В ходе операции 21 сентября 1943 года к нам на командный пункт прибыл представитель Ставки маршал Жуков. На наблюдательном пункте собрали нескольких командиров корпусов и дивизий. Выслушав краткие доклады командиров, Г. Жуков в очень скупых выражениях с предельной ясностью оценил обстановку, внес коррективы в дислокацию частей и в план операции. Суровую отповедь дал он поведению и методам командования Кулика. Он приказал Кулику не вмешиваться больше в командование боевой операцией, возложив эти функции на заместителя командующего. Вскоре, к счастью, Кулик был отстранен.
Маршал Жуков был высоко одаренным и выдающимся советским полководцем. На фронте у него не было мягкости и деликатности А.М. Василевского, сдержанности и корректности К.К. Рокоссовского (под командованием которого я участвовал в Сталинградской битве). Он был суров, непреклонен, порою груб. Но каждая порученная ему фронтовая (или нескольких фронтов) операция оплодотворялась его полководческим даром. Жукова по заслугам сопровождала легендарная слава: "Где Жуков - там победа".
Я относился к Жукову с огромным уважением и почитанием.
С войны Жуков вернулся трижды Героем Советского Союза и закрепился в сознании всего народа как самый популярный и прославленный полководец. По этой причине (Сталин не любил делить ни с кем никакой славы) или по другим, но он вдруг был отстранен от всех своих постов в Москве и направлен в Свердловск командовать войсками Уральского военного округа.
И вот мы в депутатских креслах в Большом Кремлевском дворце. Вспоминаем фронтовые времена. И тут же рядом Игорь Васильевич Курчатов - крупнейший ученый-физик в области использования атомной энергии и руководитель работ по управлению ядерными реакциями застенчиво и как бы виновато говорит о себе: он настолько засекречен и занят, что ему не разрешен был даже выезд на Урал для встречи со своими избирателями, чем он очень огорчен.
Действительно, И.В. Курчатов был лицом сверхзасекреченным. До августа 1945 года, пока над Хиросимой и Нагасаки не взорвалось оружие чудовищной разрушительной силы, мы, советские ученые, не имевшие к этому делу прямого отношения, мало что знали об атомной проблематике. Даже в кругах Академии наук было широко распространено мнение, что работа в области ядерной физики бесперспективна, т. к. для осуществления ядерных превращений нужно затратить больше реальной энергии, чем будет получено освобожденной энергии.
В Соединенных Штатах Америки все работы в области атомной энергии велись в обстановке строжайшей тайны.
О наших же работах в области ядерной энергии вообще никто не произносил ни слова. Лишь в кругу близко стоящих к правительственным сферам таинственно называлось имя Курчатова как главного теоретика и организатора этих работ.
Лишь много позже стало известно, что выдающийся советский ученый и организатор И.В. Курчатов уже весной 1939 г. поставил вопрос перед правительством о возможном оборонном значении работ по осуществлению самоподдерживающейся ядерной цепной реакции, имея в виду лихорадочные попытки фашистской Германии создать ядерное оружие. Как впоследствии писал академик А.И. Александров, уже тогда оценивалось, что деление одного килограмма урана вызовет выделение энергии, равной взрыву 20 тысяч тонн тола.
Преодолевая величайшие трудности, под руководством Игоря Васильевича Курчатова коллектив советских ученых - физиков, химиков, металлургов, инженеров, рабочих проник в тайну производства плутония - ядерной взрывчатки. Первый советский экспериментальный атомный реактор на ураново-графитовой основе 25 декабря 1946 г. был пущен. А в 1949 г. Советский Союз, опрокинув все пессимистические прогнозы американцев, произвел испытание атомного оружия. Это знаменовало собой конец монополии США на ядерное оружие, со всеми вытекающими отсюда последствиями на мировой арене.
И вот я сижу рядом с Игорем Васильевичем, смотрю на него и думаю: в какие же тайны материи проник мозг этого человека. Какие исполинские силы Вселенной обуздали эти руки. В последующие годы я неоднократно слушал сообщения Курчатова в высших органах власти.
Павел Петрович Бажов, с добрыми, ласковыми глазами, чем-то напоминающий рождественского Деда Мороза, обольщает нас рассказами о сказочных красотах Урала.
…Работа сессии шла "нормально" - как работа всех предыдущих и последующих сессий Верховного Совета.
Без каких-либо вопросов и обсуждений на заседаниях палат единогласно принимались заготовленные предложения о председателях и заместителях Председателей Совета Союза и Совета Национальностей, о порядке дня сессии, о составе постоянных комиссий законодательных предположений, бюджетной и по иностранным делам. В последующие годы было прибавлено ещё несколько комиссий (экономическая, по науке и культуре). Но все знают, что комиссии эти никакой роли в жизни государства не играют и чаще всего не работают вообще, хотя могли бы быть очень важными инструментами советской парламентской демократии.
Дальше обычно заслушиваются доклады о государственном бюджете и народнохозяйственном плане на предстоящий год. По этим докладам в течение нескольких дней в обеих палатах ведутся прения. Но эти прения на 9/10 никакой связи с содержанием докладов не имеют. Депутаты, которым предназначено выступать, прибывают на сессии с заранее подготовленным текстом, который во всех случаях представляет собой самоотчет или сообщение о положении дел (или выполнении плана) в данной республике, области, на предприятии, в колхозе, отрасли культуры. На проектировку бюджета или плана ход прений никакого влияния не оказывает, хотя иногда ради декорума по окончании прений и "подкидывается" какая-то сумма на такой-то объект, упомянутый в прениях.
Иногда на сессию выносится какой-нибудь международный вопрос. В таком случае заранее в аппарате ЦК и в редакции "Правды" заготавливается несколько текстов речей в прениях, каждая из которых вручается для произнесения определенному депутату: секретарю обкома, академику, военачальнику, сталевару, доярке, учительнице.
Председатель Совета Министров и члены правительства - министры, идя на сессию, и не помышляют о том, что нужно доказать депутатам, убедить их в правильности линии и практической деятельности правительства или данного министерства, испросить согласия на такие-то важнейшие мероприятия на предстоящий год и т.д. Они знают, что фактически никто из них не подотчетен парламенту.
Ни один из руководителей, идя на сессию, не опасается, что он может здесь подвергнуться критике. Все депутаты достаточно дисциплинированны и знают, что критиковать кого-либо из руководителей можно лишь в том случае, если на это дана команда сверху. Тогда уже каждый из выступающих должен присоединиться к критике и подвесить на критикуемого свою гирю. Иначе он может быть заподозрен в сочувствии к тому, в отношении которого сверху "дана команда".
При сложившихся порядках функционирования советской демократии совершенно исключается такая процедура: скажем, Председатель Совета Министров Н. Хрущев вносит на рассмотрение сессии проект Закона о реорганизации управления промышленностью: ликвидации министерств и переходе к системе совнархозов. Одни депутаты поддерживают законопроект. Другие возражают. Третьи принимают основу законопроекта, но вносят поправки, дополнения. В споре рождается истина.
Голосование выявляет волю большинства. Законопроект со всеми поправками, изменениями, дополнениями, пройдя через горнило коллективной мысли и коллективного опыта депутатов, становится Законом. Меньшинство подчиняется большинству.
Повторяю, такой, казалось бы, совершенно нормальный порядок работы высокой ассамблеи у нас абсолютно исключен, Никаких вопросов по законопроектам, тем более с оттенком сомнения, на сессиях задавать не принято. Обсуждение ведется только в духе безоговорочного одобрения доклада и законопроекта, т.е. теряет всякие элементы обсуждения. Голосование может дать только единственный результат - единогласное утверждение выдвинутых предложений, т.е. теряет смысл и цель само голосование.
За 8 лет моего пребывания в депутатах Верховного Совета СССР не было ни единого случая, чтобы какой-либо депутат по какому-либо вопросу даже в стадии обсуждения высказался отрицательно по проекту, а тем более проголосовал бы против или хотя бы воздержался от голосования. Не было такого случая ни до меня, ни после меня. А если бы такой случай произошел, если бы по проекту, внесенному на сессию Сталиным, Хрущевым или любым другим руководителем кто-то из депутатов высказался или проголосовал против или даже воздержался при голосовании, то он был бы объявлен антипартийным человеком или душевнобольным. Поэтому с таким неизменным и абсолютным единодушием обсуждаются и решаются на сессиях все вопросы.
В свободное от заседаний время депутатов хорошо и бесплатно кормят. На время сессий обычно организуется выставка промтоваров или открывается магазин, где депутаты могут приобрести дефицитные вещи: шерстяные кофты, обувь, продукты и пр. По вечерам депутатов водят на спектакли.
На пятый или шестой день сессии без каких-либо обсуждений, вопросов, персональных отводов, единогласно утверждаются все указы, принятые между сессиями, а на первых сессиях после выборов открытым голосованием избирается Президиум Верховного Совета СССР и утверждается правительство - Совет Министров СССР.
Нагруженные покупками, депутаты разъезжаются по домам до следующего года.
Такой была сессия и на этот раз.
Через 5 лет снова собралась очередная сессия Верховного Совета. И снова мы оказались с маршалом Жуковым на соседних креслах. Только теперь он был министром обороны Советского Союза, а я - Секретарем Центрального Комитета партии. Оба мы - кандидаты в члены Президиума ЦК. И сидели мы уже не в зале, а в президиуме сессии.
Сессия двигалась вперед с равномерностью и безупречностью идеально отлаженного механизма, действующего на холостом ходу. Помощники же время от времени подносили нам папки с бумагами, требовавшими срочного рассмотрения.
Вдруг Георгий Константинович обратился ко мне с вопросом:
- Слушай, Дмитрий Трофимович, ты у нас теоретик, разъясни мне пожалуйста - зачем мы каждый год устраиваем такую петрушку?
- Какую петрушку?
- А вот такие сессии. Ведь все мы люди занятые. У каждого дел по горло. Зачем же мы отрываем тысячи занятых людей на такие сессии, которые ничего на деле не обсуждают и ничего не решают? Кого мы обманываем?
Я перевел это в шутку:
- Ты, Георгий Константинович, говоришь, что я теоретик. А ведь это вопрос не теоретический, а организационный. Поэтому задай его Хрущеву.
Мы посмеялись. Посмеялись, конечно, горьким смехом.
Прошло ещё 10 лет. Я пишу эти строки в декабре 1966 года. Идет очередная сессия Верховного Совета. Я уже давно не депутат. Отставлен от депутатства и четырежды Герой Советского Союза маршал Жуков. Замурована в Кремлевской стене урна с прахом Курчатова. В могиле Бажов.
Идет смена поколений. Вступившее и вступающее в жизнь поколение молодых людей воспитано на учении Маркса-Ленина. Оно не знает ни старой жизни, ни частнособственнической идеологии. Оно понимает всё величие побед социализма. Но оно знает вместе с тем, какую чашу страданий испили многие из поколения их отцов в эпоху Сталина. Сколько попрания свободы и прав личности, достоинства и чести государства принесла хрущевщина. И они не хотят мириться с такими нравами.
Через полвека после величайшей революции, какую знало человечество, они хотят жить по-настоящему свободной, демократической жизнью - по Ленину.
На опыте нашей революции и социалистического строительства во всех странах народной демократии я по-прежнему, и даже не по-прежнему, а в тысячу раз сильнее, чем прежде, убежден, что Ленин и Октябрьская революция открыли такие формы действительного народовластия и истинной демократии, с которыми не могут сравниться никакие архидемократические государства буржуазной парламентской демократии.
"Сущность Советской власти состоит в том, - говорил Ленин на I конгрессе Коммунистического Интернационала, - что постоянной и единственной основой всей государственной власти, всего государственного аппарата является массовая организация именно тех классов, которые были угнетены капитализмом… Именно те массы, которые даже в самых демократических буржуазных республиках, будучи равноправны по закону, на деле тысячами приемов и уловок отстранялись от участия в политической жизни и от пользования демократическими правами и свободами, привлекаются теперь к постоянному и непременному, притом решающему, участию в демократическом управлении государством".
Со времени написания этих слов прошло полвека. Буржуазия на историческом опыте многому научилась. Научились и мы. Мы по-настоящему выстрадали марксизм. Главное, мы создали могущественную материально-техническую базу социализма. На этой базе мы можем жить по Ленину. Мы должны жить по Ленину. Тем более, что за эти полвека сам ленинизм гигантски обогатился, впитывая в себя и переваривая многообразный опыт всех стран и мирового освободительного движения.
Мы можем и должны теперь организовать функционирование всех надстроек (от государства до философии и эстетики) на началах широчайшей всенародной демократии, истинной свободы личности социалистического общества.
В описываемый же послевоенный период это стало властным велением жизни, без воплощения которого уже нельзя было успешно двигаться вперед высокими темпами ни в каких сферах общественной жизни. Но на поверхность выбивалось явное опасение вступить на этот путь. Мы чувствовали это в государственном строительстве и в партийной жизни. Мы чувствовали это и в сфере идеологии.
Жесткий тон в идеологических вопросах, взятый в докладах А. Жданова и в решениях ЦК по литературе, общественным наукам, репертуару драматических театров, музыки и кино, развивался и углублялся. После лаконичного замечания Сталина, что кое-кто "пытается погасить огонь великого учения Павлова", началась кампания по разоблачению антипавловцев. Было в этой кампании много положительного. Но не обошлось, как и во многих других случаях, без перегибов.
Не могло не принести ущерба науке направление в этой связи огня критики на выдающегося ученика И.П. Павлова, крупнейшего советского физиолога, Героя Социалистического Труда А. Орбели.
В мае 1950 г. в "Правде" была опубликована статья профессора Тбилисского университета Чикобавы "О некоторых вопросах советского языкознания". Она положила начало широкой дискуссии в этой области науки, завершившейся публикацией знаменитой статьи Сталина "Относительно марксизма в языкознании".
И здесь Сталин не мог обойтись без предельной политизации этой научной проблемы и без доведения своей критики до криминальных характеристик. Он обвинил всемирно известного лингвиста и археолога академика Н.Я. Марра в аракчеевщине. Конечно, всё сказанное Сталиным в его статье объявлено было сразу святая святых, классикой. "Новое учение" о языке, созданное академиком Марром, предано было анафеме, и возможность всякой дискуссии в вопросах языкознания была гильотинирована.
К сожалению, с тяжелой руки Сталина у нас часто в теоретических вопросах организационно-административный подход доминировал над идейным. Забывается та элементарная истина, что с идеями надо бороться идеями.
В художественной литературе и в драматургии в этот период всеми средствами поддерживались помпезные, лакировочные, культовые произведения и постановки, хотя они явно грешили отходом от исторической правды и невысоким художественным уровнем. А что-то новое, живое, созданное не по установке сверху, подвергалось жестокой экзекуции.
Доведение критики художественных произведений до серьезных политических обвинений имело особенно серьезное значение, когда речь шла о произведениях, созданных в национальных республиках. Так было, в частности, в описываемый период с творчеством известного украинского поэта В. Сосюры. Он опубликовал стихотворение "Люби Украину".
Люби Украину, как солнце, как свет,
Как ветер, и травы, и воды…
Люби Украину - простор вековой,
Гордись ты своей Украиной,
Красой её, новой и вечно живой
И речью её соловьиной…
Сталин нашел, что это - воспевание "Украины вообще", "вне времени и пространства", "извечной Украины". Значит, это "националистический подход". Под таким творчеством-де подпишется "любой недруг украинского народа из националистического лагеря, скажем Петлюра, Бандера и т.п.".
Конечно, Сталин не мог обойтись без острых блюд. Поэтому и здесь критика доводится до отождествления автора с Бандерой и Петлюрой. В итоге В. Сосюра был обвинен в национализме. Все характеристики, данные стихотворению и автору Сталиным, нашли отражение в большой редакционной статье в "Правде". И никакие силы в мире не могли теперь избавить автора от инкриминируемой ему вины.
Попутно же политические обвинения были предъявлены: поэту Максиму Рыльскому за положительный отзыв о стихотворении Сосюры, со ссылкой, конечно, что Максим Рыльский и сам в прошлом не избежал идеологических серьезных ошибок; поэту А. Прокофьеву за "советизацию" перевода стихотворения; редактору В. Друзину за публикацию стихотворения в журнале "Звезда".
Так же остро была раскритикована Сталиным после просмотра опера К. Данькевича "Богдан Хмельницкий", показанная во время украинской декады в Москве. Конечно, после замечаний Сталина вся декада была отравлена. Тем более что Сталин не мог говорить: "авторы упустили", "композитор не учел". Он во всем видел непременно антигосударственный умысел, нарочитый подкоп: "на сцене не показана польская шляхта, её почему-то упрятали от зрителя".
Эта неистребимая подозрительность Сталина приводила порой к самым роковым последствиям, ибо она воспринималась, становилась присущей всем звеньям государственного и партийного аппаратов.
Даже, казалось бы, политически безупречный и воинствующий роман Александра Фадеева "Молодая гвардия" совершенно неожиданно признан был Сталиным во многом идейно порочным.
Известно, что роман А. Фадеева, вышедший в 1945 г., сразу снискал себе огромную популярность и безоговорочное признание у молодежи и среди широких кругов советского народа вообще. Роман получил "Сталинскую премию 1-й степени. Инсценировка романа была осуществлена на подмостках десятков театров страны. Роман получил широкое распространение и за рубежом.
И вдруг после всего этого Сталин, вообще очень доброжелательно относившийся к Фадееву, неожиданно для всех высказал автору ряд серьезных замечаний, По мнению Сталина, в романе:
во-первых, слабо разработаны образы людей старшего поколения, большевиков-подпольщиков ("отцов");
во-вторых, переоценена политическая зрелость людей молодого поколения - Олега Кошевого и других ("детей");
в-третьих, неправдиво нарисованы картины первого периода войны - эвакуация материальных ценностей, населения и отступления армии; на самом деле-де всё это с самого начала войны носило планомерный и организованный характер.
А. Фадеев по природе своей был человеком очень мнительным и душевно ранимым. Но после критики нашел в себе внутренние силы сесть за серьезную переработку романа. Новое издание "Молодой гвардии" вышло в свет в 1951 году.