Они закричали что-то по-немецки и - бах-бах! - выстрелили в темноту.
Пули свистели над головой парня. Что ему оставалось делать? Он вынужден был дать стрекача, особенно после того, как выбежали солдаты и из других халуп.
Юноша больше не видел Маркетку. Бог весть, что стало с ней и куда она делась. Попробуй-ка разыщи теперь цветок ромашки на лужайке, которую затоптали чужеземные полки!
С тех пор этот парень никогда уже не возвращался сюда…
"Вплоть до сегодняшнего вечера", - тихо сказал про себя каждый из нас, посмотрев на писарька. Опустив голову, Криштуфек поднялся, странно сгорбился и, как-то сразу уменьшившись, медленно зашагал куда-то в темноту.
Он ушел один, со своей болью и грустью.
Мы следили за ним, пока ночь не поглотила его. Все глубоко сочувствовали ему. Но никто из нас не осмелился пойти следом за ним и попытаться утешить его.
Кто бы мог подумать тогда, что эта история еще будет иметь свое продолжение, - Криштуфеку было суждено встретиться с Маркеткой. Однако его последняя встреча с нею окажется для них очень, очень печальной.
Глава четвертая,
повествующая о событиях, счастливо начавшихся на собьеславской площади и печально закончившихся в подвале
Свой полк мы догнали только в Собьеславе.
Этот городок выглядел, как картинка. На его площади красовались два белых костела, и весь он, словно невеста, сиял в первых лучах мартовского солнца. Возможно, городок понравился нам еще и потому, что здесь мы дождались чуда - наконец-то сюда привезли все жалованье, которое задолжал нам полк!
На середину площади - ее-то я никогда не забуду - въехала крытая брезентом повозка, окруженная эскадроном вооруженных до зубов мадьярских кирасиров, а в ней стояло два тяжелых окованных сундучка. Они казались не особенно большими, но, когда солдаты вытаскивали их, было заметно, что сундучки весят немало. Мы так наседали на эту повозку с диковинным грузом, что кирасирам пришлось отгонять нас от нее. Я очутился в первом ряду, и чудесные сундучки оказались прямо перед моими глазами. Мне даже удалось заметить на одном из сундучков, сбоку, маленькую свежую царапину, - по-видимому, он пострадал в пути. Разве я мог тогда предвидеть, что эта царапина способна лишить меня головы?
Полковник Помпейо и его штаб еще не прибыли, и все хлопоты по выплате денег солдатам взял на себя наш лейтенант Тайфл.
Солдат не пришлось сзывать барабаном. При выдаче жалованья никогда не бывает отсутствующих. Но в каждой бочке меда бывает своя ложка дегтя. Так и тут - лейтенант объявил, что он сможет выплатить нам только половину задержанного жалованья, поскольку, мол, полковая касса получила не все деньги. Правда, солдаты, было, заворчали, но скоро притихли, - каждый желал получить то, что было возможно, - с паршивой овцы хоть шерсти клок. К тому же, когда на ладони у изголодавшегося человека появятся гульдены, то он уже не думает ни о чем другом, как поскорее купить что-нибудь поесть.
Так, по крайней мере, отнеслись к этому мы, новобранцы. Однако старые солдаты не радовались, - они быстро раскусили, в чем дело, и стали покрикивать - им-то, мол, хорошо известны подобные штучки - и требовать выдачи всего, что им было положено.
Одноглазый лейтенант свирепо смотрел по сторонам, желая накинуться на кого-нибудь из крикунов, но те были осторожны и каждый раз кричали ему как раз с той стороны, куда этот черт тогда не смотрел. Когда же бывалые солдаты убедились, что их немало и к ним присоединяются другие, они начали орать и стучать копьями о землю. Казалось, теперь загремела вся площадь.
Лейтенант Тайфл вскочил на стол, за которым производил выплату денег. Он был бледен от бешенства, кусал губы и, как дьявол, сверкал своим глазом. Кирасиры, доставившие сюда деньги, сбились вокруг него, словно защитная стена, и обнажили мечи. Но это только подлило масла в огонь.
- Уберите свои перочинные ножи!
- Как же, испугались мы вас!
- Выдайте нам жалованье сполна!
Возмущение начало принимать угрожающий оборот, и лейтенанту пришлось прибегнуть к новой уловке:
- Солдаты! - крикнул он своим резким голосом, но вынужден был повторить это слово несколько раз, пока на площади не наступила тишина. - Я такой же воин, как вы. Мне хорошо известно, что вам пришлось испытать и как терпеливо переносили вы все это. Я запятнал бы свою офицерскую честь, если бы урвал хоть малость из того, что принадлежит вам по праву. Поскольку же вы не верите мне, то я постараюсь убедить вас.
Все насторожились, ожидая, что будет дальше. Тайфл наклонился к кирасирам и что-то шепнул им. Четверо из них тут же поставили открытый пустой сундучок на стол, вскарабкались на стол, подняли сундучок, над головами и стали показывать его, поворачивая так, чтобы он был виден каждому. Случайно оказавшись поблизости, я заметил, что это был как раз тот сундучок с маленькой царапиной на боку.
- А теперь второй! - приказал лейтенант.
Кирасиры слезли. Новая четверка сменила их и подобным же образом завертелась со вторым сундучком, словно голуби на куполе.
Со вторым сундучком…
Я так пристально глядел на него, что у меня чуть глаза не вылезли на лоб. Просто чудовищно - только действительно ли я видел?..
Видел. На боку сундука, в том же месте белела маленькая царапина. Это был тот же самый сундук, который Тайфл велел показать нам в первый раз!
Так вот оно что!
Меня словно топором оглушили. Боже мой, до чего же я был тогда глуп! Знаете, в ту минуту я даже чуть не разревелся, узнав, что на свете может существовать подобная человеческая подлость.
Пока я стоял да раздумывал, солдаты стали понемногу расходиться. Правда, они еще продолжали шуметь и ругаться, но лейтенант, очевидно, убедил их, - никто не заметил ни царапины на сундуке, ни Тайфлова колдовства за сплошной стеной кирасиров.
А я?
Я сгорал от стыда из-за того, что в первую минуту очень растерялся, стоял, точно пень, и даже не пикнул о замеченном мною подвохе. Хотя я продолжал молчать, однако теперь мне становилось все тяжелее и тяжелее, поскольку я, как осленок, думал только о себе.
Я не мог никому доверить своей тайны; расскажи я об этом, и все узнали бы о моей трусости.
Вечером после получки денег мы достали себе еды. Я ужинал вместе с Пятиоким и Картаком, но каждый кусок буквально застревал у меня в горле, как у гуси, откармливаемого к празднику. Хотя я и был голоден, однако ел без всякого удовольствия, растерянно озирался по сторонам и мысленно твердил себе: "Трус! Трус!"
К счастью, мои товарищи были так увлечены своей едой, что не замечали моего настроения. Пятиокий тараторил без умолку.
- Бьюсь об заклад на что угодно, - говорил он, пыхтя и отдуваясь после каждого глотка, - если я не хуже любой цыганки сумею предсказать точка в точку то, что произойдет теперь. Знаете, почему прислали нам лишь половину жалованья? Потому, что через два-три дня начнется битва.
- Как это так? - удивленно спросил, прекратив еду, Картак, недовольный тем, что его оторвали от ужина таким неприятным предсказанием. - Откуда тебе знать об этом?
- Светик ты мой, какой ты еще наивненький молокососик! - покровительственно ухмыльнулся мушкетер. - Тут надо немножечко пошевелить мозгами. Ведь во время сражения погибнет немало солдат, - верно? Ну, а полковнику и его штабу достанется довольно кругленькая сумма от половины жалованья тех, кто останется на поле боя. Другую половину получит только тот, кто уцелеет.
Так вот оно как! Все то, что вызвало у меня страшное возмущение, было давно уже известно старым и опытным солдатам. Это немного успокоило мою совесть, но ненадолго.
- Черт бы их побрал! - еще более горячо продолжал Пятиокий. - Все они одинаковы! - Когда же мы, удивленные его неожиданной вспышкой гнева, вытаращили глаза, он добавил: - Собственно, все то, о чем я рассказывал вам, мне довелось пережить самому несметное число раз. Только один командир полка - Помпейо - никогда не занимался такими гнусными делами. Он жесток по отношению к людям, но еще ни разу не обворовал солдата. Если бы лейтенант не показал нам два пустых сундучка, то я мог бы биться об заклад на свою голову, что это воровство - дело его собственных рук. Сегодняшней штуки ему ни за что бы не простили, - ведь он находился среди нас совершенно один и был беспомощен, как муравей в молоке. Тут ему, псу проклятому, пришлось бы сразу получить сполна за все его проделки.
Мною снова овладели угрызения совести. Я почувствовал себя преступником, - ведь в моей власти было открыть глаза солдатам, из-за моей трусости останется безнаказанным самый подлый вор, который обворовывает таких несчастных бедняков, как мы. Поскольку я не сообщил вовремя солдатам о проделке Тайфла, он набьет свои карманы деньгами. Гульдены всех убитых попадут ему в руки. Чем больше нас будет лежать бородой к небу, тем богаче окажется Тайфл.
Стоило только Пятиокому заговорить о нашем лейтенанте, как он уже не мог остановиться, - особенно разговорился Матоуш сегодня, совершенно не догадываясь, что каждое его слово глубоко задевает меня. Он рассказал нам о целом ряде бесчеловечных проделок Тайфла, показывавших отношение лейтенанта к своим солдатам. И вот такого изувера я спас сегодня своей трусостью!
В ту ночь мне не спалось. Я ворочался на соломе, как на раскаленных углях, и тщетно надеялся на то, что кто-нибудь, Картак или Пятиокий, проснется и спросит, почему я не сплю; вот тогда бы я и рассказал им обо всем. Да, рассказал бы, рассказал…
Я затрясся вдруг, как в лихорадке. Дрожь была настолько страшной и повелительной, что заставила меня приподняться и поскорее вытряхнуть у мушкетера и Картака, лежавших рядом со мной, весь сон. Не дожидаясь, пока они как следует проснутся, я стал, захлебываясь, рассказывать им о том, как Тайфл, воспользовавшись отсутствием Помпейо, обманул нас, как я обнаружил его проделку и побоялся рассказать о ней. Словом, я сообщил им все.
На душе у меня стало так легко, точно гора свалилась с плеч.
Потом я стал ждать. Разумеется, главным образом того, что скажет Пятиокий.
Мушкетер - в полумраке мне было видно, как он сидел, закрыв лицо руками, - долго молчал. Было слышно только тяжелое пыхтенье, вырывавшееся у него из-под усов.
Такое продолжительное молчание становилось для меня невыносимым, и я бухнул:
- Завтра я расскажу об этом всем солдатам!
Только теперь Пятиокий отозвался:
- Завтра будет поздно. Прежде чем ты обойдешь десяток человек, Тайфл узнает об этом и заткнет тебе глотку на пути к одиннадцатому. Эх, сегодня была упущена замечательная возможность!.. Такая вряд ли уже повторится когда-нибудь! Да, это был удобный случай! Что же поделаешь теперь, если ты упустил его. Короче, ты еще глупый гусенок. Теперь дела не поправишь. - И я заметил, как мушкетер безнадежно махнул рукой в темноте. А потом устало добавил: "Спи и не мешай спать другим!"
От этих слов мне стало тяжелее, - лучше бы он изругал или поколотил меня. Я ничего не достиг своей исповедью; теперь старый Матоуш будет презрительно посмеиваться надо мной, а Картак - хотя он не промолвил сейчас ни слова, - когда мы вернемся домой, обязательно расскажет обо всем этом нашим односельчанам. Я чувствовал себя не лучше побитой собаки. Короче, я поступил, как ребенок.
К счастью - или скорее к несчастью, - таким же дитятей оказался и мой друг Картак. У него я нашел сочувствие и утешение, - ведь он был неопытным молокососом вроде меня. Картак предложил мне такую вещь, что я чуть не оцепенел от радости. Вот это была идея! Мне хотелось запрыгать от восторга и обнять его. Мы стали шептаться и горячо, перебивая друг друга, обсуждать то, каким образом удобнее осуществить предложение Картака, и проболтали потихонечку почти до самого рассвета, когда, наконец, наш план был готов. Только теперь, по-видимому, на каком-нибудь полуслове и, пожалуй, одновременно, мы оба сладко заснули, совершенно не предчувствуя того, что минуту назад мы свили петли для своих шей.
Рано утром мы, гордые и самоуверенные, шагали уже по собьеславской площади прямо к дому, где стоял на квартире лейтенант Тайфл.
Прошла не мало времени, прежде чем мы упросили часовых и их старшего доложить о нас пану лейтенанту. Теперь я даже не помню, что мы тогда наболтали им, на в конце концов они провели нас в горницу. Тайфл валялся еще в постели.
- Зачем вас черти принесли сюда? - угрюмо прорычал он.
- Пан лейтенант! - заговорил я голосом, дрожащим, как пушинка на ветру, решив во что бы то ни стало высказать все до конца и не позволить ему запугать нас. - Вчера при выплате жалованья случилось нечто такое, чему не следовало бы быть, - но я тут же смутился, когда на меня засверкал единственный глаз Тайфл а. Немного передохнув, я продолжал посмелее. - Видимо, солдаты, которые показывали нам сундуки, ошиблись и оба раза приносили один и тот же, пустой, а другой, с деньгами, показать забыли.
Главное было высказано. Я очень гордился своей выдумкой, позволившей мне и дать понять Тайфлу, что нам хорошо известно о его грязных делишках, и не обвинять его прямо в обкрадывании нас. Разумеется, мы думали не о нем, а о том, как бы не поплатиться нам самим за свою смелость. Важнее всего тут было то, что мы хотели помочь солдатам получить сполна их жалованье.
Тайфл ответил нам, к сожалению, совсем не так, как мы ожидали.
- Чего ты городишь тут, болван эдакий! - заворчал он.
- Я, милостивый пан, не лгу. Я очень хорошо запомнил этот сундучок. У него на боку царапина.
- Ты запомнил его? - тихо сказал лейтенант, но мне послышалось, что в эту минуту прошипела змея. - Вишь как, вишь как. А ты не ошибся?
- Ей-богу, нет! - ответил я самым убедительным образом.
Тайфл медленно спустил ноги с кровати, встал на них и направился к нам своей раскачивающейся рейтарской походкой, как хищник, подкрадывающийся к ягнятам. Остановившись на шаг передо мною, он скрестил руки на груди и процедил сквозь зубы:
- У кого ты стоишь на квартире, сынок?
Неподготовленный к ответу на такой, казалось, невинный вопрос я бухнул ему правду, прежде чем Картак успел предостерегающе подтолкнуть меня локтем.
- Кому ты еще рассказал о том, что видел? - также негромко спросил меня Тайфл.
Я понял, что все это дело начинает принимать скверный оборот. Тут мои мысли завертелись в голове с лихорадочной быстротой, - следует ли мне сказать, что, кроме нас двоих, об этом знает еще Пятиокий? Нет, это означало бы погубить себя и выдать его! Попробую - да, так будет правильно - предохранить себя и запугать лейтенанта.
- Об этом знает уже весь полк, пан лейтенант. Как только рассвело, мы обошли все квартиры.
"Вряд ли теперь, - думал я, - Тайфл попробует что-нибудь сделать с нами. Конечно, он не осмелится на этот раз…"
Казалось, что Тайфл и в самом деле смутился на миг. Взгляд лейтенанта, устремленный на меня, был пуст и ничего не выражал. Потом его тонкие губы стали так злобно и едко усмехаться, что от подобного смеха, пожалуй, свернулось бы молоко.
- Так… Ты говоришь, весь полк?.. - спросил он и, подойдя к окну, обвел своим глазом площадь. - Странно. Тогда почему не заметно никакого волнения? Паны солдаты спокойно прогуливаются как ни в чем не бывало. Такие дела, - лейтенант стал резко произносить каждое слово, словно отрубая его топором, - действительно не интересуют моих справедливых и предусмотрительных солдат.
Тайфл громко хлопнул в ладоши, и вслед за этим в комнату вбежали два кирасира. Он отдал им какой-то короткий приказ - это было сказано по-мадьярски, - и не успели мы опомниться, как очутились уже за дверью. Вдогонку нам несся злобный смех Тайфла. Дальше все пошло, точно по маслу. Кирасиры сдавали нас друг другу с рук на руки и вели вниз по лестнице до тех пор, пока мы не очутились в темноте и за нами не щелкнула задвижка.
Мы попали в подвал!
Глава пятая,
где рассказывается о том, как Ян Корнел играл в кости на свою жизнь