Первым "подопытным кроликом" оказался Ростислав Янович. Несмотря на то, что первый антиюбилей держали в тайне, скрыть его оказалось невозможно. На антиюбилей Плятта в Доме актера собралась, как принято говорить, вся Москва. Среди принявших в нем участие были Иосиф Прут, Мария Миронова, Никита Богословский, Григорий Горин, Сергей Юрский, Екатерина Максимова и конечно же "моссоветовцы" во главе с Анатолием Адоскиным. Слух об этом празднике конечно же дошел и до Утёсова. Однажды, вскоре после этого вечера, Леонид Осипович встретил в Доме актера Бориса Михайловича Поюровского и произнес без репетиции такой спич: "Я понимаю, дать мне это, - он выразительно указал на грудь, намекая на звезду Героя (об этой награде он мечтал, как ребенок), - вы не можете. Но сделать старику приятное под занавес и устроить антиюбилей вполне в ваших силах". Этому желанию Утёсова обрадовался Александр Моисеевич Эскин, заметив, что откладывать надолго его нельзя. Но Утёсов - не степенный строгий Плятт. Тогда ему было уже за восемьдесят, здоровье было не бог весть какое, сил немного, но одесский юмор и насмешливость продолжали жить в нем.
Придумать сценарий вечера было, разумеется, непросто, но устроитель и режиссер вечера не только был дружен с Утёсовым, но и хорошо знал его творчество, его биографию, его книги. Помнил Борис Михайлович и о "Музыкальном магазине", созданном Утёсовым еще в пору "Теа-джаза". Он решил взять за основу именно это представление Утёсова, причем сделать директором "Музыкального магазина" Остапа Бендера, а на его роль пригласить Александра Ширвиндта - актера талантливого, к тому же, несмотря на разницу в возрасте, очень дружившего с Утёсовым.
Уже была назначена дата вечера - 12 мая 1980 года (незадолго до этого Леонид Осипович отметил 85-летие), написан сценарий, приглашены участники. Тут возникла неожиданная трудность, преодолеть которую было не так-то просто - сохранить намерение в тайне. Нетрудно было догадаться, сколько народу захочет прийти на этот вечер; ведь, кроме Утёсова, на него должны были прийти Плятт, Гердт, Ширвиндт и так далее, а у каждого из них были свои друзья и почитатели. Подготовка шла тайно, но активно. И вот однажды Поюровского вызвал к себе Эскин. "Что случилось?" - спросил Борис Михайлович. "Это не телефонный разговор. Немедленно приходите!" Когда Поюровский зашел в кабинет Александра Моисеевича, там уже сидел очень серьезный Зиновий Ефимович Гердт. Александр Моисеевич отключил телефоны, запер дверь и заговорщическим тоном, приложив указательный палец к губам, произнес:
- Вы знаете, кто напрашивается на этот вечер? - Указательным пальцем он показал в сторону площади Дзержинского. - Да-да, та самая организация, с которой дай Бог никому не иметь дела. Знаете, сколько мест они попросили? Ни много ни мало - триста. Если учесть, что в списках почти сто наших (Александр Моисеевич имел в виду актеров, согласившихся участвовать в вечере. - М. Г.) да еще гости из Одессы, то представляете, что будет в зале?
Борис Михайлович спросил, кто же сообщил "им" о намечающемся событии. Но, уловив грустно-насмешливую улыбку в глазах Зиновия Ефимовича Гердта, понял, что вопрос он задал не только нетактичный, но и нелепый. Что делать? Оставалось одно - перенести вечер. Организацию этого мероприятия, естественно, поручили Борису Михайловичу, видимо, руководствуясь старым русским принципом: кто заварил кашу, тот пусть ее и расхлебывает. То, что Поюровскому предстоял разговор с десятками участников, пугало само по себе, но страшнее всего был предстоящий разговор с Утёсовым. Из воспоминаний Бориса Михайловича Поюровского: "Утёсов выслушал мой лепет так, будто я говорил о деле, которое его совершенно не касается. Последнее обстоятельство особо меня насторожило и, как выяснилось вскоре, насторожило не зря. Улучив момент, когда мы остались наедине, Утёсов спросил в лоб:
- Так кто же запретил мой антиюбилей? Брежнев? Суслов? Демичев? Гришин?
- Что вы, что вы!!! Они-то тут при чем?!
- А кто же при чем?
- Ну, мы же вам рассказали…
- Мальчик мой, с такими врунами у нас на Привозе знаете что делали?.."
Это был не единственный "антиюбилей" Утёсова. Немногим позже состоялся "анти-антиюбилей" в ЦДРИ, в котором приняла участие вся театральная Москва. Ведущим его все-таки был Александр Ширвиндт. Этот вечер стал незабываемым и для Утёсова, и для всех, кто на нем присутствовал.
И снова о возрасте. Вспоминается тост Михоэлса, произнесенный на 50-летнем юбилее академика П. И. Капицы: "Настоящая молодость приходит только с годами". Раз это сказал Соломон Мудрый (именно так окрестили Михоэлса в кругу друзей), наверное, это так и есть. Но существует и другое мнение: "Во всяком возрасте свои гадости". Эти слова принадлежат французскому писателю Анри Батаю, и их тоже нелегко опровергнуть. А надо ли?
В этой связи мне вспоминаются слова, услышанные от Михаила Жванецкого: "Жизнь делится на три периода. Первый и последний очень короткие. Самый длительный - второй. Первый, когда человек верит, что существует Дед Мороз, второй, когда не веришь в Деда Мороза, а третий, когда уже сам становишься Дедом Морозом". Мне кажется, что до возраста Деда Мороза Утёсов, к счастью, не дожил, но последние годы его жизни все равно оказались достаточно трагичными. Об этом пойдет речь в следующей главке.
"Ну, всё…"
В 1981 году три молодых режиссера - Анатолий Васильев, Борис Морозов и Иосиф Райхельгауз - пришли в театр имени Станиславского и предложили новую концепцию режиссуры. Поставленные ими спектакли имели шумный успех - вспомним хотя бы "Взрослую дочь молодого человека" Васильева по пьесе Славина. Все это могло стать началом новой эры в театральной Москве, но, увы, что вполне объяснимо, - не стало. Вся троица талантливых режиссеров довольно скоро оказалась на улице. Каждый пошел своим путем. Райхельгауз после долгих скитаний по театрам России вернулся в Москву. Кто-то направил его в Театр миниатюр, расположенный в саду "Эрмитаж" - руководил им тогда Рудольф Рудин.
Иосиф Леонидович со свойственным ему одесским энтузиазмом предложил новый проект, который обозначил как "Эстрада ретро", а потом сказал: "Лучше назвать этот проект "Старая эстрада"". Он хотел создать спектакли, в которых бы сочетались старые советские эстрадные актеры и комментарии к их выступлениям. Разумеется, первым в этом проекте, по предложению Райхельгауза, должен был быть Леонид Утёсов. И вовсе не потому, что Утёсов, как и Райхельгауз, родом из Одессы. Иосиф Леонидович был уверен, что в истории советской эстрады место Утёсова не только единственное, но и неповторимое. Его предложение в театре приняли без восторга - все помнили, что тогда Утёсову было за восемьдесят пять, и, даже несмотря на его частые выступления в Доме актера и ЦДРИ, никто не верил в возможность спектакля с участием Утёсова. Иосиф Леонидович посоветовался с остатками "Одеколонии", позвонил Матвею Абрамовичу Ошеровскому, и тот сказал:
- Давайте пойдем к Утёсову.
Иосиф Леонидович разволновался так, как будто ему предстояло идти по меньшей мере к Чаплину. Но сказано - сделано. Ошеровский, знакомый с Утёсовым еще по Одессе, Райхельгауз и молодая актриса театра "Современник" Марина Хазанова встретились около утёсовского дома и ровно в назначенное время позвонили в квартиру. Когда компания вышла из лифта, Иосиф Леонидович почувствовал особое волнение - он вспомнил, как пошел на концерт Утёсова с отцом, хотел после выступления познакомиться с ним, но, увы, в тот день оркестр Утёсова вышел на сцену под объявление: "Дорогие зрители, сегодня я не сумею встретиться с вами. Но концерт оркестра от этого хуже не будет".
Матвей Абрамович не успел нажать на звонок, как открылась дверь. Утёсов в темных брюках и выглаженной белой рубашке пригласил гостей пройти. Они вошли в большую комнату справа от коридора. На столе стояло что-то вроде угощения для приема гостей, а из соседней комнаты доносились звуки музыки. Звуки исходили из потрепанной радиолы "Урал" - уже потом гости поняли, что звучала песня Утёсова "У меня есть тайна". После того как Матвей Абрамович представил гостей, Райхельгауз рассказал о цели их визита. Утёсов, выслушав их, спросил: "Вы уверены, что это нужно и можно сделать?" При этом он пристально смотрел на Марину - по всему было видно, что она понравилась ему (это входило в хитроумный план визитеров).
- Что, по-вашему, я должен делать? - спросил он, глядя на гостей.
- Петь песни вашей молодости и рассказывать о том, когда и как вы их впервые исполнили.
Утёсову в ту пору шел восемьдесят шестой год. Недавно он отметил не только в кругу друзей, но и на разных площадках свою восемьдесят пятую годовщину.
- Что вам сказать, мальчики и девочка? Вот, послушайте. - И Утёсов поставил пластинку с джазовыми мелодиями, которые исполнял его оркестр в тридцатые годы. А потом запел знакомую всем песню "А когда наш дядя Эля в сердце чувствовал веселье…". Он так вдохновился приходом гостей, что даже пытался что-то изобразить в танце и в такт пел:
У меня есть тоже патефончик,
Только я его не завожу.
Я боюсь, что он меня прикончит,
Я с ума от музыки схожу.
Иосиф Леонидович сказал: "Видно, ваш концерт состоится без репетиций". Марина делала знаки Райхельгаузу, давая понять, что хватит мучить старого человека, но вскоре сам Утёсов сказал, обращаясь к гостям: "Я очень рад вашему приходу, но уже хочу отдохнуть". Все направились на лестничную площадку, и уже когда вышли за порог, Марина, не сумевшая скрыть свой восторг, обратилась к Утёсову: "Леонид Осипович, можно я вас поцелую?"
* * *
В конце 1970-х годов казалось, что жизнь Утёсова протекает спокойно и счастливо. Он по-прежнему ходил на юбилеи и годовщины, время от времени давал интервью и оставался одним из самых заметных людей в культурных кругах. И в ЦДРИ, и в ЦДЛ творческие вечера без Утёсова не могли состояться или были бы совсем иными. Страна уже забыла о "волюнтаристе" Хрущеве и, казалось, была вдохновлена деяниями новых вождей - Брежнева и его команды. В канун 60-летия Великой Октябрьской революции Утёсов написал стихи, посвященные этой дате:
Я помню Родину в лаптях.
Один из ста читать умеет.
Соха и заступ. Мрак и страх.
И города во мгле сереют…
Немного лет прошло с тех пор,
Как сбросила страна позор,
Царизма самовластье.
А вместе с ним ушли во мрак
Соха и заступ, мгла и страх
И горьких лет ненастье…
Заря алеет над страной -
Моей страной. Страной-весной.
Весною человечества,
Советского Отечества.
Незадолго до этого стихотворения или вскоре после написания его вышла долгоиграющая пластинка "На концерте Леонида Утёсова (Перелистывая страницы)". На ней были не только песни, но и рассказ Утёсова "Где родился джаз (музыкальная шутка)", а также "Русская фантазия" В. Старостина. Чуть позже появилась очередная пластинка "Поет Леонид Утёсов (записи разных лет)". Был снят даже мультфильм "Старая пластинка", в котором прилетевшие на Землю инопланетяне увозят с собой грамзаписи Утёсова как главное богатство земной цивилизации.
Но в такой благополучной жизненной обстановке Утёсов пишет стихи, в которых снова прорываются грустные нотки:
Машина подана.
Водитель-баба злится.
В руках ее коса.
Судьбы не изменить.
Нет, я не вызывал,
но знал - она примчится
И скажет: "Я за вами,
хватит жить".
А счетчик щелкает.
Уже за семь десятков
Нащелкал он,
а я все не иду…
Видимых поводов для пессимизма нет, и вдруг - такие строки…
* * *
В конце февраля 1982 года Утёсова увезли на "скорой" с сердечным приступом. Определив у него застарелый порок сердца, врачи отправили больного на лечение в военный санаторий "Архангельское", расположенный в старинной усадьбе на окраине Москвы. Состояние его не улучшалось, и посещать его позволили только Антонине Ревельс. 8 марта у него во время прогулки в парке (говорят, что в это время он рассказывал анекдот бывшему члену Политбюро Д. Т. Шепилову) произошел инфаркт. После этого врачи откровенно сказали его жене, что жить Утесову осталось недолго.
В разговоре со мной Антонина Сергеевна вспоминала: "Речь зашла о стихотворении Лермонтова "Когда волнуется желтеющая нива", которое Утёсов не просто любил, оно было для него как заклинание, как символическое отражение его жизни. Я стала читать и вдруг заметила, что как только я произнесла:
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка… -
на лице Леонида Осиповича разгладились морщины и оно стало как будто мраморным. Я крепко поцеловала его.
Вдруг Леонид Осипович сжал мою руку и сказал: "Я знаю, ты веришь в Бога. Это прекрасно. Ну так помолись за меня, за мое здоровье".
Врачи стали показывать на часы.
- Я через день выписываюсь, - сказал Утёсов, - принеси мне белье и одежду. Вымоюсь дома - здесь слишком молодые сестры…
Я не спала всю ночь. Боялась и не верила предупреждению врачей, хотела верить своим глазам - ведь я видела его в таком бодром настроении.
А утром 9 марта, в семь часов, позвонили и сказали, что Утёсова больше нет. Я спросила, какие были его последние слова. Оказалось, что Леонид Осипович сказал: Ну, всё…"
* * *
В советское время, во времена застоя - в особенности, некролог в прессе имел особое значение. Не для почивших - для живущих, разумеется. По высшему рангу "хоронили" в "Правде" (разумеется, некролог этот автоматически перекочевывал в остальные издания), да и те, кого "хоронили" в "Известиях", считались весьма уважаемыми покойниками. Утёсова "похоронили" в "Правде" - как говорят, по воле Брежнева, ценившего искусство Леонида Осиповича еще со времен войны. Та же высочайшая воля определила местом похорон артиста "государственное" Новодевичье. Тех, кто присутствовал на похоронах Елены Осиповны на Востряковском кладбище, на еврейском его участке, были свидетелями того, что Леонид Осипович изъявил желание покоиться рядом с ней. Но у властей свои законы - что им желания живых или мертвых?
В итоге все Утёсовы оказались похороненными в разных местах. Дита - на Востряковском, на новом его участке, пусть недалеко от матери, но не рядом с ней. Под некрологом Утёсову подписался сам Л. И. Брежнев, в ту пору еще относительно дееспособный. Разумеется, там стояли подписи М. С. Горбачева, В. В. Гришина, А. А. Громыко и всех остальных членов и кандидатов в члены Политбюро. Этот некролог мы воспроизведем полностью:
"Советское искусство понесло тяжелую утрату. На 87-м году жизни скончался выдающийся деятель советской эстрады, народный артист СССР Леонид Осипович Утёсов.
С именем Л. О. Утёсова, получившим всенародное признание, связаны становление и яркие достижения советского эстрадного искусства. Неоценим его вклад в пропаганду песни, в патриотическое воспитание советских людей.
Л. О. Утёсов родился 21 марта 1895 года в Одессе. С 1911 г. начал выступать на эстраде, а с 1929 г. и до последних дней жизни руководил Государственным эстрадным оркестром РСФСР.
Искусство замечательного артиста, искренность и задушевность его таланта в полную меру раскрылись уже в 30-е годы. Главный герой полюбившейся народу музыкальной кинокомедии "Веселые ребята" стал подлинным певцом новой жизни Советской страны.
Выступления Л. О. Утёсова неизменно проходили с огромным успехом. Его мужественный, проникновенный голос звучал на фронтах ВОВ, вселял веру в победу над врагом. В послевоенные годы песни Л. О. Утёсова прославляли советский образ жизни, вдохновляли на трудовые подвиги.
Коммунистическая партия и Советское правительство высоко оценили заслуги Л. О. Утёсова. Он награжден орденом Октябрьской революции, двумя орденами Трудового Красного Знамени, медалями.
Память о Леониде Осиповиче Утёсове, певце и гражданине, человеке большой душевной щедрости, яркого таланта, надолго сохранится в народе".
На траурном митинге на Новодевичьем о покойном сказали еще больше хорошего, чем в некрологе - и конечно, не такими казенными словами. Один чиновник от искусства даже выразил мысль об увековечении памяти Утёсова: "Надо его имя присвоить одному из московских театров - скажем, Театру эстрады или Центральному театру железнодорожников". В результате произошло географическое смещение: именем Утёсова назвали переулок в Одессе, в котором он родился, и один из кораблей Черноморского флота.
* * *
Последнее выступление Утёсова перед публикой состоялось в феврале 1982 года. Это было блистательное интервью, которое показали по телевидению уже после кончины артиста.
Леониду Осиповичу тогда исполнилось 86 лет. Совсем недавно он пережил смерть мужа Диты Альберта Гендельштейна, а чуть позже, в январе - кончину самой Эдит Утёсовой. Может ли быть что-нибудь страшнее в жизни человека, чем присутствовать на похоронах собственных детей? Но даже в такой тяжкий час Утёсов оставался самим собой. Доброта исходила от каждого его слова. В этом интервью он говорил о своей любви к музыке, утверждая, что только она, музыка, и, быть может, еще поэзия могут преображать души людей. Говорил и о том, что никогда не делил музыку на "легкую" и "тяжелую". Об этом интервью подробно рассказал в своей статье "Что такое продолжение?" в "Московском комсомольце" 24 марта 1985 года журналист Александр Аронов. Вот отрывок из нее: "И вот комментатор выводит к нам Леонида Осиповича, усаживает, расспрашивает… А мы всматриваемся в его лицо с неотрывным интересом… Он был необыкновенно энергичен, больше, чем средний его слушатель, и слушатель, случалось, задумывался: а почему он так энергичен? Зачем это ему надо?
И так как обращался он ко всем, в том числе и тем, кто заражен обывательскими "объяснениями", то они тоже витали в воздухе. Ему присылали всякие письма. Например, с требованиями выслать денег - "а что такого, у него их знаете сколько…". И зависть была, и стремление объяснить все попроще, попонятней, житейски - даже пусть это покажется ему обидным. Он ведь такой же, как мы!
Его кое-кто склонен был считать своеобразным предводителем полчищ "легкой музыки". Между тем он не делил ее на "легкую" и "тяжелую" - любил хорошую. Преклонялся перед Бахом, Чайковским. Его душевный порыв, как он застенчиво признается, был где-то в области мифологии.
В частности, как это так получается, что, скажем, звонкую и романтическую "Лейся, песня, на просторе" не пели в застольях, а вот немудреную "У самовара я и моя Маша" - пели?
Стихи он начал писать после шестидесятилетия. И, естественно, техническая безупречность его "самодельных" строк легко поддается критике. Он, похоже, и сам это знает-и ничуть тем не смущен. Не сами по себе, а в связи с ним эти стихи невероятно милы - кажется, они более отделанными стали бы хуже.
Еще смешной эпизод. "Гремела ночь над бурным Черным морем", народная песня о броненосце "Потемкин". Так ее (как слышанную от какого-то матроса) и представляет скромный автор важному начальству, от которого зависит судьба песни. У начальства увлажнены глаза.
- Нет, вы скажите, Леонид Осипович, - говорит оно, растроганное, - почему народ может так, а композиторы нет?"