Он рассказывал, что рыцарь Рамбер, пытая невиновных, приказывает выжимать им кровь из‑под ногтей, вонзать им в тело железные спицы. Что в главной башне, где живет сам барон, есть полутемный подвал, а в нем - потайной люк с лестницей вниз на сорок ступеней и там железная дверь в тюрьму. Туда и запирают "провинившихся", да не просто, а связав руки за спиной или надев железный ошейник, цепи на руки или тяжеленное кольцо на ногу. А в тюрьме полная тьма, затхлая духота, стены и пол мокрые от сырости. Там ядовитые жабы и пауки.
- А что же сам барон, почему он допускает такую несправедливость и такие ужасы? - с возмущением спросил Ив.
- Барон! - с усмешкой сказал Фромон. - Он подозревает всех людей в предательстве. Все дозорщики у нас из чужих вилланов набраны, из дальних деревень. А вот эта стена между дворами, думаешь, от воинов чьих–ни4удь поставлена? Нет. Это от наших рабочих с нижнего двора: вдруг они бунт затеят. Да и затевали не только у нас в Понфоре, айв других замках. Вот наш барон и трясется за свою шкуру. Хе–хе–хе…
- Трясется? Как же это? Ведь он рыцарь! - воскликнул Ив.
- Все они рыцари. Клещ тоже рыцарь, - продолжал Фромон. - Ты, я вижу, дружок, наверное, про рыцарей воображаешь. У них много кой–чего в их законах записано. И честь, и щедрость, и покровительство простому л "аду, беднякам, вдовам да сиротам, и охрана добра своих вилланов. Сам ты небось знаешь, как "богатеют" в деревне вилланы.
- Куда там! - согласился Ив, вспоминая нищету своего отца.
- Сеньоры дают вилланам грамоты за своей подписью, что будут мало с них податей брать, - продолжал Фро–мон. - А на деле что? Плюют на эти грамоты и снимают со своих вилланов последнюю рубаху, грабят, жгут, обращают в жалких рабов. Деревни наши беднеют и беднеют, народ стиснул зубы, молчит до поры до времени, а потом как подымется! А ты что ж думаешь, рыцари не чуют этого? Чуют, да еще как! Вот и строят кругом себя стены. Гляди, сейчас наш благочестивый мессир король принялся за сеньоров, правда за маленьких, больших он не трогает, они ему пригодятся для войны или еще для чего‑нибудь. Людовик Толстый хитер, понял, что народ недоволен своими сеньорами, он и давай жечь и отбирать у них замки: и народу угождение, и себе прибыль.
Много еще рассказывал звонарь Иву про рыцарей и про барона де Понфора, про жизнь подневольных вилланов в замке. Про себя он не рассказал ничего - ни откуда он, ни почему он очутился здесь. Только повторил, что он не клирик, что неграмотный и, кроме "Pater noster", никакой другой молитвы не знает.
- У меня с ними только одно сходство есть, один грех, - закончил он свой рассказ, хитро прищуривая глаза, - люблю пригубить винца, к величайшей славе божьей, а уж в большие праздники - на пасху, например, или в троицын день - так я любого монаха перепью. Хе–хе! Ох, и зададут же мне черти в аду! А ты вот что, парень, помалкивай‑ка, никому не говори, что я тебе тут наболтал, я ведь, грешным делом, сегодня… - И он сделал выразительный жест: приложил большой палец руки к губам и запрокинул голову. После этого он замурлыкал веселую песенку о короле Дагобере и с нею ушел, пошатываясь.
Через день, обычный теперь для Ива разговор со звонарем, приходившим погреться на солнце, был прерван неожиданным появлением Госелена.
- Наконец‑то я тебя нашел! - еще издали воскликнул жонглер, протягивая руки Иву.
Лицемерие этих надуманных слов не ускользнуло от Ива.
- Ну, мой дорогой, на этот раз я для тебя расстарался!!
Он похлопал Ива по плечу и недоверчиво посмотрел на звонаря.
- Сядем‑ка вот сюда, - сказал Госелен, похлопывая по краю бревна, и, видимо не желая говорить при незнакомом человеке, усадил Ива и, сев совсем близко к нему и спиной к звонарю, заговорил быстро и почти шепотом: - Я никак не мог понять, куда они тебя девали. Спрашивал, спрашивал у того, у другого - никак! Просто беда! Я даже, поверь мне, испугался за тебя. Клянусь святым отцом! Узнал совершенно случайно только сегодня утром. Но не в этом дело, а вот в чем. Ты отлично знаешь, как я всегда для тебя стараюсь, и если мы с тобой доберемся до Парижа, то я…
- Ты в этом сомневаешься? - с тревогой воскликнул Ив.
- Что ты! Что ты! Нисколько! Так вот, не буду зря терять время! Дело в том, что, как только я узнал, где ты, я тотчас начал придумывать, как тебе помочь, и придумал! - Госелен с самодовольной улыбкой хлопнул Ива по колену: - Слушай…
И Госелен наговорил Иву с три короба всякой чепухи о том, какие трудности ему пришлось преодолеть, чтобы пробраться в дом к маршалу, на какие уловки и хитрости пуститься, чтобы завладеть доверием рыцаря Рамбера и его дочери, и всё это во имя своих дружеских чувств к Иву. А теперь он "сломя голову" побежал к нему, чтобы тотчас же отвести к дочери маршала.
- Доставай свою книгу, и пойдем скорей! - закончил он свою болтовню, вскочил с бревна и начал теребить Ива за рукав.
- Постой, - сказал Ив. - А не можешь ли ты сделать так, чтобы нас отпустили с тобой поскорее, сегодня или завтра?
- Что ты! - воскликнул Госелен. - А празднество? Ведь ты помнишь, маршал пригласил меня на празднество. Я не могу отказаться от такой чести! Что ты!
- Ну хорошо, это тебя, а меня на празднество не звали, зачем же им меня держать, ты подумай!
- Ты прав, и я постараюсь, я сделаю всё, что только в моих силах, чтобы маршал разрешил тебе уйти из замка. Поверь моему слову! Ты же видишь, я сделал всё. что я пока мог сделать Пойдем скорей! Нас ждет дочь маршала! Бери книгу, и идем!
Глава V
ЧЕРНИЛЬНАЯ КАПЛЯ
Теперь Урсуле пришлось дремать не только под звуки стихов жонглера, но и под звуки монотонного чтения школяра. Ив читал латинский текст своей книги медленно, однообразно, еще медленнее переводил, добросовестно стараясь поточнее передать смысл слов. Он выбрал места, выделенные в свое время его учителем. Это были цитаты из "Града господня" и других известнейших творений святого Августина и святого Бенедикта Нурсийского, который, по словам учителя, требовал чтения духовных сочинений как дела, угодного богу. Об этом Ив сказал Эрменегильде, немало дивившейся его образованности. "Как это, - думалось ей, - простой виллан может так много знать?" Но не одна образованность Ива понравилась ей. Пришлись по душе и его приятный голос, и большие добрые глаза, черные брови и пушок на верхней губе. Сравнение Ива с Госеленом окаг валось не в пользу жонглера. Урсуле тот тоже не нравился. "Вертлявый болтунишка", - говорила она, а про Ива сказала: "Парень степенный". Одним словом, с первого же дня появления Ива арфа уступила место книге. Иногда Эрменегильда брала ее в руки, с особой почтительностью ощупывала переплет и бережно перелистывала страницы, с восхищением всматриваясь в замысловатые завитушки заставок и заглавных букв, подзывала к себе Урсулу и показывала ей красиво, четким, круглым почерком исписанные черными чернилами страницы. Кормилица, удивляясь, покачивала головой и разводила руками. Задолго до полудня Эрменегильда говорила жонглеру: "Поди позови школяра". А Госелену только это и нужно было: куда охотнее он развлекал повара маршала, чем его дочь. Во–первых, можно было отбросить всякие церемонии, во–вторых, петь Полупристойные песенки про клириков и монашек, куда более веселые, чем слащавые песни трубадуров, и, в–третьих, получать в дополнение к обычной похлебке порядочный кусок жареного гуся с такой подливкой, от которой не отказался бы и сам король.
Ив, со своей стороны, поглядывал на маршальскую дочь и удивлялся, как это могло случиться, чтобы у такого уродливого отца была такая коротенькая дочка, и какая у нее белая, тонкая рука, и какие, должно быть, шелковистые эти струящиеся волнами волосы.
В первый же день их встречи пришел рыцарь Рамбер, послушал чтение, перевод и одобрил избранные цитаты. Потом самым ласковым образом начал расспрашивать Ива, откуда он родом и кто его отец, видал ли он своего сеньора и бывал ли у него в замке. О сеньоре Ив сказал, что видел его издали скачущим за охотничьими собаками, а в замке у него никогда не был.
Когда рыцарь ушел, Эрменегильда продолжала расспрашивать Ива о его жизни в деревне и о том, что он предполагает делать в Париже.
Ив рассказывал ей обо всем этом и о своем теперешнем печальном положении невольного пленника. Он даже осмелился обвинить отца Эрменегильды в несправедливом отказе в просьбе тогда, на лесной опушке, отпустить его в Париж, такой заманчиво близкий.
- Я не понимаю, - сказала Эрменегильда, - почему отец не отпустил тебя. Ты, наверно, не так понял его. Мой отец слишком добр и справедлив, чтобы отказать в такой пустячной просьбе. Я непременно скажу ему. Отец просто думает, что тебе здесь очень хорошо, ведь он о тебе ничего не знает. Я непременно скажу ему.
Слова о доброте и справедливости так не вязались с тем, что говорил о Клеще псарь Жак, с рассказом о нем звонаря Фромона и, наконец, с его собственным впечатлением от рыцаря Рамбера, что Ив понял - Эрменегильда не знает правды о своем отце. Говорить ей об этом он не имеет права, и надеяться ему на ее помощь нечего: убежденная, что отец ее "добр и справедлив", она будет верить всему, что тот ей скажет, и все будет так, как захочет Клещ. И пусть Госелен тоже не уверяет, что сумеет выпросить для Ива разрешение уйти из замка.
Ни на второй, ни на третий день ничего не изменилось в положении Ива. Он не смел спрашивать у Эрменегильды, говорила ли она с отцом. "Наверно, не говорила или говорила, но ничего не добилась, поэтому и молчит", - так Ив думал. А она, как и в прошлые разы, вызывала школяра до полудня, внимательно слушала отрывки из "Трактата о благодати", особенно ей понравившегося. Потом Урсула стала утверждать, что чтение, хотя и божественное и освещенное святыми отцами церкви, утомительно для ее молодой госпожи. "Это нам, старикам, впору слушать, а ей и развлечение надо", - и тут же предложила Эрменегильде научить Ива игре на досках, чем ему и пришлось заняться.
Игра оказалась несложной. На деревянной доске, разделенной пополам перегородочкой, с каждой стороны нарисовано по двенадцати треугольных клеток, красных и белых. У каждого из двух игроков - шашки, у одного белые, у другого черные, и пара игральных костей. По очереди каждый выбрасывает эти кости из стаканчика, и, сколько они покажут очков, на столько клеток надо подвинуть свою шашку. Кто займет все двенадцать клеток, получает фишку. Фишки вкладываются в дырочки, сделанные по двум краям доски. Кто первый заполнит все дырочки, тот выигрывает партию, и игра начинается сначала.
Так продолжалось четыре дня Когда Ив уходил из маршальского дома, возвращался на нижний двор и, поев похлебки, усаживался на бревно, к нему подходил Фромон. Ив рассказывал ему про дочку маршала.
- Видаю я ее, - говорил звонарь, - в церкви видаю, хорошая девушка. Жаль ее, бедняжку, - без матери растет. А ее мать рыцарь Рамбер убил.
- Убил?!!
- Попросту извел издевками, побоями Зря издевался, зря бил. Зачахла, несчастная, и умерла в чахотке. А от дочери скрыл, конечно. Кормилица это все знает, да молчит. Как же тут не молчать? Попробуй скажи!.. А девушка, видать, не в отца, добрая. Она ему, верно, про тебя сказала, а вот что он ответа никакого не дал, это плохо. Плохо, - повторил звонарь и задумался.
Иву не по себе стало от этого разговора.
В конце четвертого дня он спросил у Госелена, говорил ли он о нем маршалу. Жонглер сделал такое лицо, словно ему помешали размышлять о чем‑то очень для него важном.
- Что ты говоришь? А! Да, да, да, конечно… Нег, не говорил. Видишь ли, скоро у них будет празднество, так что, знаешь, потерпи несколько дней. Празднество кончится, и мы с тобой уйдем отсюда. И ты, пожалуйста, не беспокойся, ведь я тебе обещал.
Эти последние слова, неуклюже пристегнутые к разговору о празднестве, не ободрили Ива, а наоборот, укрепили в мысли о чем‑то безысходно мрачном, что ждет его в этом замке.
Утро следующего дня было пасмурным и душным. К полудню стало темнее и донеслось глухое ворчание надвигающейся грозы.
Ив шел в верхний двор, В воротах его чуть было не сбил с ног неожиданный порыв ветра, засыпал глаза пылью, растрепал волосы. Только Ив добежал до дома маршала, как блеснула молния и, разодрав небо, рухнула на замок оглушительным ударом, треском, гулом с проливным дождем, густой завесой повисшим над двором.
Когда Ив вошел в комнату Эрменегильды, она сидела на скамеечке, уткнув лицо в колени кормилицы и зажимая уши пальцами. Урсула, подняв глаза к потолку, бормотала молитвы и перебирала руками четки. Окно было занавешено ковром, только сбоку была оставлена узкая щелка, пропускавшая слабый свет. Они не слышали, как вошел Ив, и, когда он тихо кашлянул, чтобы обратить на себя внимание, Урсула вздрогнула и в испуге вскрикнула:
- Кто это?
Эрменегильда приподняла голову:
- А, это ты, Ив? Какая страшная гроза! Урсула говорит, что грозу господь бог посылает на нас за грехи наши, что во время грозы надо молиться, чтобы отогнать от себя демонов. Они радуются страху людей и пользуются случаем еще больше запугать их и завладеть их душами. Когда Урсула занавешивала окно, она видела, как с порывом ветра вместе с пылью неслись и кружились демоны, один из них - с хвостом в виде змеи. Урсула отпугнула их крестным знамением и молитвой святой троице, а то они влетели бы сюда и искалечили бы нас.
Все это Эрменегильда прошептала, то и дело боязливо поглядывая на окно, откуда доносился шум ливня.
- В грозу они особенно дерзки, - тоже шепотом сказала Урсула. - Брат Кандид мне говорил, что он читал мессу, а в это время налетела гроза. Так два демона не давали ему совершать богослужения: один тушил свечи на алтаре, а другой, обернувшись кошкой, вскочил брату Кандиду на голову. Из‑за грозы никто в церковь не пришел, и брат Кандид один еле справился с окаянными, окропив их святой водой…
Рассказ Урсулы был прерван блеснувшей за окном молнией, вскриком Эрменегильды, снова уткнувшей голову в колени кормилицы, сильным ударом грома и частым стуком в дверь Испуганные женщины не откликнулись на него.
- Кто‑то стучит к вам, - сказал Ив.
- Ах! Святая Мария! - воскликнула Урсула, крестясь. - Кто там? Войдите!
Урсула хотела встать, но Эрменегильда схватила ее за руку:
- Не уходи! Мне страшно!
Дверь отворилась, и на пороге ее появился один из вкюйе барона.
- Простите, госпожа, за беспокойство, - сказал он и обратился к Иву: - Тебя зовут Ивом?
- Иди за мной.
Эрменегильда встала:
- Подождите! Куда вы его уводите?
- По приказанию мессира барона, - ответил экюйе и ватворил дверь за собой и Ивом.
"От кого он узнал мое имя? - думал Ив, идя за вкюйе. - Ведь, кроме Госелена, моего имени никто здесь не знает. Значит, кто‑то спросил у Госелена? Кому оно понадобилось? Ведут меня по приказанию барона, значит, барону понадобилось мое имя. Зачем?" Зажав под мышкой свою книгу, Ив шел по верхнему двору к мосту через ров, окружавший стену, так называемую "рубашку" главной башни. Дождя уже не было, ветра тоже, но небо все еще было затянуто серой дымкой.
Двор был пуст, только в луже купались воробьи. Прошли через мост, подошли к стене. Экюйе крикнул:
- Оэ! Лестницу!
За решеткой окна у двери на мгновение мелькнуло лицо привратника, потом он появился в дверях и спустил железную лесенку. Поднявшись и пройдя полутемным проходом по такой же лесенке, экюйе и Ив спустились по другую сторону стены. Там они подошли к ступеням подъезда главной башни, над которым тоже высоко была вырублена дверь, но лесенка из нее была спущена, У подъезда ходил взад и вперед дозорщик с легким копьем в руке. Экюйе сказал ему, указывая на Ива: "Посмотри за ним, а я сейчас вернусь", и поднялся в башню.
Ив недоумевал: "Что все это значит? "Посмотри за ним"! Точно я вор какой‑нибудь!"
Сбоку от подъезда, в стене башни, Ив увидел у самой земли низкое продолговатое оконце с толстыми железными прутьями решетки. "Подвал", - подумал он и вспомнил рассказ звонаря про страшную тюрьму под этой башней.
Прошло довольно много времени. Дозорщик медленно ходил взад и вперед. Зазвонил церковный колокол - полдень. Небо чуть посинело, но солнца все еще не было.
Площадка подъезда служила местом посвящения в рыцари и местом суда владельца замка над его подданными. Так повелось во всех замках, но Ив об этом не знал, поэтому не понял, для чего вынесли и поставили на площадку Широкое кресло резного дерева и положили перед ним пестрый коврик. Дозорщик подошел к Иву и стал возле него.
На подъезд вышел барон, за ним маршал, сенешал и два экюйе. Барон был в длинной белой тунике с вышитыми волотой ниткой подолом и рукавами у предплечья, со складками на груди и опоясанной широким поясом, тоже расшитым золотом. На плечи была накинута голубая шелковая мантия, обшитая горностаевым мехом с круглой позолоченной пряжкой на правом плече На голове - золотой обруч. Сенешал, управитель всего хозяйства барона, был толстый, розовощекий, усатый старик, похожий на разжиревшего кота, в ярко–зеленом камзоле, с большим кожаным кошелем, висевшим на поясе, толстые ноги затянуты в узкие разноцветные штаны, зеленые и желтые. Экюйе, тот, что привел Ива, и другой, оба были в одинаковых коричневых блио и синих, облегающих ноги штанах, вакрывающих ступни. Барон сел в кресло. Экюйе стали за ним, сенешал и маршал - по обе стороны.
- Ближе, - отрывисто сказал барон Иву.
Сенешал и маршал, оба одновременно дернулись вперед и, перебивая друг друга, крикнули дозорщику:
- Подведи его ближе!
Дозорщик копьем подтолкнул Ива к ступенькам подъезда.
- Узнаю, тот самый, - так же отрывисто сказал барон, чуть повернув голову к маршалу, и, прищурив глаза, обратился к Иву: - Звать?.. Звать как?, - Ив, - поспешил сказать маршал.
- Пусть сам говорит, а ты помолчи! - повысил голос барон и опять к Иву: - Звать?
- Ив.
- Откуда?
- Из Крюзье–на–Эре.
- Близ Шартра?
- Да.
- Что это у тебя за книга?
- Моя.
- Какая книга, спрашиваю! - крикнул барон, топнув ногой. Потом протянул руку: - Дай сюда!
Ив крепко зажал книгу и сделал вид, что не слышит.
- Дай сейчас же книгу!
- А вы отдадите ее мне?
- Ты смеешь не повиноваться мне, вонючий звереныш? Взять у него книгу!
Оба экюйе бросились исполнять приказание. Ив прижал книгу к груди скрещенными руками.
- Не троньте, - сказал он взволнованно. - Пусть мессир маршал скажет, что я не лгу: книга моя, и он знает, что в ней написано.
- Что это за книга? - спросил барон маршала.
Красные веки рыцаря Рамбера часто замигали.