Фронтовой дневник эсэсовца. Мертвая голова в бою - Герберт Крафт 6 стр.

Светящееся ночное небо побледнело. В низинах на лугах перед нами теперь стоял густой туман. Хорошо раз­личавшаяся до этого цепь холмов на горизонте, позво­лявшая видеть на своем фоне очертания каждого чуже­родного тела, полностью пропала. Было что-то призрач­ное в этих ночных бесшумных волнах тумана. Ветки с громким треском отламывались от деревьев и вызывали подозрение, что на них ступил чужой сапог. Густая листва осыпалась с деревьев с таким звуком, который днем слы­шался тихим шелестом, а теперь вызывал тревогу. Лиса проскользнула сквозь подлесок, и мы затаили дыхание.

Но что нам известно? Действительно ли это безобид­но осыпающиеся с деревьев сучья и листва, и только ли это лиса? Наша задача - нести службу в дозоре и за­щищать наших товарищей от внезапного нападения. До деревни внизу всего несколько минут ходьбы.

Если наши коллеги с той стороны что-то подготови­ли, то мы в дозоре это должны заметить, чтобы преду­предить товарищей, и те успеют принять меры.

Иногда в пелене тумана мне виделись образы, по очертаниям которых было невозможно определить, что это такое. Казалось, что я слышу шаги. Шаги ли это? То ли они подкрадываются к нам, то ли готовятся, то ли мне кажется.

Ехе, третий номер, занявший тем временем место слева, толкнул локтем меня в бок и уставился в темноту. Там, справа! Боже мой! Они уже у опушки леса! Руди изо всех сил дернул сигнальную бечевку. В палатке за нами испуганно вскрикнул выдернутый из глубокого сна ко­мандир отделения. Подкравшиеся к нам на расстояние броска ручной гранаты едва различимые тени затаи­лись, услышав устроенный нами шум.

Вдруг Руди вытянул вперед руку, указывая направле­ние. Черт возьми! Значит, я не ошибался, когда мне по­казалось, что слышались шаги. Как раз перед нами на светлом фоне тумана проступили ясно различимые при­гнувшиеся тела.

Я должен действовать. И быстро! Уже в следующую секунду брошенные ручные гранаты могут вымести нас из лощинки и палаток.

- Стой! Кто идет? - крикнул я в ночную темень, и, не делая паузы:

- Пароль?

Ответа не последовало. Тихое ожидание. Нападение на пост.

- Огонь!

И тут сразу ожили темные облака тумана перед нами. Но в готовые уже броситься вперед тела ударила моя смертоносная очередь из затрясшегося оружия. Огонь из ствола ослепил меня, трасса пуль, рассыпая искры, била в землю или уходила за горизонт. Я провел дугу вправо до лесной опушки, здесь они сидят ближе всего! А потом назад до левого края луга. В перерывах очере­ди ее грохот возвращался к нам эхом.

Лента кончилась. Дрожащими руками Руди протянул мне заправочный конец новой ленты. Раз, два - щел­кнула рукоятка затвора - все так, как повторялось на занятиях днем и ночью уже тысячу раз. Патрон уже в па­троннике, готовый к стрельбе.

Я был крайне возбужден и напряженно всматривался в темноту в готовности снова открыть огонь. Энергич­ный выкрик командира отделения "Стой!" означал пре­кратить огонь.

Перед нами послышался удар, затем стало ужасно тихо, только наверху, у края луга через равные проме­жутки времени слышались вопли.

Прежде чем мы успели поднять роту по тревоге, в па­латке зазвонил телефон. Наш командир отделения до­ложил о происшествии и попросил в связи с невыяснен­ной обстановкой прислать разведывательный дозор. Через некоторое время он появился со стороны доли­ны. После того как его командир настоятельно попро­сил меня не стрелять его солдатам в спину, они осто­рожно вели разведку в кромешной тьме.

Когда рассвело, дозор вернулся. Результат был на­столько удивительный, насколько и удручающий: по всему лугу лежали убитые и раненые косули.

Два профессиональных охотника из нашей роты Майер и Унгар получили задание выследить, возможно, ушедших раненых животных и прикончить их.

Вышестоящему начальству о происшествии так и не доложили, зато батальон получил к столу дополнение в виде красной дичи, которая удачно заменила вошедшую в моду селедку. Однако я ел эту дичь не без раскаяния.

Меня вызвали на рапорт и я получил ужасный разнос. Я должен был троекратно окликнуть: "Стой! Пароль!", тогда бы у дичи была возможность убежать. Но, прини­мая во внимание сложную обстановку, кроме этого вы­говора, других взысканий за свои ошибочные действия я не получил.

"...ДА ПОМОЖЕТ МНЕ БОГ!"

Улицы были мокрыми от до­ждя, когда мы маршировали от главного мюнхенского вокзала к нашим казармам в центре города. Это было поздним вечером 7 ноября 1938 года. Утром должна была пройти присяга на верность фюреру.

Еще когда мы подъезжали, нас поразило оживленное движение на улицах ночного города: ярко освещенные, широкие, блестящие от только что прошедшего дождя асфальтовые дороги были заполнены едущими лимузи­нами, на тротуарах было полно прохожих.

Но сейчас на них торжествовало представление мар­ширующих войск, твердый шаг сапог и равномерное по­качивание тысяч матово поблескивавших шлемов, кар­тина гармонического сосуществования.

Следующим поздним вечером батальон за батальо­ном выходили на широкую площадь перед Фельдхеррнхалле. Мертвая тишина воцарилась над принимаю­щими присягу частями.

Незадолго до полуночи раздалась команда: "Второй полк, для доклада фюреру смирно! Равнение на­право!"

С двенадцатым ударом часов началась присяга. "Я клянусь Тебе, Адольф Гитлер, как фюреру и кан­цлеру Рейха в верности и храбрости! Я обещаю Тебе

назначенным Тобой начальникам повиноваться до са­мой смерти. Да поможет мне Бог!"

"...поможет Бог!" - отдалось эхом от темных, окру­жающих площадь домов.

Когда еще с такой торжественностью и почтением приносилась присяга на верность народному вождю? Когда еще ему выражалось большее доверие его дей­ствиям, как не здесь, от нас, молодых людей?

ПОСТОЯННО В КАРАУЛЕ

Снова домой, "в родные сте­ны". Первый шаг по высокой карьерной лестнице к гене­ралу сделан. Все мы продвинулись от точки два нуля к точке ноль. Теперь это официально отражено и на чер­ной доске в вестибюле: мы произведены из кандидатов в отрядовцы. В знаках различия ничего не изменилось, впрочем, так же, как и в жалованье. Нам по-прежнему выдавали 25 рейхсмарок в месяц. И по-прежнему из нас "гнали пар" всеми способами. К сожалению, произошло и еще кое-что: в двух списках были помещены имена тех, кого переводили в другие подразделения. Впервые была разорвана наша дружеская компания. Наша рота, превратившаяся к тому времени в одну большую семью, расформировывалась. Я не подозревал, как часто такое будет происходить в дальнейшем, когда не знаешь, куда тебя переведут, и еще меньше - когда.

Тем временем наше вооружение продолжало совер­шенствоваться. Противогазные маски нам подогнали по размеру и в один из следующих дней испытали на хими­ческом заводе в Берлине. Когда мы выбрались из газово­го подвала, все без исключения плевались, кашляли и хватали свежий воздух. Подвал был заполнен газом "Бе­лый крест", и мы упражнялись в смене фильтров: отвин­тить фильтр, поднять вверх, ждать, пока последний не справится со своим фильтром, и снова прикрутить. За­

тем проделывали то же самое, но. уже с фильтрами това­рища. Газ был очень концентрированный и ужасно разъе­дал кожу. Среди нас не было ни одного, кто бы ни нады­шался газом и не получил его порцию в глаза. У кого-то круглый фильтр выпал из рук и укатился между сапог то­варищей. Прежде чем он его снова нашел, получил по полной. Все остальное выглядело как маневры. Но зачем было расформировывать подразделения? Самые умные даже говорили о новых формированиях, для которых мы должны были стать основой. А новички стали незначи­тельным листком, который могло сдуть с нашего дерева.

Однажды на мелкой станции мы вышли из поезда и прошли маршем много километров к новому нашему месту службы. На нас была полная выкладка и новые шинели. Осень только начиналась, и солнце припекало не сильно. Когда мы, запаренные, словно рабочие ло­шади, пришли в место назначения, мы узнали все: по­среди леса, вдали от населенных пунктов была расчи­щена новая большая площадка. На ней за стеной и ко­лючей проволокой стояли новые бараки.

Никаких маневров! Снова концлагерь!

- Всё дерьмо, твоя Элли! - выругался Кеттенмайер удрученно. - Это самая что ни на есть задница мира!

При расформировании роты, к нашему сожалению, унтершарфюрер Пандрик остался с нами. Он, концла­герь, продолжающаяся осень с укорачивающимися дня­ми и становящимися все холоднее ночами - все это определяло наше общее настроение. С течением года мы смогли прийти к выводу, что Пандрик, слава богу, су­ществует в единственном исполнении, а вот концлаге­рей, как кажется, становится все больше. Из моей роты еще до нашего отправления из Ораниенбурга команда в составе взвода поехала в Бухенвальд, где, как говорили, создавался новый концлагерь.

То, что мы видели перед собой, - был первый этап создания большого лагеря для заключенных, якобы женского. Но это казалось нехорошими слухами.

Вместе с тем если учитывать все подобные задания, полученные отделявшимися подразделениями нашей роты, то можно было уже насчитать пять концлагерей: Дахау, Заксенхаузен, Флоссенбюрг, Равенсбрюк и, мо­жет быть, Бухенвальд.

Что как-то раз сказал старый профессор из "малень­кой лесной команды"? "Вся Германия превратится в один сплошной концлагерь".

Разве мы виноваты, что находимся по эту сторону ко­лючей проволоки? О, Небо, что же должно это означать? Мы за Рейх, а они - против Рейха! Поэтому мы вне про­волоки, а они - за ней. Все совершенно ясно! А если они со своими политическими взглядами возьмут верх, то они будут вне, а мы, может быть...

Когда я шел двадцать шагов вдоль забора из колючей проволоки, то решал проблему, которая на самом деле еще не должна была быть моей. Но постоянная охрана концлагерей давала нам больше пищи для размышле­ния, чем все остальное, происходившее на службе.

Ночь ясная и холодная. Если хочется посмотреть на звезды, надо отвернуться от фонарей, смонтированных по углам лагеря. Тогда станут заметны ночной лес во­круг и огоньки Фюрстенберга на той стороне озера.

Что делать, если караульной службе в концлагерях не будет конца? Однако все указывает на то, что с самого начала нас набрали для того, чтобы мы несли эту служ­бу. И те товарищи, которых сняли с нашего транспорта в Мюнхене, разместились не в Мюнхене, а отправились в качестве будущей охраны в Дахау. Зачем тогда строгий отбор и постоянные военные учения? И всё же у нас остается еще светлая надежда, что однажды концлагер­ные чары уйдут в прошлое.

Двадцать шагов налево, двадцать шагов направо. Два часа тянутся ужасно долго. Ночь холодна. Когда меня сменили, автомат был покрыт инеем.

Моим товарищам повезло. В субботу они получили увольнительные до полуночи, а унтершарфюреры - до подъема. Сегодня ночью покоя в Фюрстенберге не бу­дет. Но меня с ними не будет. Унтершарфюрер Пандрик сегодня дежурный, и я сегодня в 19.00 должен предста­виться ему в полной выкладке для проведения штраф­ных занятий.

Тем временем мои товарищи с трудом справляются со стоячими воротничками белых рубашек выходной формы. Черный галстук никак не хочет занять то место, которое ему положено. Когда они нарядились, то выгля­дят чертовски хорошо в своей черной, пошитой за соб­ственные средства выходной форме: черная фуражка, белая рубашка, черный галстук, одного цвета с формен­ным кителем брюки навыпуск модного покроя, и черные штиблеты. Единственное, что нарушало общий вид, - бесформенная повязка с огромной свастикой на левом рукаве. И без этого лишнего украшения можно опреде­лить нашу принадлежность.

Если в Фюрстенберге окажутся летчики, то до по­следнего часа увольнения будут драки, как это традици­онно происходило в Берлине. Тогда "галстучные солда­ты" часто враждовали друг с другом. Каждый, словно разукрашенный фазан, хотел покрасоваться перед де­вушками.

А теперь молодые люди должны пройти осмотр у де­журного унтерфюрера. Нелегкая это задача, если дежур­ный Пандрик. Его служебная комната находится в бараке напротив. Когда они отправились, длинный Шимпфёзль дружески-фамильярно попрощался со мной:

- Все желай, как тебе говорят, мальчик, желаю тебе приятного становления!

Термины, относящиеся к воспитанию "новой лично­сти", уже прочно вошли в его речь.

Через пару минут он уже возвратился обратно, заки­пая от бешенства. Он сорвал с себя парадно-выходную форму и швырнул ее в шкаф. Через три минуты вместо парадной формы он стоял в скромном тиковом рабочем костюме для мытья коридора, умывальника и туалета. Причина такой перемены в настроении заключалась в том, что подъем подошвы его штиблет не был как следу­ет вычищен. Это было еще одно прусское изобретение, как будто кто-то будет рассматривать степень чистоты наших подметок.

Шимпфёзль был расстроен. Он взял себе из каптер­ки метлу, щетку, тряпку и ведро, с размаху пнул ведро так, что оно с грохотом пролетело по всему коридору, а потом запустил ему вслед весь уборочный инвентарь. Потом он ударил в дверь ногой, так, что едва не выбил косяк, и, отдыхая от такой "психологической разрядки" сел за стол есть сало на тирольский полдник. Прикончив пять булочек с салом, он сквозь зубы пробормотал ти­хое ругательство и пообещал разбить Пандрику башку. После этого он наконец взялся за мытье постоянно за­сыпанного песком пола, вытирание пыли, чистку умы­вальника и туалета. Когда он возвратился со своих ра­бот, заменивших увольнение, я с полной выкладкой - вооружением и пятнадцатикилограммовым ранцем на спине - направился к двери дежурного унтерфюрера.

- Отрядник Мёльцер по Вашему приказанию при­был! (Мёльцер - девичья фамилия моей матери.)

- Для начала сто приседаний, винтовка - перед со­бой, на вытянутых руках. И коленки сгибать медленно, чтобы сердечко не перенапрячь!

Это "сердечко" взялось из лагерного приказа в Ора-ниенбурге, запрещавшего большие физические нагруз­ки во время утренней зарядки сразу после подъема.

Сегодня я решил утром проспать зарядку в теплом ме­стечке. Когда рота бегала по пустоши, внезапно в поме­щение вошел Пандрик и вытащил меня из постели. За это я и получил вечернюю компенсацию.

Рассчитывая на невнимательность Пандрика, я ско­стил почти половину приседаний и доложил:

- Ваше приказание выполнено, сто приседаний сде­лано.

- Да? Тогда сделайте спокойно еще сто, и на этот раз выполните мой приказ как следует! Приседайте в замедленном темпе и не перенапрягайтесь!

То, что дело не ограничится сотней приседаний, мне было ясно с самого начала. Каждый раз, когда Пандрик поворачивался ко мне спиной, вместо приседания я только слегка наклонялся и стучал голенищем о голени­ще, чтобы придать моим упражнениям надлежащее зву­ковое оформление. Посмотрим, как я из этого выберусь. До вечера еще далеко. Я уже жадно хватал воздух, а мои руки, нагруженные карабином, все больше клонились вниз. Пандрик подложил еще пару брикетов в железную печку рядом со мной и удобно устроился за столом, на­блюдая за моей гимнастикой. С раскаленной печью в помещении было жарко и без моих упражнений, поэто­му я потел все сильнее и сильнее. Пот заливал мне гла­за, тек по губам и заливался за ворот полевого мундира. Длинная шинель забирала силы, путаясь в мокрых от пота коленях. Груз в ранце толкал меня то вперед, то на­зад. Колени уже дрожали, и мне стоило большой энер­гии не подавать никакого вида этому профессионально­му мучителю.

- Ну, отдохните теперь немного. - Когда он заметил мое удивление, то продолжил: - Работайте теперь одной ногой, чтобы другая пока могла отдохнуть.

Надо ли говорить, что даже если бы я хотел, то с та­кой нагрузкой на одной ноге присесть уже не мог.

- Значит, невыполнение приказа?

Ты, проклятая свинья, конечно же, хочешь вынудить меня доложить: "Я не могу выполнить приказ". Вопреки приказу я решил пользоваться двумя ногами. Мне было тяжело, кирпичи в моем ранце тянули назад, а трясущи­еся колени едва позволяли держать равновесие. При каждом выдохе капли пота слетали с губ. Снова введен­ный галстук дополнительно лишал меня воздуха. Когда Пандрик на мгновение снова отвернулся, я одним дви­жением сорвал самую дурацкую принадлежность уни­формы и бросил ее в стоявшее рядом со мной угольное ведро. Пандрик услышал звук сорванного галстука и с бешенством набросился на меня:

- Кто вам позволил? Как вы дошли до того, что стали портить предметы обмундирования?

Я молчал. Говорить мне было нечего.

- Конечно же, ранец стал тяжелым для вас. Тогда спокойненько снимите его, карабин возьмите за спину, а ранец - на грудь. Смотрите, осторожно, чтобы не об­рушился потолок. А теперь мы покинем это гостеприим­ное помещение и немножко охладимся. Итак, положе­ние для прыжков принять! И прыыыыгаем!

Когда я присаживался, ударился лицом. Уже конец? Но это был не пол, а ранец, на который налетела моя голова в шлеме. Когда я попытался продолжить выпол­нение приказа, мне удалось сделать лишь смешное движение вперед. Это был не прыжок, а попытка бро­сить себя в пыль. Он своего добился! Я уже больше не человек, а лишь потешный крот, мокрый и вонючий, и при этом готовый выть от бессильной злобы. Сквозь слезы я увидел неподвижно стоящий перед моим ли­цом блестящий сапог Пандрика. Когда я пытался под­няться, тяжелый ранец снова валил меня на пол. Так я и оставался в таком унизительном положении, поедае­мый за мое бессилие злобой на себя настолько глубо­кой, какая может быть только у существа, утратившего вчерашнюю личность, а ту, которая будет завтра, еще не получившего.

- Если вы больше не можете, тогда спокойно сними­те ранец, - сказал он мягко. Безмолвно я снял ремни ранца с плеч и встал, покачиваясь.

- А теперь наденьте противогаз.

Я выполнил его приказ, зная, что одним только уни­жением он не удовлетворится. На следующий раз оно будет еще более основательным, хотя и не таким болез­ненным. Пот еще сильнее устремился по моему лицу, дыхание превратилось в прерывистый хрип под маской противогаза, но слезы - мои первые за восемь лет - уже не придут. Я это воспринял почти как триумф. Да, палку он уже перегнул!

- Ложись! На получетвереньках, марш!

Я лежал на грязном полу коридора в бараке. Он был покрыт миллионами кристалликов песка, блестевших на свету. Упираясь локтями, я пополз по полу. Пандрик ши­роко открывал передо мной двери и элегантным движе­нием давал мне понять, чтобы я полз за порог наружу. Дорожка на улице была очень твердой и покрытой кам­нями с острыми краями. Я замечаю, что когда ползу по ней, они засыпаются за голенища. Дыхание становится все более прерывистым, а жажда вдохнуть полной гру­дью свежий воздух - все больше. Пандрик приказал мне ползти на четвереньках дальше. Что ему надо? Он при­казал мне взять карабин за спину. Он что, хочет довести меня до того, что я в бессильной злобе разобью карабин о его башку? Нет, без меня, мой дорогой. Без меня. Из-за тебя я в концлагерь не пойду. Из-за тебя - нет!

- По-пластунски! - Выполняя приказ, я стал изви­ваться червем по земле. Держу карабин двумя руками, все тело прижато к земле, пытаюсь снова поставить ды­хание под контроль. И это мне удается. Теперь ты мо­жешь заставлять меня ползать, пока тебе не надоест, ты, проклятая свинья, будь ты проклят!

Когда он заметил, что так доконать меня не удастся, он приказал мне снова надеть ранец. Выполняя его за­дание, я не упустил возможности вдохнуть пару глотков свежего воздуха.