Заняли свое место диваны, ковры, статуэтки и вазы, стало по-настоящему уютно. Перед домом построили детскую площадку для Шона и его друзей. Все располагало к отдыху, но Мела тянуло прочь! Мой муж просто не умел жить в семейном гнездышке, а еще он не умел отдыхать, у Феррера внутри бурлила энергия, требовавшая выхода. Он был везде и нигде, всюду у Мела находились знакомые, его записная книжка была чуть тоньше телефонного справочника Нью-Йорка, сам телефон просто раскалялся от звонков, а уши Мела становились красными от трубки.
И все по делу, а не простая болтовня. У Феррера в запасе всегда десяток идей, которые нужно спешно реализовать, еще десяток в стадии обдумывания и пара десятков витает вокруг его головы в воздухе. Разве тут до катальных горок для Шона или моих цветов?
Как только у меня появилась возможность не ездить за Мелом, я не стала этого делать, спокойствие Шона было дороже бурлящих идей его отца. Вот в такой период и приходила ко мне пожаловаться на свою бездетную долю София Лорен. Красавица София страстно желала иметь своего маленького Пуха, как я называла Шона. И не одного, несмотря на то что Ватикан не признавал развода ее Понти и соответственно нового брака. Но София знала одно: она любит Карло, Понти любит ее и они страстно хотят детей. Карло страшно переживал из-за выкидышей Софии, считая, что это проклятье Ватикана. Красавица София просто по-женски страдала.
У Мела была другая идея - его вдруг страстно потянуло в Испанию. На каком-то из приемов он увидел танцующую фламенко очаровательную Марисоль и решил, что настало его время взращивать звезд. Шестнадцатилетняя испанка была хороша, но я сомневалась, что у Мела хватит собственного темперамента, чтобы поставить фильм с ней столь же яркий, как сама девушка. И все же мы сочинили сценарий о девочке-тряпичнице. Новый вариант бессмертной Золушки, которым Феррер собирался покорить весь мир. Обо мне речь не шла, Мел больше не собирался снимать меня или играть вместе в фильме. Я не была против, потому что ни одна из попыток, кроме самой первой - "Ундины", приведшей меня на грань нервного срыва, не была удачной.
Позже мы купили еще один дом - в испанской Марбелле, с видом на прекрасный песчаный пляж среди зелени, где можно было бы хорошо отдыхать летом, если бы Мел умел отдыхать. Я своим домом продолжала считать Толошеназ, который назвала мирным местом.
В этом мирном месте я пряталась с детьми в беспокойные годы уличных волнений, сюда приезжали и приезжают мои друзья, здесь собираются дорогие мне люди… Когда мы разводились с Мелом, я больше всего боялась потерять своего Шона и возможность жить с сыном в Толошеназе. К счастью, Феррер не лишил меня такой возможности. Вилла "Ла Пасибль" осталась моим домом до конца моих дней. Мне не нужно другого, я спокойно обхожусь без бассейна, потому что не очень люблю плавать, мне не нужно поле для гольфа или теннисный корт под окнами, куда важнее большой сад в яблоневом цвету, возможность выращивать любимые ландыши - цветы, которые для меня символизируют невинность и незамутненность, возможность принимать дорогих гостей не в виде торжественного приема со множеством слуг, а запросто, беседовать с ними, сидя с ногами на диване…
Ферреру не был нужен дом, у него дом там, где он сам, а мне нужен. Я никогда не пускала в "Ла Пасибль" репортеров, это совершенное табу. Дом не то место, которое нужно выворачивать наизнанку в угоду публике, извините, но это мое. Каждый человек имеет право на место, куда он может пускать только тех, кого захочет. Мои друзья это знали, потому особенно дорожили возможностью бывать в Толошеназе, а уж посидеть на кухне, как мы делали с Софией Лорен, тем более.
Я всегда старалась готовить еду сама, только когда гостей набиралось много, приглашала помощницу из деревни. И еду покупала тоже сама. Это мамино воспитание, баронесса ван Хеемстра не чуралась никакой работы по дому и ходить на рынок за едой тоже не стеснялась. Это очень помогло, когда пришлось зарабатывать на жизнь в Лондоне простой консьержкой.
У меня проблема: после аварии 1958 года, когда я, желая уйти от столкновения с обгоняющей меня машиной, врезалась в едущую впереди машину Джоан Лора. Адвокат актрисы объявил, что я нанесла ей почти увечья, которых, правда, потом не нашлось, но был суд, а это крайне неприятно. Я сочувствовала Джоан, хотела бы оплатить неустойку за свой проступок, но молодая актриса не желала даже разговаривать. Подозреваю, что ей куда больше был нужен скандал с Одри Хепберн, чем действительная компенсация. Обошлось, но больше я за руль не садилась.
Поэтому возить меня на рынок приходилось кому-то другому, а за неимением водителя я просто ходила пешком, местные жители к этому привыкли и не обращали внимания. Они молодцы, я очень благодарна за возможность жить, как все, без оглядки на свою славу, такая возможность дорогого стоит. Когда я вспоминаю фотографов, гроздьями висевших на деревьях во дворе нашей виллы в Гштааде сразу после венчания с Феррером, становится смешно и грустно одновременно. Любая звезда имеет право на некоторую защищенность, на личную жизнь. В Америке это право оговаривается, но совершенно не соблюдается, хотя любой человек может потребовать удаления репортеров или любопытствующих, на деле ничего подобного не происходит, там превыше право подглядеть за звездой в замочную скважину.
В этом мы с Софией Лорен похожи, она тоже прячется от любопытных и тоже четко разделяет свою жизнь на публичную и личную. У Софии и Карло божественная вилла, настоящий старинный особняк с бассейном, роскошными интерьерами, прекрасным садом, но главное ее украшение - сама София.
У Юла Бриннера не менее роскошное поместье, в котором запросто могла бы разместиться целая королевская семья, прекрасные коллекции картин и фарфора, даже домики для его любимых пингвинов. Я бывала там, когда они еще были женаты с Дорис Клайнер, пингвинов еще не было, но особняк уже поражал воображение. Не представляю, зачем Бриннеру понадобились дома пингвины? Все та же загадочная русская душа…
В Швейцарии большие поместья у многих моих друзей. У меня такого нет, дом в Толошеназе невелик и весьма скромен, хорош только сад, в нем яблони и большое количество цветов - белых цветов. И мне этого вполне достаточно.
Я не слишком люблю плавать (теперь уже можно писать "любила", никто в воду меня больше не пустит), потому что однажды, еще в детстве, запуталась в водорослях и едва не утонула, с тех пор боялась погружаться в воду или терять почву под ногами. Страшное ощущение, когда ты не можешь выпутаться, а дыхания уже не хватает… Потому я больше люблю полежать на солнышке, но неярком, для меня лучше климат Швейцарии, чем жаркой Испании.
Великолепные окрестности Люцернского или Женевского озер, горные вершины, лес, цветущие яблони для меня много приятней пляжных видов. Что ж, каждому свое…
В "Ла Пасибле" я счастлива, даже сейчас, когда мне осталось совсем немного. Здесь счастливы мои дети, мои любимые мужчины - Шон, Лука и Роб. Это главное.
Юбер Живанши. Друг навсегда
Общеизвестно, что мы с Юбером встретились впервые, когда я, уговорив Эдит Хед согласиться на покупку готовой одежды для роли Сабрины, отправилась ради этого в Париж. Я хорошо знала, к какому именно модельеру еду - Живанши, и только к нему. Супруге главы европейского представительства "Парамаунта" нравился Баленсиага, но, на мое счастье, он оказался занят новой коллекцией.
Юбер был тоже занят, к тому же не пришел в восторг от заявления ассистентки, что явилась мисс Хепберн, полагая, что это Кэтрин Хепберн. Кэтрин прекрасная актриса, красавица с хорошей фигурой, но ее стиль настолько далек от стиля самого Живанши, что Юберу вовсе не хотелось заниматься нарядами Кэтрин. Как и Кэтрин носить его костюмы…
Позже он говорил всем, да и мне самой, что был поражен, когда в комнату вошла тоненькая девушка с фигурой манекенщицы в простых клетчатых брючках и футболке. Но у модельера все равно не нашлось для меня времени, он готовил к показу новую, первую личную коллекцию. Живанши просто предложил посмотреть предыдущую, имея в виду, что я просто выберу что-то подходящее из готового.
Я выбрала. Роскошное белое, вышитое черным шелком платье со съемным шлейфом стало визитной карточкой "Сабрины". Наряды, привезенные мной из ателье Юбера, получили "Оскара", правда, вручили его Эдит Хед, которая по контракту числилась костюмером фильма. И хотя Эдит создала всего одно платье для роли, то самое скромное и мрачное, в котором Сабрина появляется на экране в первых кадрах, получая статуэтку, она даже не упомянула об участии Живанши в работе над фильмом. И в титрах Юбера тоже не было.
Конечно, он расстроился, хотя старательно не подавал вида. Зато я всегда и везде старалась напомнить, что изумительные наряды - его рук дело, а когда получила право выбирать себе костюмера в фильмах, настаивала именно на кандидатуре Живанши. Он отказался только в случае съемок "Войны и мира", и был прав, все же фильм костюмированный. И в "Зеленых предместьях" Юбер тоже не участвовал. Правильно сделал, потому что наш с Мелом фильм позорно провалился.
Зато каковы наряды в "Завтраке у Тиффани"! А в "Как украсть миллион"?!
Я носила его одежду, подчеркивая, что это созданный им стиль, созданные им модели. Старалась обязательно побывать на показах новых коллекций, фотографировалась в моделях для рекламы… А Юбер создал для меня духи. Когда в ресторане в январе 1957 года Юбер протянул мне небольшую коробочку, я даже вздрогнула. Что это? Мел тоже напрягся…
Но в коробочке лежал небольшой флакон духов со столь изумительным, просто божественным запахом, что я ахнула:
- Это невозможно!
Живанши улыбнулся:
- Эти духи для тебя, Одри. Мы их так и назовем "L’interdit". Пока они будут только у тебя, если тебе, конечно, нравится. В продажу поступят только в декабре.
Если мне понравится?! Юбер точно знал, как должна пахнуть женщина, носящая его одежду! Духи просто божественны, их запах стал моей визитной карточкой. Даже будучи наряженной в потрепанные юбки и грязную блузку Элизы Дулиттл в "Моей прекрасной леди", я все равно благоухала духами Живанши. Камера ведь не передает запах, никто из зрителей не узнает, что цветочница, подбирающая монеты в пыли булыжной мостовой, в действительности пахнет духами от парижского кутюрье. Правда, Кьюкор ворчал, что запах явно сбивает меня с роли…
Юбер столько для меня сделал!.. Если я и получала несколько раз звание иконы стиля и бывала избрана в Зал славы моды, то это благодаря Юберу Живанши. Конечно, я надевала и работы других кутюрье, например, той же божественной Коко Шанель, но мой стиль - это Живанши, Живанши и еще раз Живанши! Причем он не просто человек, создающий мой образ, он человек, создающий меня саму. Юбер Друг с большой буквы, он всегда поймет и поддержит, что-то посоветует, чем-то поможет.
Когда, будучи замужем за Андреа Дотти, я почти перестала ездить на показы Живанши в Париж, в жизни образовалась такая пустота, заполнить которую не смогли бы все магазины одежды Рима, вместе взятые. И дело не в моде или нарядах, дело в общении с умным, тактичным, гениальным, божественным другом - моим Юбером.
Когда после второй неудачной операции в Америке я поняла, что надо возвращаться в Толошеназ в свой дом, но врачи заявили, что перелет невозможен, Живанши нанял частный самолет и сумел перевезти меня сюда, он прекрасно понимал, что я не смогу быть спокойной нигде. Юбер любит наш "Ла Пасибль" не меньше, чем мы сами. Юбер любит всех моих любимых - моих мальчиков, Роба, он хорошо принимал моих мужей, понимая, что право выбора мужчины всегда за мной.
Юбер друг с той самой минуты, когда я, выбирая наряды для "Сабрины", вошла в его ателье. Эта дружба никогда не подвергалась сомнению, мне достаточно было сказать, что костюмы для фильма будет создавать Живанши, и я дала бы согласие, даже не открыв сценария.
И вдруг…
Честно говоря, это была та самая последняя капля, которая испортила наши с Мелом отношения уже безвозвратно.
Мел и Генри Роджерс, ответственный за мои связи с прессой, решили, что я слишком много рекламирую Живанши, ничего не получая от этого. Даже созданные для меня духи покупаю за свой счет. И такая мысль пришла в голову моему мужу после получения мной гонорара в миллион долларов за роль Элизы Дулиттл в "Моей прекрасной леди"! Мел посоветовал Генри поговорить с братом Юбера Клодом Живанши, который занимался в его фирме финансовыми делами.
Боже, мне до сих пор стыдно перед столько сделавшим для меня Юбером за поведение моего агента и моего мужа! Роджерс поговорил. Клод согласился, мол, я имею право на вознаграждение, они обо всем предварительно договорились. Почти сразу мне позвонил сам Юбер, он ничего не выговаривал, только заверил, что непременно выплатит все, что должен, и готов заключить договор на рекламу своих моделей мной. Я не могла понять, о чем идет речь:
- Юбер, но ведь я и так рекламирую все, что только могу! О каком договоре ты твердишь, о каких выплатах?!
Услышав, в чем дело, я просто разрыдалась. Кажется, Живанши понял, в чем дело, он вкратце объяснил, почему вынужден разговаривать со мной на эту тему. Я лепетала, что ничего об этом не знала, что никого о таком не просила, что вообще не желаю разговаривать на тему денежных отношений между нами, просила оставаться моим другом, и только другом…
Разговор закончился тем, что уже Юбер успокаивал меня и умолял не принимать близко к сердцу такую заботу моего агента:
- Одри, он заботился о твоих интересах, это вполне естественно.
После разговора я тут же написала Роджерсу письмо с просьбой срочно приехать в Бюргеншток. Мел, как обычно, был в разъездах, но мне хотелось поговорить с Генри наедине. Звонить и разговаривать с ним по телефону я не могла, боялась расплакаться от обиды. В мою жизнь не просто грубо вмешивались, но и норовили рассорить с одним из самых больших и верных друзей.
В разговоре с Генри Роджерсом я не удержалась, все же расплакалась:
- Почему вы встали между мной и моим другом? Кто вам позволил говорить о финансовых делах с Живанши?
Он объяснил, что это по распоряжению Мела. Так получалось еще хуже. Мел, сам сильно отдалившийся и живущий своей жизнью, норовил превратить в финансовую сделку и мои хорошие отношения с Юбером! По обоюдному согласию Генри Роджерс со мной больше не работал… Хорошо, что Юбер все понял правильно и о том коммерческом предложении мы никогда не вспоминали. За одно счастье иметь такого друга я готова часами ходить по Парижу, демонстрируя его модели, правда, не сейчас, сейчас я уже мало на что годна, но ведь бывали и лучшие времена!
Что и как бы я ни писала о Юбере Живанши, замечательном, божественном, неповторимом, безумно талантливом, прекрасном человеке, все будет мало. Их с Грегори Пеком можно хвалить от одного Рождества до другого, не переставая, к сожалению, такого времени у меня нет. Потому могу сказать одно: они божественные и еще настоящие друзья! Если ТАМ мне дадут право голоса, я обязательно замолвлю о них словечко, хотя вряд ли дадут, потому что тогда ангелам придется целую вечность слушать то, что я не успеваю сказать (или написать) о прекрасных людях на Земле.
Мне очень повезло на встречи со многими гениальными, замечательными людьми. Если я оставила в их сердцах хотя бы какой-то след, то это лучшее (кроме Шона и Луки), что я сделала в жизни.
Развод, замужество и снова развод. Поиски невозможного счастья
Просмотрела написанное и поймала себя на том, что всячески затягиваю описание краха своих семей, который пережила дважды.
Мы с Мелом Феррером любили друг друга, это несомненно, делали все, что могли, чтобы стать идеальной парой и сохранить брак, когда тот дал трещину и начал разваливаться. Казалось, рождение Шона и жизнь в новом уютном доме должны бы заставить забыть все неурядицы, но этого не произошло.
Почему два любящих человека, чувства которых проверены временем, не могут сохранить брак? Я много думала над этим, когда осталась одна, пыталась честно определить собственную вину в развале и многое поняла. Наш союз с Феррером был обречен изначально, возможно, это видели или хотя бы чувствовали мама и Кэтлин Несбитт, когда противились этой свадьбе, но, думаю, я сама должна была во всем убедиться даже такой ценой.
Самое страшное в рухнувшем браке - моя вина перед Шоном. Мы не ссорились с Мелом так, как это делали мои собственные родители, - с криками и оскорблениями, но Шон все равно остался без отца, а на развод подала я сама. Надеюсь, Шон когда-нибудь простит меня за это.
Почему же у нас не получилось с Мелом? Феррер замечательный, он умный, начитанный, энергичный, он всегда устремлен в будущее и вынашивает множество планов, чаще всего они неосуществимы либо заведомо провальны, но это не мешает Мелу бурлить от идей. Я не против, но невольно оказалась самым грандиозным его планом. Встретив меня, пусть уже и успешно начавшую карьеру на Бродвее и в Голливуде, Феррер решил, что сумеет воспитать из меня настоящую звезду. Если честно, я вовсе не хотела, чтобы меня воспитывали, этим достаточно долго и упорно уже занималась мама, второго строгого судью каждого моего слова, взгляда, вздоха иметь рядом вовсе не хотелось. Но, во-первых, я влюбилась, во-вторых, разом отказавшись от жесткого присмотра мамы и уехав в Европу, сразу оказалась в одиночестве. Позвав на помощь Феррера, я словно отдала себя в его руки.
Дальше все было определено: Мел стал моим наставником во всем. Он не давил на меня, как мама, руководил каждым мгновением моей жизни, доведя сначала до полного истощения в "Ундине", а потом до скрытого сопротивления вообще. Феррер был старше, опытней, энергичней, напористей, он легко подчинил меня своей воле, но ненадолго. Чувствуя, что, находясь далеко и играя в фильмах без него, я выйду из-под этого влияния, Мел с первого дня добивался, чтобы мы снимались вместе либо я снималась в его фильмах. К сожалению, это в немалой степени способствовало развалу нашего брака.
Не знаю и даже не хочу задумываться, почему фильмы Феррера столь неудачны, вернее, знаю - причина в его бесстрастности. Кино не терпит холодности, в нем все должно бушевать, сидеть перед экраном и замерзать от скуки никто не желает. Я едва выжила из-за нервного срыва после "Ундины", когда пыталась найти компромисс между требованиями режиссера и Феррера, мы провалили "Войну и мир", провалили "Майерлинг", загубили "Зеленые предместья", и даже "Подожди до темноты" удался скорее вопреки Мелу, чем благодаря ему.
Мелу было трудно смириться с тем, что его проекты не бывают успешны, я это понимала. Но в чем же моя вина? Месяц за месяцем, день заднем все двенадцать лет нашей жизни я наблюдала за тем, как успех ускользает от моего мужа. Пыталась подчиниться его требованиям, помочь, просто не мешать, но мои роли, пусть и не все, были удачны, у Мела нет. И все, где мы работали вместе, оказывалось провальным. Это очень больно, невольно все сравнивали мужа и жену. Быть просто супругом Одри Хепберн Феррер не способен, для этого он слишком честолюбив, но встать вровень тоже не мог.