Меньше чем за год до выборов Лужков сказал: "Как верный соратник Ельцина, я хотел бы, чтобы его время как можно дольше не кончалось". Тогда некоторые поняли эту фразу буквально, а зря. Под "временем Ельцина" мэр имел в виду, скорее всего, не календарный срок, отпущенный Б. Н. для, извините, отправления властных полномочий, а куда более короткое время веры и надежды, время сладкого слова "свобода", время, которым упивалась страна начала 90-х. И, быть может, именно "тому" Ельцину хранил верность Ю. М. и в 91-м, и в 93-м, и на летних митингах 96-го, когда каждому было ясно, что мы принуждены выбирать меньшее из двух зол. Время "того" Ельцина тикало в Лужкове.
Но часы встали.
ХОТЕТЬ НЕ ВРЕДНО. ВРЕДНО НЕ ХОТЕТЬ
Глава о том, как важно в жизни делать то, что нравится, не прося позволения у высшей власти
Есть один вопрос, который сегодня может показаться праздно-риторическим: хотел ли на самом деле московский мэр встать во главе страны? На самом же деле ответ важен, он даст ключ к пониманию того, как нужно воспринимать послевыборную судьбу Лужкова.
Если хотел - одно дело; значит, финиш избирательной кампании 99-го не мог не стать для него личной драмой, которую трудно пережить. Если не хотел, то ситуация, конечно же, иная. Тогда речь идет не более чем о неприятностях - конечно, не мелких, но вполне забываемых, к тому же снивелированных красивой победой на выборах мэра Москвы.
Вероятен, впрочем, и вариант: "Хотел - не хотел". Открыто называя Ельцина фигурой трагической (чего сам Б. Н. наверняка о себе не думает), Лужков без труда мог вообразить себе такой кошмар верховной власти, как неуправляемая, не послушная твоей воле страна. С другой стороны, как говорят шахматисты, взялся - ходи. В какой-то момент мэру было бы очень трудно отказаться от выдвижения своей кандидатуры на президентство. Он считался едва ли не самым влиятельным членом Совета Федерации, он призвал под знамена своего "Отечества" сенаторов, со многими из которых до осени 99-го (то есть до образования прокремлевского "Единства" и последовавшего за этим массового отступничества соратников) его связывали прекрасные и продуктивные отношения. И вообще, многие, очень многие люди власти хотели, чтобы Ю. М. захотел.
…Дело было, точно помню, в субботу. В теплую сентябрьскую субботу 1999 года. По лужниковскому тренировочному полю гоняли мяч мужчины не первой молодости - футбольная команда правительства Москвы. Длинно протрещал финальный свисток, и два десятка игроков, балагуря и хлопая друг друга по плечам и ладоням, потопали к раздевалке. А навстречу им двинулась не меньшая по численности, но несравнимая по политическому весу группа граждан. Кого там только не было!
Вообще-то важные персоны регулярно отмечались в Лужниках после подобных матчей. Газеты даже писали, что именно в раздевалке начальники мэрии, снявши трусы и бутсы, проводят секретные переговоры; намыливаясь под душем, обсуждают кадровые передвижки; просохнув и вкусив чайку с лимоном, подписывают указы и контракты. Сильные мира сего чаще являлись сюда по одному, редко парами. А тут вдруг утреннее солнце высветило радостные лица поистине ослепительного собрания.
Вельможные губернаторы, достойнейшие члены Совета Федерации, узнаваемые с полувзгляда депутаты Государственной думы, менее популярные, зато более влиятельные чиновники федерального правительства, владельцы капиталов, властители дум и, конечно же, вездесущие мастера культуры, - все они, охваченные единым гражданским порывом, пришли приветствовать человека, идущего навстречу им в мокрой синей футболке. На его груди болтался на веревочке судейский свисток, и каждому было ясно: что он гостям свистнет, то они и сделают.
Довольный, уверенный в себе, этот человек шел в раздевалку своей футбольной команды и на ходу пожимал руки уважаемым и приятным во всех отношениях людям. А те, мягко отпихивая друг друга, вползали следом за ним. Они, эти люди, кто бы смел усомниться, будут рядом, они обязательно помогут Юрию Михайловичу, авторитетному градоначальнику, видному политику, сильному человеку. Они помогут ему стать президентом нашей очень большой и, несмотря ни на что, далеко не последней в мире страны, а уж он верных слуг и сподвижников заботой не оставит.
"Иных уж нет, а те далече".
Хотел - не хотел… Должно быть, это совсем не просто - осознанно заявить, что видишь себя главным лицом государства. Ведь не может же у "заявителя" не возникнуть абсолютно естественный вопрос: а гожусь ли? Соизмерим ли - чего уж бояться громких слов - масштаб моей личности с масштабом задач, которые должен решать - и решать успешно! - руководитель государства? Или подхожу хотя бы потому, что другие подходят еще меньше?
Лужков - человек власти. Наказан он ею или поощрен - не будем гадать. Власть ему идет. И он, полагаю, убежден, что пользуется ею заслуженно. Ю. М., несомненно, знает себе цену. Значит?…
Но стоп. Мы сейчас пытаемся проникнуть в голову Лужкова, пробуем воспроизвести возможный ход его раздумий, это трудно, самонадеянно, да к тому же в нашем случае не очень-то важно.
Важнее то, что общественное мнение вынесло вердикт: "Хочет!"
Почему? А просто не может не хотеть! В уставе Москвы, в конституции России, а также в других важных и полезных сочинениях нет записи о том, что политик, приблизившийся к высшей государственной должности и имеющий абсолютно реальные шансы ее занять, может этого не захотеть. А поэтому никак невозможно, чтобы Лужков не желал стать президентом России. Он столько лет уверял всех, будто ему этого не надо, что намертво убедил в обратном.
Беседа летом 2001 года.
- Начиная с середины 90-х мне без конца задавали вопрос, хочу ли я, готовлюсь ли в президенты. Объясняя, почему не хочу, я старался, чтобы мне поверили. Теперь безразлично, верят или нет, но я по-прежнему говорю: нет, не собирался. А доказывать ничего не буду, все аргументы "против" уже привел. Или почти все.
- Почти? Поройтесь в остатках, Юрий Михайлович, а я пока напомню, что вы отвечали журналистам: "Я еще не все сделал в Москве", "Надо спросить москвичей, согласны ли они отпустить Лужкова", "Чем я вам не нравлюсь в мэрах?". Вот удачный, на мой взгляд, ответ: "Разве ТАМ хорошо?"
- Ну, это все ответы для прессы. А вот у меня в памяти остался разговор с Черномырдиным. Мы общались не то что простецки, но в общем-то без затей и хитростей. Ч. В. С. очень ревностно следил за моими планами и однажды напрямик спросил о том же, о чем спрашивали все, кому не лень. О президентских планах. И я ему стал объяснять: "Ты можешь просто так пойти в театр? Просто так съездить за границу? Одеться в джинсу и зайти в магазин? Выйти на сцену и устроить капустник? Нет. Тебе, премьеру, надо спросить разрешения. А я все это могу. Это моя свобода, она мне абсолютно необходима, и я ею очень дорожу".
Хочешь верь, хочешь нет, но я на самом деле не хотел быть президентом. Еще году в 95-м, когда рейтинг Ельцина стремительно катился вниз, жена спросила меня: "Ну что, собираешься?" - "Нет". Она облегченно вздохнула: "Даже не представляешь, какой камень ты у меня снял с души".
- А вот это очень интересно. И для многих, думаю, неожиданно. Не знаю, известно вам это или нет, но было устойчивое мнение, что именно Елена Николаевна убеждает вас вступить в борьбу за президентство. В общем-то ситуация типичная, мировая история знает тьму сюжетов о том, как любимая и любящая женщина подталкивала мужчину на самый верх, давала ему уверенность и силу. Ваша супруга, как говорят, человек азартный и честолюбивый. А роль первой леди разве не притягательна?
- Лена вполне довольна ролью первой леди Москвы. И она точно так же, как я, дорожит свободой. Вообще у нас много общих принципов, совпадающих взглядов на жизнь, на устройство семьи. Мы вместе десять лет, и я уверен, что наш брак не случайность.
- Известно, что Вы укрываете свою личную жизнь от сторонних взглядов. И все же - расскажите, как возникли ваши отношения с супругой.
- А никаких особых отношений не было.
- Но роман-то был?
- Какая же женитьба без романа. Но очень специфический роман, я бы сказал…
БЕРЕТЕ ВОЗРАСТ МУЖЧИНЫ, ДЕЛИТЕ ПОПОЛАМ…
Глава о том, как поддержка кооперативного движения может привести к сугубо индивидуальному счастью
- Лена работала в институте развития Москвы, в группе, которую придали исполкому Моссовета, чтобы отрабатывать проблемы кооперативного движения и индивидуальной трудовой деятельности. А я, в ту пору зампред исполкома, как раз получил поручение заняться этой темой. От нее отказывались все, бежали как от опасного участка. У нас вообще в Моссовете работа делилась на опасную и безопасную. Скажем, плодоовощной комплекс - этот участок считался не просто рискованным, а гибельным, там руководители дольше чем полгода не засиживались. Кооперативы по степени опасности приближались к базам. Это было абсолютно новое явление, которое вызвало неоднозначную реакцию в обществе. И к тем, кто курировал "индивидуалов", тоже относились сложно. Слишком шустро этим занимаешься - значит, имеешь свой интерес…
- Юрий Михайлович, побойтесь бога, это что, история любви?
- Ладно. Итак, в приданной мне группе работали шесть человек, Елена Николаевна Батурина была среди них. Поскольку прежние обязанности зампреда мне не сократили, мы начинали прием кооператоров после десяти вечера, и часто это дело затягивалось до двух-трех ночи. Работа была интересная, но на износ.
Конечно, по ходу дела я увидел потенциал сотрудников. Должен сказать, Лена выделялась. Выделялась точным знанием документов, сообразительностью, нестандартным мышлением. Но, кроме чисто служебных, никаких отношений у нас не было.
Я кооперативами перестал заниматься в середине 88-го года, когда на меня навесили еще и продовольственный комплекс. Начальству, видимо, показалось, что я слишком рьяно двигаю дело вперед. Уже была создана первая тысяча кооперативов, они набирали силу. И наверху решили передать вопрос другому зампреду исполкома, поставив ему задачу угробить движение.
У Лены с новым начальником с ходу случился конфликт. Она попробовала предложить свою идею, в ответ услышала: "Ваше дело - молчать и подчиняться". (Маленький штрих: этот человек и сейчас занимает в структуре правительства Москвы ответственный пост. - М. Щ.) Лена тут же уволилась, и наши контакты, и прежде-то не очень частые, стали вообще эпизодическими. В том же году у меня умерла жена.
А позднее, когда я уже стал исполняющим обязанности председателя исполкома, решил снова начать раскрутку кооперативного направления. Пригласил сотрудничать нескольких человек из той группы. И разумеется, Лену. Вот тогда и произошло сближение, которое закончилось нашей свадьбой.
- Предсвадебный период длился полгода, год?
- Пожалуй, полгода. Но роман нельзя назвать скоротечным, мы ведь неплохо знали друг друга.
- Сплетен вокруг ходило много?
- Наверное. Только мне на это было наплевать.
- Так-таки наплевать?
- Абсолютно.
- Насчет личной жизни вас чужое мнение не волнует?
- Нет. Я привык поступать вне зависимости от того, как на это посмотрят. И ошибки предпочитаю делать не чужие, а свои собственные. Совершая тот или иной поступок, я беру в расчет, насколько он порядочен, а не то, что скажет молва. Оценка порядочности для меня превыше всего.
Что же касается разговоров о жене, они меня совершенно не интересуют. Лена, мне кажется, ведет себя правильно, не лезет "в кадр", хотя нередко попадает под острое перо. Она не стремится получить паблисити. И тем отличается от многих жен высокопоставленных чиновников, которые, например, вдруг начинают заниматься благотворительностью. Как только повысили мужа, тут же супруга обнаруживает в себе чувство сострадания к детям или тягу к меценатству. У Лены этого нет. Хотя она уже давно финансирует детский дом. Но делает это скромно, без показухи.
- Говорят, ваш старший сын, Михаил, не принял ваш новый брак.
- Сначала да. Но он уже был абсолютно самостоятельным человеком, жил отдельно. Отношения наши, конечно, не порвались, хотя контакты стали нечастыми. В этой истории Лена вела себя сдержанно, достойно. Сейчас, по прошествии почти десяти лет, отношения у них с Михаилом ровные.
А вот младший сын, Александр, наоборот, очень подружился с Леной. Он, в отличие от старшего, жил в нашей семье, и поэтому для меня было куда важней, как они примут друг друга. Сейчас у него двое детей, моих внучат. Они часто у нас гостят, играют с нашими детьми.
- За десять лет брака отношения доходили до грани развода?
- Нет, такого не было, но напряженки, конечно, возникали. И маленькие, и не очень. Как в любой семье. Но я повторяю: у нас хорошая семья, крепкая. Несмотря на разницу в возрасте. Я ведь женился, когда соотношение наших возрастов было два к одному. Это даже не академическое соотношение. Знаешь академическое соотношение?
- Нет.
- Эх ты. Академическое соотношение, которое работает на протяжении всей жизни, таково: возраст мужчины нужно разделить на два и прибавить семь - это и будет идеальный для него возраст женщины.
- Как золотое сечение в архитектуре?
- Да, жизненное золотое сечение. Если мужчине 20 лет, то нужно разделить на два и прибавить семь - его спутница может быть семнадцатилетней. Если тебе 80, то вполне приемлемо 47. И эти соотношения очень и очень рациональны. Сейчас Лене 38, а мне 65. Когда мне будет 70, у нас будет как раз академическое соотношение.
- Экий вы прагматик.
- А то. Хотя когда речь идет о соединении сердец, все эти вычисления совершенно ни к чему.
- Юрий Михайлович, вы после смерти жены какое-то время жили один…
- Три года.
- Ваше восприятие холостячества? Подходит оно вам, не подходит? Или по обстоятельствам - можете жить и один, и в семье?
- Я больше, конечно, семейный человек. Хотя после смерти первой жены уже начал привыкать к холостяцкой жизни. Она не была такой уж одинокой - младший сын жил со мной, мама сразу же взяла на себя все заботы по хозяйству. И вроде притерпелся я к этой жизни… вдовца. Нехорошее слово.
Нет, в качестве мужа я себя чувствую значительно лучше.
- Давайте вспомним один эпизод. Лето 99-го. Незадолго до выборов Владимирское ФСБ устроило проверку фирмы, принадлежащей вашей супруге. Вы тогда чуть ли не с кулаками кинулись на защиту жены. Пресса сочла, что как муж вы достойны похвалы. А вот как публичный политик - прокололись. Не хватило выдержки. Ну, подумаешь, поинтересовалось ФСБ…
- Не просто поинтересовалось. Это было куда больше, чем интерес. И вообще, когда мы перестаем остро реагировать на несправедливость, - теряем мужское достоинство. Если бы подобные действия были предприняты в отношении любого другого человека, моя реакция была бы точно такой же. Я агрессивно реагировал, когда Святослава Федорова хотели отлучить от клиники Святослава Федорова. Я агрессивно защищал Скуратова от произвола власти…
- … А ради Кобзона, говорят, даже к Ельцину ходили.
- Дело было в 1996 году. Ельцин пригласил меня, как только объявили результаты второго тура президентских выборов. Пригласил, заметь, первым среди членов "группы поддержки". Тогда выборы президента страны и мэра Москвы проходили одновременно, но я свою избирательную кампанию не вел, а ездил по стране и агитировал за Ельцина. И вот сразу после победы он мне говорит:
- Юрий Михайлович, назовите любую вашу просьбу, и я ее выполню. Любую.
- Борис Николаевич, - говорю я в ответ, - смените гнев на милость в отношении Кобзона. Он не ваш сторонник, но он вел себя честно.
- Ничего себе просьбочка… Представляю, что подумал Ельцин. "Я этого Лужкова собираюсь милостями осыпать, а он мне своего Кобзона подсовывает. Не хочет быть мне обязанным?" Или еще версия: "Видно, заелся этот мэр, раз ничего ему не нужно от новоизбранного президента страны". И самый плохой вариант: "Я бы так не смог". Плохой - для вас.
- Все логично, но только у меня своя логика. Иосиф Кобзон - это личность, совершенно самостоятельная в своих оценках, в свой оценке Ельцина в том числе. Но доставать за это человека, унижать, лишать сцены - это было недостойно. Правда, от моей просьбы президента перекосило. Ельцин тоже ведь личность. Он мне сказал: "Я не ожидал услышать от вас такое желание. Но я сделаю все, чтобы оно было выполнено". И действительно, перестали доставать. Хотя в крупных официальных концертах Кобзона все равно не было.
- Федоров, Скуратов, Кобзон… Что же, ваша жена просто человек в этом ряду?
- Конечно, я не могу так сказать. Но в случае с Владимирским ФСБ я был абсолютно уверен, что это провокация. И мне не нужно было прояснять какие-то моральные аспекты, как в случае со Скуратовым. Я точно знал, что защищаю невинного человека. И в конце концов это подтвердилось. Мы получили - вернее, Лена получила - официальные извинения генерального прокурора.
- В вашей первой семье было трое мужчин, считая сыновей, и женщина. Во второй - три женщины, считая дочек, и мужчина.
- Двое мужчин: я и пес.
- Чем отличаются ваши ощущения в двух семьях?
- Это две разные жизни.
- Несравнимые?
- Сравнимые лишь в том смысле, что и там, и здесь надо воспитывать детей. Но это две разные жизни. Я как бы живу второй раз. Хотя и первая моя семья была хорошая. Но совсем другая. Внешние условия другие. Вторую жизнь я не могу изолировать от своей нынешней работы. Прежде я тоже был быстро востребован, быстро стал руководителем, потом руководителем крупной фирмы. Мы всегда жили очень скромно, бесхитростно, но нам хватало. Жена работала, я работал, получал зарплату генерального директора, по сегодняшним меркам, впрочем, куда как скромную. У нас был свой садовый участок, шесть соток; уже будучи директором, я купил горбатого "Запорожца", потом 13-ю модель "Жигулей", самую дешевую… Но ощущения были совсем другие. Не лучше, не хуже, просто - другие. Сейчас, конечно, обеспеченность иная, мы не бедные люди. Но дело не только и не столько в этом. Жизненные запросы остались такими же простыми. И это мне нравится.
- Может быть, вам именно потому нравится простота, что есть совсем другие возможности?
- Может быть. Раньше я мог себе позволить простые запросы исключительно потому, что не мог позволить ничего другого. А сейчас это можно объяснить привычкой, выработанной в те годы…