Недавно, как я уже писал, Ефрема Бауха представители всех разноязычных писательских "коллективов" - на второй срок и единогласно! - избрали председателем Федерации Союзов писателей государства Израиль. Я горжусь этим не только потому, что истинный мастер русской литературы избран на этот, что уж и говорить, весьма почетный пост, но и потому, что избран заслуженно. Ни один (ни один!) из известных мне литераторов не проник так глубинно в суть культуры, религии и истории этой земли, никто так блестяще не владеет ивритом, как языком разговорным и литературным одновременно. Только обладая всеми этими знаниями и, конечно, самобытнейшим писательским даром, можно было создать романы, составляющие семилогию, благодаря которой, я убежден, поколения будут приобщаться к судьбе израильского народа. Будут восхищаться этим народом, сострадать ему и осознавать великую его правоту.
С того часа, когда мы с женой, по приглашению министерства иностранных дел, в июне 1993 года, впервые приземлились в аэропорту имени Бен-Гуриона, Ефрем Баух начал влюблять нас в Израиль. Как влюблял (и влюбил в него!), знаю, многих и многих, коих опекал так же, как нас.
Без помпезности и восклицаний Ефрем помогает своим коллегам. Он творит это добро изо дня в день и буквально из часа в час…
Идешь… А солнышко печет.
Все вдоль ограды, мимо дома…
А в жилах медленно течет
Кровь униженья и погрома.
Чтобы так воссоздать страдания, как их воссоздал в своих романах, да и стихах Ефрем Баух, надо было - ничего не попишешь! - те страдания испытать самому. Разумеется, можно себе их представить, вообразить… Но, погружаясь в книги Бауха, непрестанно чувствуешь: нет, испытал. Испытал сам!
Александр Межиров, прочитавший романы Бауха, сказал мне в Нью-Йорке: "Теперь я знаю еврейский народ, как не знал его раньше… Романы Ефрема Бауха и его стихи - это литература!" Слово "литература" Межиров произнес медленно, с расстановкой, делая ударение на каждом слоге.
Эфраим Баух неразрывно соединил в себе замечательного писателя с замечательным человеком. Не столь уж банальное сочетание…
Есть писатели, которые неодолимо верны не "теме", конечно, а одной (подчас глобального значения!) сфере жизни. Такой "сферой" стала для Григория Кановича судьба еврейского народа. Иные литераторы (подчеркиваю: иные!), жившие или живущие в бывшем Советском Союзе, создают сейчас "еврейские повести", "еврейские рассказы", будто бы проявляя бесстрашие. Иногда это выглядит конъюнктурой: вроде "запретная зона". Но - "запретная" в прошлом, а ныне та запретность - кажущаяся. И смелость взяться за еврейский сюжет тоже призрачная. Хотя литературные достоинства таких книг бывают отнюдь не призрачными! Словно бы время написания не имеет значения. Но, вновь вернувшись к Твардовскому, скажу: "все же, все же, все же…" Те тоталитарно-шовинистические (хоть и неписаные!) правила и законы, в железном кольце которых творил Григорий Канович, превращали его литературный труд в геройство. "Свечи на ветру", "Козленок за два гроша", "Еврейская ромашка", "Слезы и молитвы дураков"… Я бы не назвал это еврейской литературой, ибо она общечеловечна. Шолом-Алейхем писал о близких ему местечках, Фолкнер - о своем городке, но книги их с одинаковым - и неугасающим! - интересом читают в России, и в Германии, и во Франции, и в Японии… Проза Григория Кановича не знает границ. Хотя, прочитав его романы и увидев его пьесы, многие люди, далекие от иудейских проблем, тоже воспримут их как свои собственные. Или, по крайней мере, как проблемы, которые не будут оставлять в покое их думы, их совесть. В последние годы сцены многих стран мира уверенно завоевала и драматургия Кановича… А прессу завоевала его публицистика.
Григорий Канович живет в Израиле. Но произведения его не имеют стиснутого пространством гражданства - они принадлежат всем, кто постигает жизнь, сообразуясь и с мудростью литературы.
…Звоню Григорию Кановичу в Кфар-Сабу, чтобы сказать, что потрясен его публицистическим словом о бесценности мира и взаимопонимания между людьми, прозвучавшим в радиопередаче Игоря Мушкатина. Канович осаживает мою пылкость: "Это чересчур, это слишком…" А я настаиваю на своем.
Вот передо мной два номера столь почитаемого московского журнала "Октябрь". Там - новый роман Кановича. Радуюсь, когда мои коллеги публикуются и в Москве!
И снова автограф на подаренной книге… "Татьяне Евсеевне - милой и вечно молодой и Анатолию Георгиевичу, под влиянием прозы которого я выросла и "сформировалась". С любовью и благодарностью! Дина Рубина". Диночка, родная, прости, что не удержался - и процитировал.
…Горжусь этими строками, потому что они принадлежат перу писательницы воистину прекрасной. Конечно, она сформировалась "под влиянием" своим собственным. И потому - именно потому! - не считает для себя унизительным приметить и запомнить еще чью-то роль в своей творческой дороге. "Писатель должен быть известным… Такая профессия!" - утверждал классик. Дина любима читателями!
Лев Толстой считал, что самое главное в литературе - это искусство воссоздания человеческих характеров, ибо только через характеры могут быть воссозданы Время, Эпоха. Манекены ничего воссоздать не в состоянии… Высшими художественными "достижениями" стали образы нарицательные. "Смотрите, живой Хлестаков!", "Это же настоящий Обломов!", "Она - просто копия Наташи Ростовой!" - говорим мы о реально существующих людях.
Читая книги Дины Рубиной, я встречаюсь с живыми людьми, которых, кажется, узнаю, если встречу на улице. С характерами, кои способны стать нарицательными.
Мой первый редактор Константин Паустовский, да и Маршак тоже, не уставали повторять, что писатель без индивидуального стиля, без своей (неповторимой!) интонации - это не писатель. Право, я могу по одному абзацу определить: это Дина Рубина или тот, кто ей подражает.
Один из знаменитых мастеров слова сказал, что "людей, лишенных чувства юмора, следует уничтожать при рождении", но добавил: "это невозможно, поскольку вся прекрасная половина человечества к юмору не тяготеет". Как же он заблуждался! Дина Рубина и юмором обладает своим. Я видел, как она в переполненных залах читала рассказы, главы из повестей и романов, а залы то сотрясались от хохота, то согревались доброжелательным смехом, то становились колючими от сарказма.
Нелегко пройти испытание толстыми по объему и масштабными по сути московскими журналами "Новый мир", "Юность", "Дружба народов" или в элитарном "Искусстве кино"… Все, что Дина Рубина создала в Советском Союзе, в России и здесь, прежде чем войти в книги, сперва обретало жизнь на страницах тех самых - столь почитаемых! - журналов.
Читаю интервью с Игорем Губерманом, которого Булат Окуджава назвал "автором, хорошо известным своими превосходными краткостишиями (гариками), своим уменьем посмеяться над окружающими нас несовершенствами и нелепостями", но умением и в прозе "выразить себя, излить душу". Вот уж кто доказал, что краткость не просто "сестра таланта", а его родная сестра. В четырех строках становятся неразрывными феерическая афористичность и глубокая мысль, лишенная глубокомыслия. Восторженность, как всякая чрезмерность, антиподна этому поэту и прозаику. Однако в высказываниях о Дине Рубиной - письменных и устных - он отклоняется от своей сдержанности: благодарность звучит благодарностью, а восхищение - восхищением. Даже Губерман оценивает ее "без шуток".
Последний роман Дины Рубиной называется "Вот идет Мессия…". В нем философская проникновенность неотъединима от юмора, сатиры. Языком разных жанров можно служить пророку, перекрывая дорогу самозванцам - псевдопророкам. Был бы этот язык ярко самобытен, как у Дины Рубиной…
Мне было лет двенадцать или тринадцать, но я уже сознавал, что оказался рядом с очень красивой женщиной (это я понял сразу!) и очень красивым мужчиной (это я сообразил позже!). Он был поэтом Перецем Маркишем, а она - его супругой Эстер. Так уж получилось, совпало, что по соседству с моим скромным домом расположился первый кооперативный писательский корпус - и учился я в школе вместе с детьми известностей. В одной из квартир того дома я и увидел чету красавцев. А после, через полвека…
В мае 1989 года Эстер Маркиш написала в предисловии к своей книге "Столь долгое возвращение": "С того времени, как эта книжка вышла впервые - по-французски - прошло пятнадцать лет. Немало воды утекло с тех пор - мутной и кровавой, соленой и пресной - но никак не прозрачной и не сладкой. Многое изменилось в мире - и в Советском Союзе, откуда я уехала, и в Израиле, куда я вернулась. Но вряд ли человек или, если угодно, Человек стал за эти годы лучше, совестливей и добрей. Поэтому те страшные времена, которые я описала в этой книге, хоть и ушли в историю, но не окаменели, не омертвели…"
В страдальческой памяти переживших дьявольскую эпоху, когда многим, "служившим дьяволу", казалось, что они "служат пророку", - те времена не омертвеют никогда. Не забудем и мы, пережившие ужасы сталинизма уже в мальчишеском возрасте. Доказательство тому - пронзительно достоверный роман Давида Маркиша "Присказка". Как сын "врага народа" свидетельствую: каждая страница романа - это правда, воплощенная в слове. Кто-кто, а уж писатель, как я утомительно повторяю, обязан обладать "лица не общим выраженьем". У Давида Маркиша - особая ипостась: он - мастер исторического романа, главными действующими лицами которого почти непременно выступают соплеменники автора. "Шуты", "Полюшко-поле"… На многие языки переведены романы "Пес" и "Чисто поле"… Думаю, Перец Маркиш был бы горд тем, какое место занимает на литературном "полюшке-поле" его сын.
"Каневских на переправе не меняют" - так нью-йоркская газета "Новое русское слово" озаглавила свое интервью с Александром Каневским. Подобных личностей не меняют, хоть в советские времена нам внушали, что "незаменимых нет". Братья в самом деле незаменимы: Леонид - на театральной сцене, а Александр - в дефицитнейшем сатирико-юмористическом литературном жанре.
Леонид почти ежедневно - и заслуженно - принимает аплодисменты в свой адрес, а потому сейчас хочу обратить свои аплодисменты главным образом к Александру. Да и так сложилось, что я чаще общаюсь с Сашей.
Давно знал я его блестяще остроумные (острые и умные в равной степени!) повести, рассказы и фельетоны. Но здесь, в Израиле, прочитал и те Сашины произведения, коих раньше не знал. Удовольствие получил большое! Вроде он "подмечает" негативное, а то и драматично неприемлемое для людской жизни, вроде осуждает и обличает, а настроение преподносит оптимистичное. Смех сквозь слезы, сквозь жизнь…
Если вечный двигатель в науке еще не изобретен, то в жизни человеческой на Обетованной земле он существует: это Александр Каневский. Создал сатирический журнал "Балаган", а тот родил сына по имени "Балагаша". Но для энергии Александра этого было недостаточно. Ее вполне хватило и на создание в Тель-Авиве Международного центра юмора. Однако и это не исчерпало возможности той энергии: Александр Каневский стал организатором Международных фестивалей смеха, которые "просмеялись" по всему Израилю. Неуемен этот дар. А значит, еще посмеемся "над тем, что кажется смешно", и даже над тем, что кажется грустным… Я всегда рад встречам и телефонным разговорам с Александром Каневским: заряжаюсь оптимизмом.
Рассказывают, что во время одной из встреч со студентами Джон Кеннеди устроил нежданный экзамен: поинтересовался, кто в таком-то году (уж не помню в каком!) был президентом Франции, кто королевствовал в Великобритании, а кто царствовал в России… Студенты принялись напряженно тормошить свою память, но почти ничего точного извлечь из нее не смогли. Тогда Кеннеди спросил, кто в том же году и в тех же государствах олицетворял собою пиршество музыки, литературы, живописи. Чуть ли не все были "в курсе".
- Теперь вам ясно, какая разница между ними и нами, политиками? - так примерно сказал президент. Или даже воскликнул. Хотя и среди политиков есть, разумеется, личности выдающиеся.
Накануне визита Булата Окуджавы в Израиль было объявлено, что на Святую землю прибывает "Его Величество". Это не выглядело преувеличением: я тоже ощущал приезд Окуджавы не гастролями, а уникальным визитом. И не просто российского поэта, а именно - короля поэтов России. Полагаю, что истинное положение Окуджавы в русской культуре привела на Обетованной земле в соответствие с его неофициальным "званием" и Лариса Герштейн. Обычных королей можно без короны не опознать, а королей в науке, культуре, искусстве коронует талант, который утаить невозможно.
На концерте, в перерыве, мы с Таней встретились с Булатом и женой его Олей. Бурно возрадовались… Тоже простились до скорой встречи. И тоже оказалось, что навсегда.
Бывает и так, что большой художник приобщается не только к власти над мыслями и сердцами, а к власти самой что ни на есть буквальной. Однажды Булат Окуджава размечтался, как бы ему стали распахивать объятия начальственные кабинеты, если бы в них воцарились поэты и ближайшие его друзья. Среди них первой он назвал Беллу Ахмадулину. Женщину, красавицу, поэта.
Художник у власти, женщина-художник у власти… Случается, что это к добру. Однако не все - далеко не все! - со мной солидарны. И среди оппонентов - даже гений прошлого. Хрестоматийно известна фраза Людвига ван Бетховена, обращенная к Иоганну Вольфгангу Гёте: "Я думал, вы король поэтов, а вы, оказывается, поэт королей". Бетховен не мог быть не прав в музыке, но в воззрениях своих ("пока не требует поэта к священной жертве Аполлон"!), как и все смертные, вполне мог ошибаться. Близость великого творца и мыслителя ко двору, его служебное премьерство в правительстве веймаровского - пусть маленького! - государства были на большую пользу той стране и ее гражданам. Фридрих Шиллер, к примеру, мог когда угодно и без малейшего спроса вторгаться в премьерский кабинет, как Булат мечтал входить в начальственные апартаменты Беллы. Ну, а литературный и философский гётевский гений, не признававший, как всякий гений, ограниченного пространства, принадлежал всей планете. Право же, коль осуждать мастеров культуры (не разобравшись и, так сказать, скопом!) за причастность к власти, надо немедля выразить недовольство не только поведением Гёте, но и Жуковского, а заодно и Грибоедова с Тютчевым (верноподданных царских послов!). В этом случае, безусловно, надо бы осудить Салтыкова-Щедрина за его губернаторство и Гончарова, который в литературе победно выдержал испытание временем, однако сочинял не только "Обломова", "Обрыв" и "Обыкновенную историю", но и цензорские демарши.
Много на белом свете муниципалитетов и мэрий. Но муниципалитет города городов другой мэрии не подобен. И служащим его надлежит быть служителями. Среди их голосов один голос может исполнять и исполняет исключительно сольную партию. То голос Ларисы Герштейн. Ныне стало принято совмещать профессии певца и поэта. Мало ли что может смешать, обесцветить и размыть "массовая культура"! В России, мне думается, для подобного "совмещения" были рождены Булат Окуджава, Владимир Высоцкий и Александр Галич. Может, еще несколько (всего несколько!) поэтов и бардов… Смеет ли войти в операционную не хирург и дерзнуть произвести операцию? Смеет ли не пилот взять в руки штурвал и попытаться посадить авиалайнер? Не могут, не смеют… А разве поэт - это не призвание, не профессия избранных? Да простится, что повторяюсь…
Лариса Герштейн соединяет мудрость и очарование поэзии с мудростью и очарованием музыки.
Если бы меня спросили, что позволило Ларисе Герштейн войти, по воле избирателей, в "главные структуры" (да простится заодно уж и казенный термин!) муниципалитета, я бы ответил: голос певицы. Голос этот воплощает в себе то, чего люди ждут от проповедника, проводника и от лидера: проникновения, понимания. Голос этот обнажает строгую доброту и сильный характер, способный не только провозглашать человечность, но и действенно ее утверждать.
Бог, как известно, предоставил людям свободу выбора. В этом высшая (небесная!) демократия… Город городов по собственному выбору дозволил художнику служить своей эстетической судьбе. И гражданской, человеческой тоже.
Песни Ларисы Герштейн конкретны, но и общечеловечны, как всякая подлинная культура. А житейская помощь людям, благодаря которой и искусству к ним проще пробиться, для Ларисы конкретна всегда: крыша над головой, возможность не разлучиться с профессией, сберечь или спасти здоровье, подарить людям свет не в конце тоннеля, а в самом начале бытия, в его юную пору. Нередко приходится не одну лишь сердечность, но и "власть употребить". В таком единении художника, озабоченного душой человеческой, и государственного деятеля, озабоченного повседневной людской судьбой, я вижу образ Ларисы Герштейн.
В Москве мы жили в одном доме, поднимались вверх и спускались вниз в одном лифте: я знал, что это чета "кукольников" с мировым именем - муж режиссер, а жена актриса. Он - Леонид Хаит, а она - Ася Левина… Обе наши семьи как бы готовились к взаимной откровенности и даже к братству. Это угадывалось в мимолетных взглядах и в том, как мы здоровались и желали друг другу добра. Но главное произнесено не было, точно чего-то ждали… Главное было произнесено в Тель-Авиве.
- Пора уж как следует познакомиться, - сказала Ася, встретив нас возле супермаркета.
И вдруг выяснилось, что мы всё друг о друге знали.
Мы с Таней видели в образцовском театре поставленные Леонидом Хаитом спектакли, а после - в Московском кукольном, где он сделался главным режиссером. Оказалось, что я помнил почти слово в слово хвалебные слова Василия Аксенова о спектакле Хаита, сотворенном в Харькове. (И там он тоже был главным режиссером, но ТЮЗа. Редкостного ТЮЗа!) Асино искусство долгие годы неотделимо от искусства мужа.
А еще я вспомнил, сколь хвалебными аттестациями награждал Леню Сергей Образцов. Леня же вспомнил о том, что намеревался (и даже мечтал!) создать представление по моей юмористической повести "Под чужим именем". Получилось, что в прежнем нашем общении каждый действовал как бы "под чужим именем", а на Святой земле мы, наконец, представились друг другу, назвав имена настоящие. И раскрыли чувства, кои давно тяготели друг к другу.
И вот мы опять живем на одной улице. Сколько на свете улиц! А поди ж ты… Неисповедимы пути Господни! В Москве мы обитали на улице Черняховского (полководца беспримерных сражений с фашизмом!). А тут, не так уж далеко от нас, улица Черниховского (прославленного еврейского писателя). Разница лишь в одной букве. Здесь мы живем на улице Рубинштейна (не композитора, не автора оперы "Демон", и не брата его - легендарного директора Московской консерватории, и не пианиста-виртуоза, но все же - на улице Рубинштейна!). Все перемешалось и словно бы непересекаемое пересеклось. Неисповедимы пути…
Когда-то папа, не знавший и слова ни на идиш, ни на иврите, почему-то привел меня в еврейский театр. И там, в одном спектакле с Вениамином Зускиным, играла совсем юная актриса Этель Ковенская. А потом я встретил ее на сцене Театра имени Моссовета в "Маскараде" - вместе с Мордвиновым (он был Арбениным, а она - Ниной), затем с Мордвиновым же увидел ее в "Отелло" - он был венецианским мавром, а она Дездемоной. Теперь и Этель живет по соседству. Нас - не на сцене, а в жизни - познакомили и сдружили Хаиты.