Зашла речь о войне, о подвигах советского народа, о его заслугах перед всеми народами мира. Я внимал словам руководителя огромного и могучего государства. Я вникал в их смысл и не переставал поражаться, с какой ясностью раскрывал он суть сложнейших и важнейших мировых проблем, как скромно отзывался о своей роли в политике.
Вечерело. Наступила пора расставаться.
– Может, ещё останетесь? – спросил Сталин.
– Нет, пора, – за всех ответил Пета.
– Тогда пройдёмся по двору, разомнём ноги. И пусть каждый открыто скажет, что его беспокоит и что он желает.
– Мы все желаем Вам здравия, товарищ Сталин!
– Довольно. Не стоит говорить дежурными фразами. Оставьте тему моего здоровья. Лучше скажите, что я могу сделать для каждого из вас в отдельности. Начнём с Акакия.
– Я не заготовил просьбу заранее, но поскольку так много говорилось о театральных делах, позвольте ещё раз напомнить о желательности приезда нашей труппы для выступления в Москву. Вы сами убедитесь в масштабах мастерства руставелевских артистов. Технически и материально мы отстаём от ведущих театров страны, но заслуженно гордимся нашим высоким творческим уровнем.
– Я уже говорил, что в Тбилиси не смогу, не должен приехать. Надо учитывать реакцию украинцев, белорусов, армян и других. А вот организовать гастроли в Москве помогу. Обязательно посмотрю ваши спектакли. Тогда же и о материальной базе поговорим, подключим к решению этого вопроса правительство Грузии. (Ответ Сталина – пример его щепетильности в национальном вопросе. Он действительно не мог позволить себе приехать в Тбилиси на просмотр спектакля. Акакию Васадзе недвусмысленно было дано понять: коллективы театров Украины, Белоруссии, Армении и т. д. тоже имели право претендовать на внимание вождя к себе и тоже хотели бы пригласить его в свои города. Следовательно, внимание, проявленное в этой связи к коллективу руставелевцев, могло быть расценено в качестве несправедливого, националистического предпочтения. – В.Г.)
Сталин обратился к Титвинидзе:
– А ты, Михеил, чего желаешь?
Титвинидзе достал из кармана завёрнутый в платок карандаш с цепочкой:
– Ты всегда всё помнишь. На это что скажешь?
Сталин на секунду опешил, и вдруг его лицо расплылось в улыбке:
– Ах ты, чертёнок, это же мой подарок! Как тебе удалось за столько лет сохранить этот копеечный сувенир?!
– Любовь и уважение к тебе были моими помощниками. Помнишь моего брата? Он тоже любил тебя. Брат погиб в стычке с царскими казаками… Лично мне ничего не надо, но в память о брате нельзя ли его именем назвать библиотеку, учебное заведение или дом культуры?
– Эту просьбу исполнит Кандид Чарквиани. А от меня прими скромный подарок.
Михеилу Титвинидзе был вручён завёрнутый в бумагу небольшой предмет. Такой же предмет из рук Сталина получил Сосо Церадзе. (Автор не пишет, что именно преподнёс Сталин в дар друзьям. Можно предположить, что это были "съестные" гостинцы – в духе кавказской традиции не только потчевать гостя за столом, но и заворачивать ему лакомства с собой для угощения его домочадцев. – В.Г.)
– Сосо, вижу, тебя что-то волнует, – сказал Сталин. – Говори, не робей.
Церадзе решился:
– Ты ведь всемогущ… Помоги, пожалуйста. Смерть стучится в двери нашей семьи.
– Я слушаю.
Бога ради, подари жизнь моему племяннику, сыну сестры. Он студент, приговорён к расстрелу.
– За что его приговорили к высшей мере?
– Группа молодых, среди которых был и он, ограбила ювелирный магазин. Во время налёта началась стрельба. Они стреляли в воздух, но шальная пуля стала причиной гибели охранника.
– Витиевато рассказываешь… Стреляли в воздух… Шальная пуля… Человека убили – вот непреложный и трагический факт, дорогой Сосо.
Сталин не случайно назвал его так. Церадзе действительно был ему дорог, ему он был обязан своим спасением. В годы далёкой революционной молодости заключённый Иосиф Джугашвили, приговорённый к смертной казни за организацию бунта, бежал из бакинской тюрьмы. И побег ему организовал именно Сосо Церадзе, уже тогда палаван с именем.
– Дорогой Сосо, – спокойно повторил Сталин. – Я не могу дарить жизнь. Абсолютно недопустимо, чтобы я отменил приговор суда. Обжалуй приговор. Пусть правительство республики поставит вопрос перед союзным правительством, перед Верховным судом СССР о замене исключительной меры наказания двадцатипятилетним сроком.…Знаешь, обстоятельства для помощи живым всегда найдутся, а вот кто поможет убитому охраннику? Никто.
– Это тебе, Пета, – Сталин передал П.Капанадзе такой же свёрток, как и остальным. – У тебя есть личные пожелания?
– Мне ничего не надо. Если возникнет необходимость, не постесняюсь – напишу.
– Обязательно пишите мне. Друзья должны помогать друг другу. Вот ты, гуриец, будешь мне писать?
Я выразился пессимистически:
– Ну откуда у Вас будет время читать мои письма, Иосиф Виссарионович.
– Ты мне зубы не заговаривай, отвечай прямо, без обиняков.
Пришлось пообещать в случае нужды обратиться к Сталину с письмом.
– Вот так-то, друзья мои, – подвёл итог Сталин. – Нам и в радости, и в горе надо быть вместе.
Проводы были крайне тёплыми. Рассадив всех нас по машинам, Сталин напомнил водителям о необходимости ехать поосторожнее.
Последнее, что запомнилось, когда я, обернувшись, глядел из окна отъезжающего автомобиля: улыбающийся Сталин приветливо машет рукой нам вслед.
…В тот же день мы отправились в Тбилиси.
По сию пору ношу я в себе всё, что смогла вместить и сохранить память о трёх самых необычайных днях в моей жизни. Надеюсь, читатель почувствует моё неприкрыто восторженное отношение к личности Сталина, чья деятельность за последние двадцать лет освещается по-другому. Как соотнести мои воспоминания с тем, что пишут о Сталине сейчас? Научно проанализировать прошлое нашей страны – это удел историков, писателей, даже психологов, но не артистов. Полагаю, мой чистосердечный рассказ о пребывании на сталинской даче сослужит добрую службу исследователям, которые займутся поиском истины в будущем. Я могу лишь извиниться, если в чём-то мои воспоминания оказались неточными. Но если мои впечатления ещё и кому-то неугодны – что ж, такова, значит, их и моя судьба.
К.Н. Чарквиани
Сто встреч со Сталиным
1
Может ли сегодня кто-либо из грузин иметь больше прав, чем ты, говорить о Сталине? Компетентен ли кто-нибудь более, чем ты, в этом вопросе?
Насколько мне известно, в настоящее время не только в Грузии, но во всём Советском Союзе не осталось в живых людей, которые знали бы о Сталине больше, чем я. (Ещё раз обратим внимание на то, что беседа записывалась в конце 1980-х. – В.Г.) В силу своего служебного положения я длительное время был близок к Сталину. Разумеется, близок – это не значит, что являлся его личным другом, но всё-таки встречался с ним очень часто. Встречался в различной обстановке и ситуациях – в семейном кругу, по службе в Москве, на даче на Черноморском побережье, куда он во время своего отпуска приезжал после войны почти каждый год.
Когда того требовала служебная необходимость, я отправлялся в Москву и обращался напрямую к Сталину. Так было заведено. Для решения того или иного вопроса, находившегося в компетенции генерального секретаря, мы обращались непосредственно к нему.
Как получали "добро" на встречу, звонили?
Посылалась телеграмма. Ответ тоже приходил в виде телеграммы или телефонного звонка.
Были случаи отказа во встрече?
Не помню ни одного случая отказа в моей просьбе. Как только возникала необходимость во встрече, обращался к Сталину и всегда получал "добро" на приезд в Москву. То же самое относится к моим частым визитам к нему на дачи на Черноморском побережье.
И здесь тоже приходилось заранее послать телеграмму?
Нет. Я сначала звонил его помощнику Поскрёбышеву, тот докладывал Сталину, затем перезванивал мне и сообщал, что я могу приехать. Таким был механизм организации наших встреч.
А с самим Сталиным говорил по телефону?
Разумеется. Но только не по этим "техническим" вопросам. Звонков Сталину по пустякам не было. Мы бережно относились к его времени. Мы, партийные и государственные работники, добровольно и неофициально установили правило, согласно которому ограничивали свои разговоры со Сталиным по телефону.
Как происходила твоя встреча со Сталиным в эти годы? (То есть с 1938-го по 1952-й. – В.Г.)
Когда я приезжал в Москву, меня ожидала служебная машина. Устроившись в гостинице или на квартире грузинского постпредства, звонил в секретариат и извещал Поскрёбышева о своём прибытии. Обычно через пару часов получал сообщение, что меня ждут на даче в Кунцево.
Хочу отметить, что Сталин редко тратил время на традиционные "как поживаете", "как доехали" и т. д. Он по-простому здоровался за руку и тут же приступал к делу.
В телеграмме оговаривалась причина приезда?
Да, конечно. Именно на эту тему сразу начинался разговор. Правда, иногда отдавалось предпочтение вопросу, о котором он размышлял до моего приезда. Повторяю, слова, которые, как правило, произносятся из формальной вежливости или не касающиеся существа дела, в лексике Сталина отсутствовали.
В период с тридцать восьмого по пятьдесят второй годы из всех работников Грузии со Сталиным регулярнее других встречался я. Не считая, конечно, Берия, который уже был переведён в Москву и виделся со Сталиным, наверное, ежедневно.
Вообще-то высшее руководство страны – членов Политбюро – я могу разделить на две группы: активно действовавшие и формальные. Из действовавших – Маленкова, Кагановича, Берия и других – наиболее часто со Сталиным общался Берия. Другие – реже.
Как часто ты встречался и разговаривал по телефону со Сталиным? Где это происходило чаще всего?
Я бы поставил вопрос в ином плане. Дело не в количестве встреч. Ведь, как только началась война, мы длительное время вообще не виделись. Запомнилась встреча в начале июля 1941 года, когда состоялось его известное выступление. (Имеется в виду выступление И.В.Сталина по радио 3 июля 1941 г. – В.Г.) Оно застало меня в пути, когда я вместе с партийными руководителями республик Закавказья направлялся в Москву. Переночевали в Ростове-на-Дону. Там же в аэропорту слушали его речь.
Прибыв в столицу, сразу же связались с секретариатом. Вскоре и со Сталиным встретились.
В целом регулярность встреч была примерно один раз в два-три месяца. Не считая осени – периода отпуска Сталина, когда он отдыхал по нескольку недель на побережье. Тогда мои встречи с ним могли быть почти каждодневными.
Встречались ли вы без свидетелей, тет-а-тет?
Весьма часто. Приезжая в Москву, я нередко удостаивался приглашения на Кунцевскую дачу днём.
Сталин днём бывал один, работал, читал. Поэтому мы имели возможность беседовать без свидетелей. Подобное случалось и во время его отпусков. Иногда на беседе присутствовал Поскрёбышев. Гуляя по саду, мы разговаривали на разные темы. Конечно, я не могу утверждать, что был в курсе всех без исключения дел, которыми занимался Сталин. Но я затрагивал и общие вопросы, касающиеся всей страны, а не только нашей республики.
2
О семье, о личной жизни, о своих детях говорил что-нибудь Сталин?
Распространено ошибочное мнение, что Сталин не любил своих детей. Эти сплетни исходят от людей, ненавидящих Сталина. А он тепло относился к своим детям. Особенно любил дочь Светлану. Её я впервые увидел, когда ей было лет двенадцать. Она нередко восседала у отца на коленях. Он гладил её и с гордостью повторял: "Моя маленькая хозяюшка".
Сталин однажды с улыбкой поведал:
– Ребёнку я столько раз говорил "моя хозяюшка", что она, как-то войдя на кухню, начала давать указания. Настоящая хозяйка выпроводила её со словами: иди делать уроки, кухня не твоя забота… Одним словом, хозяюшкой ей не дали стать.
Что касается его взаимоотношений с сыном Василием, мне не всё ясно. Сталин был обеспокоен тем, что тот порой выпивал сверх нормы. Винил чекистов, с детства воспитывавших Василия. Особенно винил Власика, который сам был большим любителем "зелёного змия".
Утверждения, что Сталин не заботился о детях, это глупость. Он, несомненно, был заботливым отцом. Однако несомненно и другое – у него просто не было времени на большее участие в их воспитании.
Его старшего сына Якова я никогда не видел. Тот перед войной был уже женат и проживал отдельно от отца.
Когда ты впервые встретился со Сталиным?
Первая личная встреча состоялась в мае 1939 года, а увидел я Сталина воочию ещё в 1926 году во время его посещения Грузии.
В честь высокого гостя в Тбилисском государственном театре оперы и балета был дан большой концерт. Публика знала, что в правительственной ложе находится Сталин. Поначалу его не было видно, но нескончаемые аплодисменты, перешедшие в овацию заставили его появиться. Длилось это недолго. Он сдержанно поклонился и опять скрылся в глубине ложи.
Всё-таки, когда и как произошла первая личная встреча?
Это произошло после моего избрания первым секретарём ЦК Компартии Грузии. Я приехал в Москву и находился на даче Берия. Как я уже говорил, это был 1939 год.
Воспринимал ли ты его как грузина?
Да, разумеется. Но в первую очередь – в качестве грузина, который находился на очень высокой должности, руководил страной, где грузины, между прочим, решающей роли не играли.
Такому моему восприятию способствовало то, что Сталин прекрасно владел грузинским. Наедине со мной он всегда общался на грузинском. Но в присутствии негрузин вежливо предупреждал меня: "Говорите на общепринятом языке".
Он знал другие языки?
Нет, не знал. Учил немецкий, как мне помнится.
Как Сталину удавалось сохранять знание грузинского? Ведь он был лишён частой разговорной практики.
В Москве были люди, с которыми можно было говорить по-грузински. Например, Алёша Сванидзе, его шурин, в семье которого Сталин неоднократно бывал.
Наконец, большое значение имело то, что он смолоду читал-писал по-грузински и родной язык глубоко проник в его сознание.
В каких других моментах проявлялась его национальная самоидентификация?
Прежде всего, в любви к грузинской литературе. Мы посылали ему все значительные издания выходивших в Грузии произведений. Он постоянно читал, высказывался о прочитанном. Так, он высоко ценил писателя Давида Клдиашвили.
Издания, которые вы посылали, были только на грузинском?
Да. В год три-четыре раза книги ему посылали.
Каков был критерий сталинских оценок? Чему он отдавал предпочтение – социальной точке зрения автора или его художественному уровню?