После репатриации Камерона и Плейса стали известны подробности операции в Альтен-фьорде. Погрузившись на подходе к фьорду, Камерон обнаружил, что в перископ попала вода и он стал непригодным для дальнейшего использования. Поэтому командир решил дальше идти по поверхности и прошел незамеченным за небольшим береговым буксиром, который и провел его через многочисленные противолодочные заграждения. В непосредственной близости от "Тирпица" субмарину обнаружили и открыли огонь из палубных орудий. Тогда Камерон нырнул к цели, предварительно оценив расстояние, и, не обращая внимания на рвущиеся вокруг глубинные бомбы, сумел заложить взрывчатку под киль линкора. После этого он затопил свое плавсредство и вместе со своим помощником, который был единственным членом экипажа, сдался. Они пили кофе в кают-компании "Тирпица", когда раздался взрыв (представьте, что чувствовали эти люди, беззаботно шагая по палубе и каждую секунду ожидая взрыва). Плейс тоже сумел заложить снаряды под киль "Тирпица". Еще один участник операции, сумевший преодолеть заграждения, лейтенант X. Хенти-Крир, был убит при взрыве глубинной бомбы, не успев подобраться под днище линкора. Камерон и Плейс получили за эту операцию Крест Виктории.
* * *
Большинство новых субмарин предназначались для работы на иностранных базах. Они завершали испытания, тренировки, выполняли один-два пробных похода и разбредались кто куда. Все больше субмарин из нашей флотилии отбывало на Дальний Восток. Им на смену приходили новые лодки, только что сошедшие со стапелей. Некоторыми из них командовали парни, с которыми мы вместе учились на командирских курсах. Прибыли Джимми Лондерс на "Смелом", Тони Спендер на "Командире", Майк Уиллоби на "Хитром" и Фредди Шервуд на "Злобном". Последний несколько задержался из-за взрыва батарей.
Нам предстояло пройти испытание на глубокое погружение, в процессе которого будет проверена надежность "Шторма" как подводного аппарата. Согласно приказу, мы должны были погрузиться на 350 футов. Мы знали, что эта цифра далека от предельного значения, на которое была спроектирована наша лодка, но почувствовали себя неуютно, миновав отметку 100 футов. "Шторм" спокойно погружался. 150 футов, 200, 250... Весьма некстати вспомнилось, что в этих водах в прошлом году одна из субмарин не вернулась из глубокого погружения и ее не нашли. Остро чувствовалось, что пластины корпуса имеют толщину всего полдюйма. Мы продолжали опускаться в глубину. Чиф и его команда пошли по отсекам, прислушиваясь к скрипу корпуса и высматривая течи. 300 футов, 320... Какое колоссальное давление сейчас испытывает корпус! Даже на глубине 100 футов оно составляет 25 тонн на каждый квадратный ярд. А на глубине 350 футов корпус "Шторма" будет испытывать суммарное давление более 80 тысяч тонн, что близко водоизмещению "Королевы Марии".
Лодка выровнялась.
- 350 футов, сэр, - доложил старший помощник.
По посту управления пронесся вздох облегчения. Но я заранее решил превысить установленную глубину. Мне просто чертовски хотелось попробовать, никакой другой причины не было. И я вернул расслабившихся людей к действию, отдав приказ:
- 380 футов!
Лица офицеров в посту управления хранили вежливо-бесстрастное выражение, но они явно считали, что командир спятил. И чтобы укрепить их в этом мнении, как только мы прошли отметку 350 футов, у нас над головами раздался громкий треск. Не знаю, какое впечатление этот звук произвел на остальных, но у меня сердце заколотилось отчаянно. Номер один вопросительно посмотрел на меня, ожидая отмены приказа, но я, хотя испугался, понимал, что причин для тревоги нет.
- Ничего страшного не произошло, - спокойно сказал я, припомнив, что на "Сарацине" при глубоком погружении было то же самое.
Втайне мне больше всего хотелось быстрее вернуться на поверхность, но я не мог допустить, чтобы капитана заподозрили в слабости. Поэтому я, стараясь сохранять спокойствие, стоял в центре поста управления, прислонившись к трапу, и следил за стрелкой глубиномера. 360, 370... Толщина слоя воды над нашими головами теперь сравнялась с высотой собора Святого Павла. Когда лодка выровнялась на глубине 380 футов, я сказал:
- Хорошо, теперь медленно возвращаемся на перископную глубину.
Глубокое погружение закончилось.
Через несколько дней Тони Спендер вернулся на базу потрясенный и расстроенный. Во время плановых тренировок "Командир" потерял управление и погрузился на глубину, превышающую 380 футов. Дело в том, что при первом же утреннем погружении у них обнаружился сильный дифферент на нос, лодка начала падать в океан и рухнула на дно, причем удар был довольно ощутимый. Первые попытки всплыть не увенчались успехом, и Тони понял, что они увязли в иле. В конце концов, откачав за борт все, что можно, отработав назад на электродвигателях, они продули цистерны главного балласта и вытащили себя на поверхность, где выяснилось, что носовая часть легкого корпуса забита грязью. Им еще повезло.
Еще одним пунктом нашей программы было испытание с глубинными бомбами. С корвета, следующего вместе с нами, должны сбросить настоящую глубинную бомбу на расстоянии 200 ярдов. При этом лодка не получит серьезных повреждений, но будет проверено на прочность электрооборудование и другие относительно хрупкие устройства. У этого испытания была и другая цель: экипаж должен получить представление о производимом глубинными бомбами шуме. Тогда, если люди встретятся с бомбежкой в реальных условиях, они поймут, что бомбы взрываются дальше от лодки, чем это кажется. Мы погрузились на 30 футов, закрепив на кормовом перископе большой красный флаг, обозначив таким образом свою позицию. Корвет пошел к нам. Я бдительно следил за его движениями в перископ и, когда он оказался у нас на левом траверзе, чуть увеличил расстояние, чтобы оно оказалось немного больше 200 ярдов. Я видел, как с кормы в воду полетела бочка, и тут же любезно сообщил об этом всем присутствующим. Не мне же одному тревожиться! В посту управления застыло напряженное молчание. Все мысленно представляли, как неподалеку от нас тонет в воде смертоносный снаряд, который вот-вот... Взрыв оказался значительно более сильным, чем я ожидал. Всплыв на поверхность, я просигналил на корвет: "Тысяча благодарностей. Очень шумно. Хорошо, что я не немец".
Для торпедных испытаний мы отправились в Лох-Лонг, где причудливое нагромождение холмов ограждает глубоководный участок - идеальное место для стрельбы. Здесь мы провели несколько дней, и в Аррокар даже смогли приехать наши жены и подружки. Лично для меня, командира корабля, жизнь там протекала удивительно приятно. Я жил в комфортабельном отеле на берегу, и единственной моей обязанностью было отвести "Шторм" на южный конец глубоководного участка, повернуть его в нужном направлении, погрузиться, выпустить учебные торпеды и вернуться на якорную стоянку напротив отеля. Это было напряженное время для торпедного офицера Вейда и его команды. Старший помощник тоже был все время занят. Я беззастенчиво пользовался привилегированным положением капитана и после каждого возвращения немедленно отправлялся на берег. У меня была договоренность со старшим помощником, что о готовности к очередному залпу мне сообщат синим флагом. Честно говоря, в те дни все члены команды могли найти свободное время. Мы совершали долгие прогулки по заросшим лесом берегам залива, взбирались на холмы, посетили городок Тарберт, разместившийся на краю расположенного поблизости Лох-Ломонд, а как-то вечером организовали в Аррокаре грандиозную танцевальную вечеринку, ставшую запоминающимся событием в истории деревушки.
Именно здесь у меня появился первый дезертир. Это был один из самых молодых матросов. Парень совсем недавно пришел на флот и, к сожалению, не нашел общего языка с товарищами. Через некоторое время он решил, что все вокруг настроены против него, убедил себя, что главстаршина его ненавидит, хотя в действительности все обстояло совершенно не так. Как бы там ни было, но как-то ночью, когда он нес ночную вахту часового (с полуночи до 4.00 утра), парень решил покинуть корабль. Он написал мне записку, в которой выражал свои сожаления, что подводит меня; объяснял, что ситуация стала невыносимой и он не может больше терпеть. Затем он предупреждал, что искать его нет смысла, потому что он отлично знает эти места и может скрываться в холмах многие месяцы. Записку он оставил на видном месте в посту управления, взял корабельную шлюпку и весла и исчез в ночи. В тот вечер был очень сильный ветер, и то, что парень отправился в море в такую погоду, означало, что трусом он не был. Но он не был и моряком. Потому что, когда мы обнаружили шлюпку, она качалась на воде, завалившись на борт: ее поднял прилив, а якорь завяз в иле. Также мы выяснили, что дезертир захватил с собой револьвер, который выдавался вахтенному, и боеприпасы. Я сообщил о случившемся на базу, и колесо правосудия завертелось. Должен признаться, я был очень удручен неожиданным дезертирством. Этот случай несколько поколебал мою уверенность в том, что на "Шторме" дружная, сплоченная команда. Кроме того, я чувствовал и свою вину в случившемся. Я обязан был заметить, что с матросом творится что-то неладное. Но его поступок оказался неожиданным для всех. Даже матросы, которые сталкивались с ним чаще всех, спали на соседних койках, и те не заметили ничего особенного. На следующий день после его исчезновения, когда я стоял на мостике, мне неожиданно пришло в голову, что парень может в этот момент наблюдать за нами. У него был при себе револьвер, расстояние до берега небольшое, и... мало ли, какие мысли могли его посетить. Не надо было быть снайпером, чтобы подстрелить меня с берега.
Через несколько дней, когда мы вернулись в Холи-Лох, дезертира вернули обратно. Он успел добраться до дома, где его мать проявила здравомыслие и заставила немедленно сдаться. Стоя передо мной, он выглядел раскаявшимся, но почти ничего не добавил в свое оправдание к тому, что написал в записке. У меня не было выбора, и я отдал его на суд командования. Дезертир понес заслуженное наказание и провел некоторое время в военной тюрьме, но вскоре вышел оттуда, и я оказался перед лицом проблемы: что с ним делать. Конечно, лучшим решением стал бы перевод его на другую субмарину, но мне не разрешили это сделать. Я должен был сам разобраться с этим матросом и не перекладывать неприятные дела на плечи другого командира или заявить, что парень непригоден для службы на подводном флоте. К последнему я не был готов: пришлось взять его обратно. Это решение не принадлежало к числу удачных. К нему намертво приклеился ярлык дезертира, что сделало его изгоем в команде. К сожалению, такое положение сохранялось долго, и только по пути на Дальний Восток я сумел поменять его на свободного матроса из Бейрутской флотилии.
Предусмотренные программой звуковые испытания мы проводили в Лох-Гойл. Войдя в залив, мы погрузились и, находясь за пределами видимости береговой станции, пошли к ней под водой. Я надеялся до момента всплытия остаться необнаруженным. Но лейтенант-коммандер Перси узнал о нашем подходе по телефону и, догадавшись о моей невинной шутке, засек нас гидролокаторами задолго до того, как мы приблизились. Для проведения испытания нам следовало пришвартоваться к двум буям - с носа и с кормы, погрузиться на перископную глубину и задействовать по очереди все установленные на субмарине машины и оборудование. Звуки регистрируются установленными недалеко от берега погруженными гидролокаторами, передаются на береговую станцию и измеряются. Таким образом можно узнать, соответствует ли звукоизоляция субмарины установленным стандартам и что следует останавливать в первую очередь, если нас преследует враг. В заключение субмарина проходит несколько раз установленный участок на разных скоростях, используя по очереди гребные винты, а затем оба вместе. Поскольку залив был очень узким, в конце каждого "забега" приходилось всплывать и отрабатывать назад до стартовой точки. Во время испытаний командир субмарины, если хочет, может сойти на берег и слушать все шумы лично. Мне очень хотелось так и сделать, хотя это означало, что придется оставить мой обожаемый "Шторм" старшему помощнику, который будет сам несколько раз подряд руководить погружением и всплытием. Но я вспомнил, что чувствовал сам, когда в прошлом году Ламби отправился на берег в аналогичной ситуации, когда испытывали "Сарацина", оставив меня временным командиром, и только улыбнулся, увидев, как встрепенулся Джефф, услышав мое предложение. И я устроился на берегу, с тревогой наблюдая, как моя лодка погружается и всплывает. А многообразие и уровень шумов вообще привели меня в ужас.
На испытания ушел весь день, поэтому мы заночевали в Лох-Гойл, покинув его рано утром, когда восходящее солнце лишь слегка позолотило вершины холмов. В предрассветных сумерках я совершил ужасную ошибку, которая вполне могла иметь непоправимые последствия. Чтобы не давать команде расслабляться, я часто командовал погружение неожиданно. Вот и в то утро, когда мы шли по заливу, я приказал очистить мостик, быстро прошел в боевую рубку, нажал кнопку ревуна и закрыл люк. Когда я спустился в пост управления, лодка уже погружалась. Неожиданно ручка телеграфа, к которой никто не прикасался, задвигалась взад-вперед, словно в помещении кроме нас находилось привидение. Несколько секунд мы с удивлением взирали на нее, но я все-таки сообразил, что происходит.
- Продуть главный балласт! Всплываем! Кто-то остался на мостике!
Распахнув люк, я увидел полные упрека лица Вейда и второго рулевого. Они работали на палубе, проверяя, все ли причальные приспособления надежно закреплены. Было темно, и я забыл, что они там. Представляю, что они должны были испытать, услышав, что открыли клапаны балластных танков, и осознав, что лодка погружается, а про них забыли. Но следует отдать ребятам должное: они не растерялись, вскарабкались на мостик и принялись двигать ручку телеграфа, в надежде привлечь наше внимание. Инцидент закончился громким смехом, но меня еще долго преследовала мысль, что я мог утопить ни в чем не повинных людей.
Мы много и напряженно работали. Из семидесяти дней, прошедших между нашим прибытием на базу и концом октября, только одиннадцать мы провели на берегу. Целую неделю мы провели в Ирландском море, где провели учения с недавно созданной новой эскортной группой эсминцев и фрегатов. Это была волнующая игра, где все участники пользовались свободой маневра. В одном из упражнений мы изображали немецкую подводную лодку, которую обнаруживает самолет, вынуждает ее погрузиться и вызывает на место погружения надводные корабли, находящиеся в нескольких милях. Я должен был приказать погружение на безопасную глубину 80 футов, но мне хотелось увидеть как можно больше, поэтому я решил оставаться до последнего момента на перископной глубине. Мне повезло: маневрируя между приближающимися охотниками, я остался не обнаруженным их гидролокаторами. Корабли прошли мимо. Через полчаса, когда стало ясно, что они не могут меня обнаружить, я не смог устоять против желания всплыть, просигналить: "Я здесь" - и снова погрузиться, не дав им возможности ответить. Не сомневаюсь, что старший офицер группы счел такое поведение глупой бравадой, но он не мог не согласиться, что сэкономил несколько часов.
Позже мы получили приказ следовать в Скапа-Флоу. Это был мой самый длительный переход на собственном корабле, хотя идти приходилось в основном вдоль берега. Здесь мы еще немного поработали "заводной мышкой" для эсминцев флота метрополии. Это была надоевшая игра, но я получил возможность восстановить в памяти некоторые навыки, которые уже успел позабыть после командирских курсов. Как-то утром я решил устроить стрельбы по буксируемой мишени, причем собирался выполнить обычную процедуру: погрузиться и следовать под водой до тех пор, пока цель не окажется на расстоянии выстрела, затем быстро всплыть и открыть огонь. Пока мы шли по спокойной воде, со всех сторон защищенной островами, все было нормально. Но, выйдя в Пентланд-Ферт, мы увидели, что море на много миль вокруг бурлило и пенилось. Прилив устремил массу воды в узкий пролив между Оркнейскими островами и Шотландией, где с избытком хватало утесов и мелких островков. Потоки налетали на препятствия и вздымались вверх тучами пены и брызг, сталкивались, образовывали гигантские водовороты. Мы погрузились, но с изрядной поспешностью вернулись на поверхность, обнаружив, что под водой лодка совершенно неуправляема. Пришлось провести все упражнения на поверхности, да и орудийный расчет получил навыки действия на ходящей ходуном скользкой палубе.
Когда мы вернулись на реку Клайд, программа испытаний и тренировок была почти полностью выполнена. Последовало еще несколько напряженных дней, в течение которых мы практиковались в обнаружении цели радаром и организации преследования, ночных атаках, высадке на берег, противовоздушной обороне, стрельбе по мишеням и многом другом. Кульминацией программы стала инспекция командования. По этому случаю Бен Бриан вышел с нами в море на целый день. Ну и задал же он нам жару! Необычные и непривычные приказы следовали один за другим, он тайком открывал клапаны или вентили, чтобы изменить дифферент лодки, и наблюдал за нашей реакцией на нестандартную ситуацию, выискивая признаки растерянности или слабости. К счастью, ему не удалось подловить нас ни на чем серьезном, и мы были признаны годными для боевых походов.