Новая книга Бенедикта Сарнова "Сталин и писатели" по замыслу автора должна состоять из двадцати глав. В каждой из них разворачивается сюжет острой психологической драмы, в иных случаях ставшей трагедией. Отталкиваясь от документов и опираясь на них, расширяя границы документа, автор подробно рассматривает "взаимоотношения" со Сталиным каждого из тех писателей, на чью судьбу наложило свою печать чугунное сталинское слово.
В первую книгу из двадцати задуманных автором глав вошли шесть: "Сталин и Горький", "Сталин и Маяковский", "Сталин и Пастернак", "Сталин и Мандельштам", "Сталин и Демьян Бедный", "Сталин и Эренбург".
Содержание:
ОТ АВТОРА 1
СТАЛИН - И ГОРЬКИЙ 1
СТАЛИН - И МАЯКОВСКИЙ 30
СТАЛИН - И ПАСТЕРНАК 40
СТАЛИН - И МАНДЕЛЬШТАМ 60
СТАЛИН И ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ 79
СТАЛИН И ЭРЕНБУРГ 104
Примечания 144
ОТ АВТОРА
Первоначальный замысел этой книги возник у меня очень давно. Он был тогда весьма скромен. Я хотел просто собрать все письма писателей Сталину и, если таковые были, письма Сталина писателям.
Но при всей непритязательности этого замысла, даже в таком скромном варианте он был тогда (в хрущевско-брежневские времена) неосуществим.
Самые интересные, как мне тогда казалось, документы (обращенные к Сталину письма Зощенко, Булгакова, Замятина) я знал по ТАМ или САМиздату. (Письмо Замятина, например.) Даже просто опубликовать их, собрав в одну книгу, по цензурным условиям того времени было невозможно.
Ну, а потом, когда сделать это уже можно было без всяких цензурных препон, замысел утратил жгучий интерес запретного плода и как-то поблек.
Почему же теперь я вдруг решил к нему вернуться?
Отчасти меня подтолкнули к этому новые документы из открывшихся архивов (например, опубликованная в 90-е годы сенсационная переписка Сталина с Шолоховым: пятнадцать писем и записок Шолохова Сталину, письмо и две телеграммы Сталина Шолохову; не публиковавшиеся в советское время письма Горького Сталину и многие другие не менее сенсационные документы, публикация которых стала возможна только в постсоветское время).
Но главным было не это.
Мысленно выстроив эту свою будущую книгу по главам ("Сталин и Горький", "Сталин и Маяковский", "Сталин и Пастернак", "Сталин и Мандельштам" и т.д.), я вдруг увидал, что каждая из этих глав в свете новых, открывшихся за последние годы документов и свидетельств современников представляет собой сюжет острой психологической драмы, в иных случаях (Горький, Булгаков, Мандельштам) ставшей трагедией.
Мне показалось необычайно заманчивым, отталкиваясь от документов и опираясь на них, расширяя, как это декларировал Тынянов, границы документа, внимательно и по возможности подробно рассмотреть "взаимоотношения" со Сталиным каждого из тех писателей, на чью судьбу наложило свою печать чугунное сталинское слово.
Слово "взаимоотношения" я взял в кавычки, потому что в иных случаях эти взаимоотношения были реальными и даже личными (Горький, Демьян Бедный), в других - заочными (Булгаков, Замятин, Эренбург), а иногда и вовсе сводились к какому-нибудь одному, брошенному Сталиным слову. (Так было, например, с Платоновым, на тексте раннего рассказа которого Сталин написал только одно слово: "Сволочь!". Но тень этого слова легла на всю последующую жизнь писателя, определила всю его страшную, трагическую судьбу.)
И тем не менее в каждой из рассматриваемых мною историй это были именно взаимоотношения - напряженный, страстный, драматический (пусть даже мысленный) диалог жертвы с палачом, иногда - если жертве случалось пережить палача - продолжающийся даже и после смерти последнего.
Приступая к реализации этого своего замысла, я наметил для себя двадцать таких сюжетов:
1. Сталин и Горький
2. Сталин и Маяковский
3. Сталин и Пастернак
4. Сталин и Мандельштам
5. Сталин и Демьян Бедный
6. Сталин и Эренбург
7. Сталин и А.Н. Толстой
8. Сталин и Шолохов
9. Сталин и Замятин
10. Сталин и Булгаков
11. Сталин и Платонов
12. Сталин и Зощенко
13. Сталин и Ахматова
14. Сталин и Пильняк
15. Сталин и Фадеев
16. Сталин и Бабель
17. Сталин и Михаил Кольцов
18. Сталин и Николай Эрдман
19. Сталин и Симонов
20. Сталин и Афиногенов.
Итак, двадцать глав (их, конечно, могло быть и больше), двадцать историй взаимоотношений каждого из тех, к чьей судьбе я собираюсь прикоснуться, с человеком, в официальный титул которого, помимо разных других словесных формул ("Отец народов", "Корифей всех наук" и проч.), входила и такая: "Лучший друг советских писателей".
Сперва я наивно предполагал, что все эти главы войдут в одну книгу. Но уже в процессе работы над первой главой ("Сталин и Горький") понял, что для реализации всего замысла не только одной, но даже и двух книг, пожалуй, будет мало. В поле моего зрения попадали всё новые факты и документы, о которых я раньше не знал и даже о существовании которых не догадывался, возникали новые соображения, рождались и складывались новые сюжеты. В общем, книга, как это всегда бывает, писала себя сама. И получалась уже совсем не такой, какой я ее задумал.
Так вот и вышло, что в первый том этой задуманной мною панорамы вошло всего-навсего шесть глав. А сколько их окажется, когда вся она будет (если будет) завершена, я теперь уже и сам не знаю.
Бенедикт САРНОВ
2 августа 2007 года
СТАЛИН
И ГОРЬКИЙ
ДОКУМЕНТЫ
Дорогой Иосиф Виссарионович!
"Руль" сообщает, что в Чите какой-то журнал не похвалил меня и за это понес наказание. Считая выговор ЦК новосибирцам, это - второй случай. Я вполне уверен, что будет 3-й, 10-й и т.д. Я считаю это явление совершенно естественным и неизбежным, но не думаю, что нужно наказывать пишущих про меня нелестно или враждебно.
Враждебных писем я, как и Вы, как все мы, "старики" - получаю много. Заскоки и наскоки авторов писем убеждают меня, что после того, как партия столь решительно ставит деревню на рельсы коллективизма - социальная революция принимает подлинно социалистический характер. Это - переворот почти геологический и это больше, неизмеримо больше и глубже всего, что было сделано партией. Уничтожается строй жизни, существовавший тысячелетия, строй, который создал человека крайне уродливо своеобразного и способного ужаснуть своим животным консерватизмом, своим инстинктом собственника. Таких людей - два десятка миллионов. Задача перевоспитать их в кратчайший срок - безумнейшая задача. И, однако, вот она практически решается.
Вполне естественно, что многие из миллионов впадают в неистовое безумие уже по-настоящему. Они даже и не понимают всей глубины происходящего переворота, но они инстинктивно, до костей чувствуют, что начинается разрушение самой глубочайшей основы их многовековой жизни. Разрушенную церковь можно построить вновь и снова посадить в нее любого бога, но когда из-под ног уходит земля, это непоправимо и навсегда. И вот люди, механически усвоившие революционную фразу, революционный лексикон, бешено ругаются, весьма часто скрывая под этой фразой мстительное чувство древнего человека, которому "приходит конец". Обратите внимание: из Сибири, с Д[альнего] Востока ругаются всего крепче, там и мужик крепче.
Но "брань на вороту не виснет", мне она жить не мешает, а в работе - поощряет. Человек я, как Вы знаете, беспартийный, значит: все, что по моему адресу, - партию и руководящих членов ее не задевает. Пускай ругаются. Тем более, что некоторые, даже многие ругаются по недоразумению, по малограмотности, и когда им объяснишь суть дела, перестают. Многие торопятся заявить о своей ортодоксальности, надеясь кое-что выиграть этим - и выигрывают.
А, в общем, все идет отлично. Гораздо лучше, чем можно было ожидать. Так что не наказывайте ругателей, Иосиф Виссарионович, очень прошу Вас. Те из них, которые неизлечимы, не стоят того, чтобы думать о них, а которые легко заболели, - вылечатся. Жизнь наша - талантливейший доктор.
Пользуясь случаем, еще раз поздравляю с полустолетней службой жизни. Хорошая служба. Будьте здоровы!
А. Пешков
А для "Литературной учебы" - напишете? Надобно написать. Для начинающих литераторов это будет полезно. Очень. Напишите!
А. П[ешков].
Уважаемый Алексей Максимович!
Приехал из отпуска недавно. Раньше, во время съезда, ввиду горячки в работе, не писал Вам. Это, конечно, не хорошо. Но Вы должны меня извинить. Теперь другое дело, - теперь могу писать. Стало быть, есть возможность загладить грех. Впрочем: "не согрешив, - не раскаешься, не раскаявшись, - не спасешься"…
Дела у нас идут неплохо. Телегу двигаем; конечно, со скрипом, но двигаем вперед. В этом все дело.
Говорят, что пишете пьесу о вредителях, и Вы не прочь были бы получить материал соответствующий. Я собрал новый материал о вредителях и посылаю вам на днях. Скоро получите.
Как здоровье?
Когда думаете приехать в СССР?
Я здоров.
Крепко жму руку.
И. Сталин
2 ноября 1930 г.
Дорогой Иосиф Виссарионович,
Крючков привез мне Вашу записку, спасибо за привет. Очень рад узнать, что Вы за лето отдохнули.
Был совершенно потрясен новыми, так ловко организованными актами вредительства и ролью правых тенденций в этих актах. Но вместе с этим и обрадован работой ГПУ, действительно неутомимого и зоркого стража рабочего класса и партии. Ну, об этих моих настроениях не буду писать, Вы их поймете без лишних слов, я знаю, что и у Вас возросла ненависть ко врагам и гордость силою товарищей. Вот что, дорогой И[осиф] В[иссарионович], - если писатели Артем Веселый и Шолохов будут ходатайствовать о поездке за границу - разрешите Вы им это; оба они, так же как Всеволод Иванов, привлечены к работе по "Истории гражданской войны", - к обработке сырого материала, работа их будет редактироваться историками под руководством М.Н. Покровского - мне, да и для них, было бы полезно поговорить о приемах этой работы теперь же, до весны, когда я приеду.
На днях в Неаполь прибудут 200 человек "ударников", поеду встречать их. Очень рад потолковать с этими молодцами.
Пьесу о "вредителе" бросил писать, не удается, мало материала. Чрезвычайно хорошо, что Вы посылаете мне "новый"! Но - еще лучше было бы, конечно, если б нового в этой области не было.
Сегодня прочитал в "Эксельциоре" статью Пуанкаре. На мой взгляд - этой статьей он расписался в том, что ему хорошо известны были дела "промышленной" и "крестьянской" партий, что Кондратьевы и К - люди, не чуждые ему. Очевидно, и вопрос об интервенции двигается вперед понемножку. Однако я все еще не могу поверить в ее осуществимость, "обстановочка" для этого, как будто, неподходяща. Но Вам виднее, конечно.
Чувствую, что пришла пора везти старые косточки мои на родину. Здоровье, за лето, окрепло. Держу строгий режим. Приеду к Первому мая.
Крепко жму Вашу руку, дорогой товарищ.
А. Пешков
4
ПИСЬМО И.В. СТАЛИНА А.М. ГОРЬКОМУ
[не позднее 15 декабря 1930 г.]
Привет Алексею Максимовичу!
Пишу с некоторым запозданием, т.к. диппочта идет к вам, в Италию лишь в определенные сроки, кажется, раз в 20 дней.
Шолохов и другие уже отправились к Вам. Им дали все, что требуем для поездки.
Показаний Осадчего не посылаю, т.к. он их повторил на суде, и Вы можете познакомиться с ними по нашим газетам.
Видел т. Пешкову. Доктор Левин будет у Вас на днях. Останется месяц-полтора или больше - как скажете.
Процесс группы Рамзина окончился. Решили заменить расстрел заключением на 10 и меньше лет. Мы хотели этим подчеркнуть три вещи: а) главные виновники не рамзиновцы, а их хозяева в Париже - французские интервенты с их охвостьем "Торгпромом"; б) людей раскаявшихся и разоружившихся советская власть не прочь помиловать, ибо она руководствуется не чувством мести, а интересами советского государства; в) советская власть не боится ни врагов за рубежом, ни их агентуры в СССР.
Дела идут у нас неплохо. И в области промышленности, и в области сельского хозяйства успехи несомненные. Пусть мяукают там, в Европе, на все голоса все и всякие ископаемые средневекового периода о крахе СССР. Этим они не изменят ни на йоту ни наших планов, ни нашего дела. СССР будет первоклассной страной самого крупного, технически оборудованного промышленного и сельскохозяйственного производства. Социализм непобедим. Не будет больше "убогой" России. Кончено! Будет могучая и обильная передовая Россия.
15-го созываем пленум ЦК. Думаем сменить т. Рыкова. Неприятное дело, но ничего не поделаешь: не поспевает за движением, отстает чертовски (несмотря на желание поспеть), путается в ногах. Думаем заменить его т. Молотовым. Смелый, умный, вполне современный руководитель. Его настоящая фамилия не Молотов, а Скрябин. Он из Вятки. ЦК полностью за него.
Ну, кажется, хватит.
Жму руку.
И. Сталин
P.S. Если действительно решили приехать к весне, хорошо бы поспеть к 1 мая, к параду.
5
ПИСЬМО И.В. СТАЛИНА А.М. ГОРЬКОМУ
10 января 1931 г.
Дорогой Алексей Максимович!
Посылаю документы о 1) группе Кондратьева и 2) о меньшевиках. Просьба - не принимать близко к сердцу содержимое этих документов, не волноваться. Герои документов не стоят того. К тому же есть на свете подлецы почище этих пакостников.
У нас дела идут хорошо. Неважно обстоит дело с транспортом (слишком большой груз навалили), но выправим в ближайшее время.
Берегите здоровье.
Привет!
И. Сталин
6
ИЗ ПИСЬМА А.М. ГОРЬКОГО И.В. СТАЛИНУ
12 ноября 1931 года
…мне прислали фельетон Ходасевича о пьесе Булгакова. Ходасевича я хорошо знаю: это - типичный декадент, человек физически и духовно дряхлый, но преисполненный мизантропией и злобой на всех людей. Он не может - не способен - быть другом или врагом кому или чему-нибудь, он "объективно" враждебен всему существующему в мире, от блохи до слона, человек для него - дурак, потому что живет и что-то делает. Но всюду, где можно сказать неприятное людям, он умеет делать это умно. И - на мой взгляд - он прав, когда говорит, что именно советская критика сочинила из "Братьев Турбиных" антисоветскую пьесу. Булгаков мне "не брат и не сват", защищать его я не имею ни малейшей охоты. Но - он талантливый литератор, а таких у нас - не очень много. Нет смысла делать из них "мучеников за идею". Врага надобно или уничтожить, или перевоспитать. В данном случае я за то, чтоб перевоспитать. Это - легко. Жалобы Булгакова сводятся к простому мотиву: жить нечем. Он зарабатывает, кажется, 200 р. в м-ц. Он очень просил меня устроить ему свидание с Вами. Мне кажется, это было бы полезно не только для него лично, а вообще для литераторов-"союзников". Их необходимо вовлечь в общественную работу более глубоко. Это - моя забота, но одного меня мало для успеха, и у товарищей все еще нет твердого определенного отношения к литературе и, мне кажется, нет достаточно ясной оценки ее культурного и политического значения. Ну - достаточно!
Будьте здоровы и берегите себя. Истекшим летом, в Москве, я изъяснялся Вам в чувствах моей глубокой, товарищеской симпатии и уважения к Вам. Позвольте повторить это. Это - не комплименты, а естественная потребность сказать товарищу: я тебя искренно уважаю, ты - хороший человек, крепкий большевик. Потребность сказать это удовлетворяется не часто, Вы это знаете. А я знаю, как Вам трудно бывает. Крепко жму руку, дорогой Иосиф Виссарионович.
12.XI.31. А.Пешков
7
ПИСЬМО А.М. ГОРЬКОГО И.В. СТАЛИНУ
25 января 1932 г.
Дорогой Иосиф Виссарионович, -
Прилагаю копию письма моего Илье Ионову, я очень прошу Вас обратить внимание на вреднейшую склоку, затеянную этим ненормальным человеком и способную совершенно разрушить издательство "Академия". Ионов любит книгу, это, на мой взгляд, единственное его достоинство, но он недостаточно грамотен для того, чтоб руководить таким культурным делом. Я знаю его с 18-го года, наблюдал в течение трех лет, он и тогда вызывал у меня впечатление человека психически неуравновешенного, крайне - "барски" - грубого в отношениях с людьми и не способного к большой ответственной работе. Затем мне показалось, что поездка в Америку несколько излечила его, но я ошибся, - Америка только развила в нем заносчивость, самомнение и мещанскую - "хозяйскую" - грубость. Он совершенно не выносит людей умнее и грамотнее его и по натуре своей - неизлечимый индивидуалист в самом плохом смысле этого слова.
Мне кажется, что его следовало бы заменить в "Академии" другим человеком, и - не одним даже. Не пригодятся ли на эту работу: Лев Каменев, Сутырин, П.С.Коган или кто-нибудь другой? Дело очень крупное, требует больших знаний.
Тихонов и Виноградов защищаются мною отнюдь не по личным симпатиям, а именно потому, что это люди знающие. Сейчас я составляю планы изданий для молодежи - "Историю женщины от первобытных времен до наших дней", "Историю всемирного купца", "Историю русского быта", т.е. историю средней буржуазии - мещанства. Работа над этими изданиями требует серьезных культурных сил.
Прилагаю также письмо некоего Иринина. Я не знаю - кто он, но слышал, что служит в одном из наших берлинских учреждений. Письмо - сумбурное, как видите.
За три недели, которые прожил у меня Авербах, я присмотрелся к нему и считаю, что это весьма умный, хорошо одаренный человек, который еще не развернулся как следует и которому надо учиться. Его нужно бы поберечь. Он очень перегружен работой, у него невроз сердца и отчаянная неврастения на почве переутомления. Здесь его немножко лечили, но этого мало. Нельзя ли ему дать отпуск месяца на два, до мая? В мае у него начинается большая работа, большая работа по съезду писателей и подготовке к празднованию 15 октября.
Очень прошу Вас: распорядитесь, чтоб выпустили сюда литератора Михаила Слонимского, он едет для работы над новым романом. Слышу много отрадного о произведениях Шолохова, Фадеева, Ставского, Горбунова, кажется, 32-й будет урожайным годом по литературе.
Завтра в Неаполе спускают на воду второй траллер "Амурец", недавно спущен и ушел на Дальвосток - "Уссуриец". Очень хороши ребята - командный состав - на этих судах. Третье судно будет спущено в феврале.
Огорчен я тем, что развернутый план "Истории гр[ажданской] войны" все еще не проверен. Так хотелось бы выпустить первый том ее к 15 году!
О намерениях италианцев не буду писать, наверное, Вы знаете это лучше меня.