Впервые я услышал эти стихи на даче поэта Александра Межирова в Переделкине. В тот день к хозяину пришли в гости Евгений Евтушенко с женой Мариной. Было это очень давно, ведь уже около пятнадцати лет назад Межиров уехал из Москвы. Тогда Евгения Александровича я в домашней обстановке увидел впервые. Почему разговор зашел об Утёсове, уже не помню - кажется, после того, как я прочел свое любимое стихотворение Евтушенко "Свадьбы". Это объяснялось не только моей влюбленностью в это стихотворение, но еще и тем, что, написанное в начале 1955 года, оно было посвящено Александру Петровичу Межирову.
Помнится, Евгений Александрович рассказывал, что, когда он в юности, в годы войны, выступал в госпитале перед ранеными солдатами, они просили его спеть что-нибудь "из Утёсова", но Евтушенко сказал, что он умеет только плясать и еще петь какие-то частушки, а песен Утёсова петь не умеет. И, задумавшись, сказал: "Когда вспоминаю о войне, то нередко слышатся мне песни, исполненные Утёсовым в эти годы".
В ту пору Александр Межиров писал предисловие к новой книге Евтушенко "Стихотворения и поэмы" - она была издана в "Молодой гвардии" в 1990 году. Уже когда книга вышла, я прочел в предисловии Межирова такие слова: "Как все должно было совпасть - голос, рост, артистизм для огромных аудиторий, маниакальные приступы трудоспособности, умение расчетливо, а иногда и храбро рисковать, врожденная житейская мудрость, простодушие, нечто вроде апостольской болезни и, конечно же, незаурядный, очень сильный талант". Читая этот, быть может, самый "евтушенковский" сборник, составленный Межировым, я снова вспомнил ту нашу встречу на даче и подумал, что утёсовская тема в разговоре возникла неслучайно. В этих людях было что-то общее, чего они, быть может, сами не подозревали. И прежде всего желание сохранить истинную честность и порядочность. В 1959 году у Утёсова вырвались такие строки:
Я прожил жизнь незапятнанным,
С своею совестью в ладу.
Глупцы, ханжи - ведь не понятно вам,
Что можно презирать беду!
Нет случайности в том, что эпоха выбрала своими запевалами и Евтушенко, и Утёсова. Они были не только непохожими внешне, но во многом абсолютно разными. Первый всегда был неравнодушен к политике - второй избегал ее. Первый не раз ставил свои подписи под воззваниями в защиту гонимых и обреченных - второй на это не отваживался.
Евтушенко вырос в далекой Сибири, где, вероятно, никогда не слышал слова "жид". Выступая на пресс-конференции перед открытием Первого фестиваля искусств имени Михоэлса, Евтушенко рассказал, что во время поездки в Москву мама брала его с собой в еврейский театр на Малой Бронной, где ему довелось увидеть "Короля Лира" с Михоэлсом. Был он вместе с мамой и на похоронах Михоэлса (и к тому времени, как рассказывает он в своей книге "Волчий паспорт", уже услышал слово "жид" от своего однокашника). Вспоминая похороны Михоэлса и в особенности речь Фадеева на панихиде, уже взрослый Евтушенко написал: "Надвигалось что-то страшное…" И это страшное пришло. В пятую годовщину смерти Михоэлса, 13 января 1953 года, Евтушенко, тогда студент Литературного института, прочел в газете статью об "убийцах в белых халатах". Наверное, в тот же день, а может быть, чуть позже, Евтушенко откликнулся стихотворением на это событие:
Никто из убийц не будет забыт.
Они не уйдут, не ответивши.
Пусть Горький другими был убит,
Убили, мне кажется, эти же.
Сказать, что стихи эти написал юноша, ничего не понимающий в жизни, было бы ошибкой. К тому времени он был уже автором пусть немногих, но заметных лирических стихов, таких как "Перед встречей", "Дворец", "Глубина". В этих стихотворениях уже просматривается Евтушенко - тот, которого мы знаем сегодня. Поэт целенаправленной творческой биографии, знающий не только как сказать, но и что сказать:
…Но и другое мне знакомо,
И я не ставлю ни во грош
Бессмысленно глубокий омут,
Где ни черта не разберешь.
И я хотел бы стать волною
Реки, зарей пробитой вкось,
С неизмеримой глубиною
И каждым
камешком
насквозь!
Эти стихи написаны до процитированных выше проклятий "врачам-убийцам". Разумеется, ни в одно из своих собраний сочинений Евтушенко их не включил, немногие знали о самом их существовании. Среди тех немногих была семья Барласов, сыгравшая, как пишет Евтушенко, огромную спасительную роль в его жизни. Они были не только его соседями, но и друзьями и первыми слушателями его стихов. Жена Владимира Барласа, услышав про "убийц", сказала: "Женя, ведь это все неправда… Эти врачи ни в чем не виновны. Забудьте эти стихи. Не показывайте никому. А то не дай бог, их напечатают. Вы же потом никогда не отмоетесь". Евгений Александрович не только не забыл их, но и включил воспроизведенную выше беседу с Барласами в свой фильм "Похороны Сталина". В ту пору кроме самого Евтушенко никто их не помнил. Но он преподнес урок тем поэтам, кто назавтра забывает написанное вчера, ибо отмыться не всегда возможно.
Однажды Окуджава сказал о Евгении Александровиче: "Евтушенко - это целая эпоха". Такое же определение многие давали и Утёсову. Среди них Роберт Рождественский: "Утёсов действительно был запевалой. И уж если он начинал новую песню, то народ ее обязательно подхватывал".
И еще объединяют эти две выдающиеся личности эпохи их артистизм, умение общаться с аудиторией, какой бы ни была она по количеству и качеству, умение не внушать, а передавать аудитории лучшие чувства, им присущие. И конечно же патриотизм - разумеется, не тот, который, по мнению Самуэля Джонсона, является "последним прибежищем негодяев"…
Утёсову так и не присвоили звания Героя Социалистического Труда, хотя заслужил он его ничуть не меньше тех, кто получил это звание в эпоху "от Сталина до Брежнева". Евтушенко же в начале перестройки публично, демонстративно отказался от ордена Дружбы народов, ибо он не мог носить его, когда по Москве разгуливали националисты. Пускай Утёсов и Евтушенко и не встретились ни разу, пусть Утёсов не спел ни одной песни на слова Евтушенко, все равно они останутся символами той эпохи, в которую жили и творили. Стихотворение Утёсова, посвященное Евгению Евтушенко, заканчивается так:
…Любя страну, людей любя,
Ты стал нам всем родной и близкий.
За это славлю я тебя
И возношу тебя, любя -
Поэт и Гражданин Российский.
Перечитывая эти стихи сегодня, я еще раз убедился: неслучайно подписи Утёсова нет среди десятков фамилий под воззваниями, принятыми на собраниях Антисионистского комитета. Одно из них, на котором присутствовало множество представителей русско-еврейской интеллигенции (среди других - Аркадий Райкин, Элина Быстрицкая, Майя Плисецкая), получило в народе такую юмористическую оценку: "Последний аттракцион в московском цирке: выступает Дымшиц (в то время - заместитель председателя Совета министров СССР) с группой дрессированных евреев". Утёсова на это мероприятие даже не позвали - видимо, его устроители не очень надеялись получить подпись артиста под воззванием. А мог бы не только не подписаться, а еще что-то "внеплановое" ляпнуть!
…Вот в такое время мы услышали в кабинете Александра Моисеевича Эскина стихотворение Утёсова, посвященное Евтушенко. Шум вокруг евтушенковского "Бабьего Яра" тогда уже стих, шла пока еще немногочисленная эмиграция в Израиль, сопровождаемая многочисленными призывами видных евреев (опять-таки Утёсова среди них не было) не менять свою истинную родину на какой-то сионистско-фашистский Израиль. После чтения Утёсовым "Посвящения Евтушенко" наступила недолгая пауза. Ухмыльнувшись, Леонид Осипович неожиданно спросил у нас:
- Кто автор песни "Катюша"? - И для ответа выбрал почему-то меня.
- Исаковский, - не задумываясь, сказал я.
- А кто создал "Подмосковные вечера"?
- Соловьев-Седой, - уверенно ответил Поляков.
- Вот видите, - заметил Утёсов, - в первом случае вы забыли назвать композитора - Блантер его фамилия. Во втором - не назвали поэта. Миша Матусовский тоже еврей. Мы сами иногда пытаемся забыть, кто есть кто. Дело, конечно, не в национальности автора… Дело в том, что музыка "Катюши" может существовать сама по себе, что и произошло. Стихи Исаковского в этой песне хороши только в сочетании с музыкой Блантера. Автор стихов "Враги сожгли родную хату" - талантливый поэт, но "Катюша", на мой взгляд, - не лучшее его стихотворение. "Поплыли туманы над рекой…" По-русски ударение должно быть на втором слоге. То есть подозреваю, что стихи были созданы под мелодию. А "Подмосковные вечера" - совсем другое дело. Не могли не стать песней такие стихи:
Речка движется и не движется
Вся из лунного серебра…
Песня слышится и не слышится
В эти тихие вечера….
Леонид Осипович так красиво продекламировал эти стихи, как бы в подтверждение своей мысли. И добавил:
- Стихи эти сами по себе - уже музыка. Удача в том, что случай свел этих авторов в такой песне, которая звучит уже больше двадцати лет. А вот Миша Светлов создал прекрасные стихи "Гренада", музыку на них писали многие, а песни настоящей нет…
- Но ведь вы исполняли ее, и не раз, - заметил Александр Алексеевич.
- Я так много раз пел "Каховку" на слова Светлова, что, надеюсь, Миша мне простит мое исполнение "Гренады"…
Свое отношение к еврейскому вопросу Утёсов четко выразил в эпиграмме, написанной в начале 1970-х годов, в ту пору, когда в СССР развернулось движение евреев за выезд в Израиль. Тогда все газеты не только клеймили Израиль как фашистскую страну, но и обвиняли в предательстве всех, кто помышлял об эмиграции, даже если это были бывшие герои Великой Отечественной войны:
Как прекрасно это звучит,
И сказал это большой мудрец:
"Не всякий подлец - антисемит,
Но всякий антисемит - подлец".
Сегодня, когда кое-кто в нашей стране пытается противопоставить друг другу нации и при этом на первый план нередко выплывает архаичный, разнузданно-агрессивный антисемитизм, я невольно вспоминаю рассказы и мысли Утёсова на эту тему. Он любил цитировать афоризм Станислава Ежи Леца: "Я знаю, откуда идет легенда о богатстве евреев. Они за все расплачиваются". Нередко восклицал: "Как они не понимают: когда евреи уезжают в Израиль, их там называют русскими!" В то же время он резко обрывал возникающие при нем разговоры, в которых его приятели-евреи уничижительно отзывались о русских да и о людях любой другой национальности. Сам он никогда не делил людей по национальному признаку, справедливо считая такое деление свидетельством ограниченности и скудоумия. И пронес через всю жизнь нелюбовь к пресловутому "пятому пункту", который ему упорно пытались навязать.
Глава десятая
"Я СОЗДАЛ БЫ МУЗЕЙ ДРУЗЕЙ…"
На мой вопрос: "Если бы вы хотели сказать об Утёсове одной фразой, как бы она прозвучала?" - Владимир Михайлович Старостин ответил:
- Вы ведь понимаете, что вы поставили передо мной невозможную задачу. Дай вам бог создать портрет Утёсова в целой книге, а в одной фразе… Но я попробую. Отличительной его чертой было желание сделать человеку, с которым он общается, добро. Это значит не быть добреньким, но именно делать добро. Он был настоящим другом.
Мне же в этот момент вспомнились знаменитые слова Вольтера: "Дружба великого человека - это дар богов". Пусть не смущает читателя то, что слово "великий" я соотношу с Утёсовым. Хотя после смерти его прошло уже немало лет, время судить объективно о его значении, пожалуй, еще не настало. А вот о его высоком таланте, о замечательном чувстве юмора, о порядочности, о доброте можно говорить с полным основанием.
Есть старая как мир поговорка: "Скажи мне, кто твой друг…" Думаю, что рассказы о друзьях Утёсова в значительной мере дополнят его портрет.
В 1958 году Леонид Осипович написал шуточные стихи:
Я б дружбе выстроил музей,
Он нужен людям, без сомненья.
И в нем изменчивых друзей
Поставил бы для обозренья.
А в надписях всех известил:
Вот "гад", "предатель", вот "нахал",
И этот вот в глаза мне льстил,
А за спиной всегда ругал.
Но жить без дружбы не хочу
И должен в этом вам признаться,
Что снова я друзей ищу,
Чтоб снова разочароваться.
Разумеется, в каждой шутке лишь доля шутки. Мне кажется, смысл этого стихотворения заключен в строке: "Но жить без дружбы не хочу…" Как-то Антонина Сергеевна Ревельс, просматривая фотографии Утёсова, рассказывала мне их историю и на одной из них вдруг прочла надпись: "Спасибо! Ты - мой настоящий друг, а это выше всех благ". Я спросил, кому предназначалась эта фотография.
- Не буду вам говорить фамилию этого человека, но это был один из тех, кто, встречаясь, объяснялся Леониду Осиповичу в любви, а позже в канцеляриях обливал его грязью.
В этой главе речь пойдет о близких друзьях Утёсова. О тех, без которых немыслима его жизнь, о тех, чьи фотографии продолжали висеть в его кабинете и после его смерти.
Учитель и ученик (Утёсов и Хенкин)
В числе очень немногих друзей-коллег, коих Леонид Осипович причислял к "ошибочно не родившимся в Одессе", был Владимир Яковлевич Хенкин. Он родился в деревне Ивановка Екатеринославской губернии. На сцене впервые появился в 1902 году в Феодосии, потом гастролировал в разных городах, а в 1908 году, оказавшись в Москве, попал в театр оперетты "Буфф", руководителем которого была А. Э. Блюменталь-Тамарина. После этого театра путь в искусство ему был открыт, его наперебой приглашали театры Киева, Ростова-на-Дону, Одессы.
Естественно, пути Утёсова и Хенкина пересеклись именно в Одессе. Они встретились в Одесском летнем театре миниатюр, куда Утёсов устроился после возвращения из Кременчуга. В этом же театре оказался молодой Хенкин, вскоре ставший приятелем Утёсова. Это случилось после того, как хозяин театра Розанов посоветовал Утёсову сделать пародию на Хенкина. Часто это надолго ссорит пародиста и его "объект". Здесь же произошло обратное - исполненная Утёсовым пародия сдружила этих людей на всю жизнь.
В книге воспоминаний Утёсов рассказывает: "Я был моложе Хенкина лет на двенадцать, и он относился ко мне снисходительно и покровительственно. Это не мешало мне любить его, восхищаться им и… пародийно копировать. Где только можно и перед кем только можно я изображал Хенкина. Видимо, это было похоже и смешно, ибо в зрителях и смехе недостатка не было.
- Слушайте, Ледя, что вы даром растрачиваете такое богатство? Прочитайте на сцене рассказы "под Хенкина", - сказал мне однажды Розанов.
Мысль мне понравилась. А тут еще и сам Хенкин уехал на гастроли. Так что бог и обстоятельства вывели меня на сцену с эстрадным номером под названием "Впечатления одессита, слушавшего Хенкина". Публика хохотала до слез. Хохотал и сам Хенкин, когда посмотрел номер по возвращении. И тут же предложил мне сыграть с ним пьеску "Американская дуэль"".
В театре Розанова было еще немало ярких актеров, среди них Павел Николаевич Поль. Он, как отмечал Утёсов в воспоминаниях, не обладал артистической внешностью и больше был похож на бухгалтера или юрисконсульта. Павел Поль был замечен и отмечен не только в Одессе - в середине 1920-х годов, оказавшись в Москве, он вместе с Давидом Гутманом стал одним из организаторов Московского театра сатиры и ведущих его актеров. Ему хорошо удавались роли чиновников, мелких предпринимателей, но более всего - слабовольных мужей, находящихся под каблуком своих жен. Природный, а не приобретенный юмор в сочетании с необыкновенно мягким и изящным артистизмом сделали его заметным лицом в истории российской эстрады. В 1913 году, когда Утёсов пришел в театр Розанова, Поль играл в одноактной пьесе "У домашнего очага": "Крикливые семейные ссоры, истерики, обмороки, компрессы и трогательное непрочное примирение - во всех этих сценах Поль был изящен, достоверен и убийственно сатиричен".
С 1916 года Хенкин работал в одесском Театре оперетты, а чуть позже - в знаменитом театре "Кривой Джимми", руководителем которого был Константин Марджанов. В годы Гражданской войны, когда Утёсов вдохновлял своим искусством бойцов Красной армии под Одессой, Хенкин руководил театром Политотдела Кавказского фронта.
В середине двадцатых годов Хенкин, как и Поль, оказался в Театре сатиры в Москве. Здесь Владимир Яковлевич сыграл немало ролей, замеченных зрителями и театроведами. О его талантливой игре на сцене писали Михоэлс (маска Хенкина, по мнению Соломона Михайловича, была уже сама собой произведением искусства) и Образцов ("беседы Хенкина со зрителями органически, естественно входили в ткань его рассказа")… С Утёсовым Хенкина связывала не только творческая дружба, но и совпадение литературных вкусов и предпочтений. Оба они со сцены читали произведения Шолом-Алейхема, Аверченко, Тэффи, Бабеля, Зощенко. Заметим, что и сам Хенкин был талантливым писателем-юмористом. Его сатирические миниатюры публиковались во многих журналах, даже в "Сатириконе". Неудивительно, что в каких бы театрах ни работал Хенкин, зрители ходили специально на него.
В 1928 году Владимир Яковлевич в "Некрологе о самом себе" сообщил о своем уходе с эстрады - он перешел, правда ненадолго, в Театр оперетты, а с 1934 года до конца жизни служил в Московском театре сатиры, вскоре став ведущим актером этого прославленного коллектива. И, как нередко бывает, сыграв десятки ролей на сцене, не воплотил извечную свою мечту - так и не сыграл роль Аркадия Счастливцева в пьесе Островского "Лес". Правда, однажды он приблизился к этой мечте: репетировал эту роль вместе с самим Василием Ивановичем Качаловым.
Утёсов однажды признался Сергею Образцову, что и он мечтал сыграть Счастливцева. Хотел это сделать еще в пору постановки своего знаменитого вечера "От трагедии до трапеции". Но мысль о том, что он "перебьет" Хенкина, не позволила ему включить роль Счастливцева в это представление. Для Утёсова Хенкин всегда оставался не только старшим другом, но и Учителем с большой буквы. "Он не просто осмеивал пошлость, зазнайство, склочничество, стяжательство - он обличал человеческие пороки, - пишет Утёсов. - Его смех никогда не был добродушным, он всегда был со злинкой. А себя артист характерным защитным жестом как бы отгораживал от своих персонажей, и слушавшие его вместе с ним презирали этих людей. Этот небольшой энергичный человек был на эстраде словно заряжен высоким напряжением и всех безоговорочно вел за собой".
А вот как описывает выступления Хенкина Юрий Владимирович Дмитриев: "Хенкин буквально как бомба вылетал из-за кулис, его герою не терпелось поделиться со зрителями тем, чему он был свидетель, чем он переполнен. Артист иногда сам писал и даже печатал свои рассказы. В них говорилось, как правило, о событиях, происходящих в городе. Рассказчик Хенкин был изумительный; может быть, больше такого мастера эстрада не знала. Когда он появлялся, сразу становилось ясным: он полон впечатлениями, и хотелось узнать, что же он принес с собой. А актер обращался в зрительный зал, и каждому казалось, что он разговаривает именно с ним. Успех Хенкин имел грандиозный".
Хенкин и Утёсов продолжали выступать вместе и позже - в ленинградском Свободном театре и в Московском мюзик-холле. Прежде всего Учитель научил ученика главному: "Когда обращаешься к зрительному залу, пусть каждый, кто есть в нем, думает, что ты обращаешься только к нему". Утёсову это удалось.