Дело в том, что через моего друга из окружения Насера в 1956 году поступила просьба о присылке в Каир специалистов для консультаций по вопросам организации более надежной охраны главы государства. Мы эту просьбу поддержали, и вскоре в Каир прилетели два руководителя 9-го управления КГБ. Насер пригласил нас к себе на обед и в очень теплой домашней обстановке высказал несколько пожеланий, как соответствующие египетские службы должны были бы воспользоваться нашим опытом для организации охраны высшего египетского руководства. Просьба о приезде наших специалистов была вызвана тем, что египетская разведка и контрразведка стали с некоторых пор (а дело было как раз накануне тройственной агрессии) получать информацию о зарубежных и внутренних планах физического устранения Насера.
В ходе нескольких бесед с лицами, которые обеспечивали охрану Насера в пути, в местах собраний и манифестаций, на службе, во время поездок за границу и дома, мы убедились, что никакой охраны, кроме группы телохранителей, вообще не существует. Хлеб, как выяснилось, повар Насера покупал в лавке напротив дома президента, а мясо и овощи - на ближайшем базаре. Никакого медицинского контроля за продуктами питания не было, и никто на этот счет не проявлял беспокойства. Не было в ту пору и никакой надежной сигнализации в системе охраны помещений, где жил и работал Насер. Обсуждали мы и проблему возможного заноса в служебные помещения и залы заседаний радиоактивных и отравляющих веществ.
Египтяне хотели получить от нас специальную аппаратуру для обнаружения таких веществ и были шокированы, когда наши генерал и полковник порекомендовали проверять помещения при помощи птички в клетке. Если птичка погибнет - значит, и человеку находиться в этом помещении опасно. Египтяне никак не могли поверить в эффективность этого способа и все время спрашивали, нет ли более современной технологии. Наши авторитетные специалисты отвечали, что кое-какие работы в этом направлении ведутся, но "птичка все равно лучше". Потом эта "птичка" долго упоминалась в наших разговорах с египетскими коллегами: "И то хорошо, и то прекрасно, но птичка все-таки лучше".
Насер был прекрасным оратором. Он часто выступал перед массовой аудиторией, и его всегда слушали с большим вниманием, как завороженные. Надо иметь в виду, что Насер обращался одновременно и к грамотному, и к совершенно неграмотному населению и последнее обстоятельство всегда принимал в расчет. Он по нескольку раз повторял одну и ту же мысль или даже одну и ту же фразу с небольшими вариациями. Таким способом он добивался, чтобы мысль пробила дорогу в сознание слушателя и прочно усвоилась.
Одевался Насер просто, не любил разных украшений вроде запонок, заколок для галстука, но костюм на его представительной фигуре сидел всегда отлично. Стригся он коротко, и все в нем выдавало человека военного, навсегда усвоившего армейскую привычку к строгости в одежде и к подтянутости во внешнем виде.
Он и сам определял по внешнему виду человека, служил тот в армии или нет. Для него это было важно. Во время первого визита Насера в Москву мы с Викентием Павловичем Соболевым подошли к нему для согласования каких-то вопросов, а он нам вместо приветствия бросил: "Ребята, что-то у вас выправка и шаг чисто военные!" Насер, конечно, пошутил: ему хорошо была известна наша ведомственная принадлежность.
Насер никогда и никому не подражал, для него в этом и не было необходимости - он сам был цельной натурой, достойной подражания. И здесь вновь напрашивается сравнение с Садатом, который все время играл какую-нибудь роль, жил постоянно "в образе": изображал из себя то философа, то отца нации, то хитроумного политика, то военного стратега. Многим в Египте известно, что в молодости образцом для подражания ему служил Гитлер. Это объясняется и политическими обстоятельствами: немцы в годы второй мировой войны одно время одерживали победы над англичанами в Африке, и некоторые египетские политические деятели и армейские офицеры ждали прихода в Каир Роммеля как избавителя от английской оккупации. На долгие годы внимание Садата привлекли такие фигуры, как Черчилль и Сталин. Им он тоже стремился подражать, изучал их биографии и особенно манеру их поведения. Садата преследовало желание произнести перед народом непременно историческую речь, которая бы навсегда запомнилась нации и имела решающее значение в политической жизни страны. В связи с этим он испытывал повышенный интерес к известному обращению Сталина к народу 3 июля 1941 года. По мнению ряда историков, эта речь сыграла большую роль в мобилизации советского народа на борьбу с немецкими оккупантами. Именно такую речь и хотелось произнести Садату, в чем он признался нашему послу В.М.Виноградову. Но вернемся к Насеру.
Несмотря на импозантность всего облика Насера и исходившие от его фигуры силу и уверенность, при более длительном общении с ним можно было заметить и его нервное состояние и хроническое переутомление, связанные с постоянным недосыпанием и с работой на износ. Руки у него, когда он вел сложные переговоры, нервно подрагивали, а ногти всегда были обкусаны до живого мяса.
Когда мне приходилось видеть Насера после длительного перерыва, то сразу бросалось в глаза, как быстро он стареет. Заметно прибавлялось седины, и, главное, менялось выражение глаз. Они становились все более печальными, а в последние годы его жизни - и просто тоскливыми. Разочаровывали неудачи, отход некогда близких друзей, пагубно сказалось и поражение Египта в войне с Израилем в 1967 году.
Во второй командировке в Египет, куда я прибыл 8 сентября 1970 года, мне уже не удалось увидеть Насера живым. 28 сентября он скончался, а 1 октября состоялись его похороны, на которые собрался чуть ли не весь Египет. Тут уместно вспомнить и похороны Садата, за гробом которого в окружении многочисленных солдат и полицейских шло лишь немногим более 500 человек. Даже падкие на зрелища каирцы не пошли за гробом Садата.
Когда похоронный кортеж с телом Насера направлялся из центра Каира в сторону Гелиополиса, египтяне, вышедшие проводить Насера в последний путь, не только заполнили все улицы, крыши и балконы домов, но сидели также на электрических столбах, а несколько человек, как это ни удивительно, разместились прямо на проводах. Количество задавленных и растоптанных людей во время похорон Насера неизвестно, но их было очень много. Давка была и в том месте, где собрались высшие должностные лица Египта и иностранные делегации, прибывшие на похороны.
Закрытый гроб с телом Насера установили в одном из помещений бывшего Высшего совета революционного командования. Было жарко, душно, тревожно. Масса народа толкалась в помещении и вокруг него. Время от времени кому-то становилось плохо. Сначала рухнул ближайший соратник Насера Али Сабри, а потом и Анвар Садат решил упасть в обморок, чтобы никто не смог упрекнуть его в черствости и бездушии.
Каирская знать, дипкорпус, иностранные делегации напирали друг на друга, а когда катафалк с гробом, запряженный шестеркой лошадей, сдвинулся с места, все кинулись к нему и началось столпотворение. Часть охраны прибывшего на похороны А.Н.Косыгина была заблокирована в городе, и мы (несколько наших и местных охранников и сотрудников посольства) образовали живое кольцо вокруг Косыгина и подставили под удары свои спины и ноги. Потом, видя, что опасности быть задавленной подвергается премьер-министр Цейлона Сиримаво Бандаранаике, мы впустили ее в свой круг, а потом как бы по воздуху туда влетел и последний император Эфиопии - маленький и тщедушный Хайле Селассие. До того как началась эта давка, мы успели подойти к гробу и попрощаться с Насером, навеки закрывшим свои усталые и печальные глаза.
Из многочисленных высказываний по поводу кончины Насера приведу лишь одно, запомнившееся мне из-за его точности и ясности. В беседе с нашим послом, примерно через месяц после смерти Насера, вице-президент Египта Али Сабри сказал: "Насер в силу своего абсолютного авторитета мог объединить людей с самыми различными взглядами и заставить их работать вместе, двигаться в одном направлении. Умер Насер - и все распалось".
Исторически значимая и самобытная личность Насера, его деятельность по преобразованию Египта в современное государство, его роль в Движении неприсоединения, в котором он встал в один ряд с Джавахарлалом Неру и Иосипом Броз Тито, по-прежнему вызывают интерес к нему со стороны историков, политиков, журналистов. Думаю, со временем найдется и арабский писатель, который воссоздаст его образ в литературном произведении.
Самолетом - на заседание политбюро
После смерти Насера новый президент Египта Садат, как известно, взял курс на скрытый до поры до времени отход от Советского Союза и на решительное сближение с Соединенными Штатами. Вообще-то говоря, добросовестный анализ внутренней и внешней политики Садата, знание его прошлых идеологических воззрений позволяли сделать правильный вывод уже на начальном этапе его деятельности на посту президента.
Анализ не занял бы много времени и не потребовал бы особых умственных усилий. Но одни считали, что наши политические, военные и экономические вклады в Египет делают невозможным в обозримом будущем отход Садата от СССР; другие полагали, что Садат, побалансировав немного между СССР и США и получив от тех и других определенные льготы, снова вернется к прежнему, насеровскому, курсу; третьи, в силу соображений карьерного порядка, не хотели пугать советское руководство начавшимся отходом Египта от СССР, авось обойдется.
Но ручейки тревожной информации доходили все же до политбюро. В первую очередь такая информация поступала из резидентур КГБ и Главного разведывательного управления Генерального штаба Советской Армии. Разведка есть разведка, и даже в условиях того времени она в подаче своих материалов, в отличие от других ведомств, была более беспристрастной и объективной. К тому же мы располагали достоверными сведениями об истинном характере отношений Садата с президентом США Никсоном.
Справедливости ради надо сказать, что в большинстве случаев наши оценки ситуации в Египте совпадали с мнением заведующего отделом стран Ближнего и Среднего Востока МИД СССР Михаила Дмитриевича Сытенко и его заместителя Евгения Дмитриевича Пырлина.
И вот… совершенно неожиданно, без какой-либо предварительной переписки, в Каир прибыл самолет, который должен был доставить в Москву на заседание политбюро посла Владимира Михайловича Виноградова, старшего военного советника генерал-полковника Василия Васильевича Окунева и меня, представителя КГБ.
Все произошло как в кино. 28 апреля 1971 года во второй половине дня после работы я спокойно поехал в город, в школу Берлица к преподавателю и другу Сократу Енглезосу, который по каким-то причинам взял себе имя Мишель. Он одинаково свободно владел арабским, французским, английским и греческим языками (отец его был грек, а мать наполовину арабка, наполовину гречанка). Раз в неделю я позволял себе удовольствие пойти в школу Берлица, куда более регулярно ходил пятнадцать лет назад поупражняться в арабском, французском и английском языках, попить с Мишелем сладкого, ароматного кофе ("суккар зияда") и отдохнуть таким образом от нескончаемых дел.
Мишель пил кофе с таким наслаждением, что создавалось впечатление, будто большей радости у него в жизни нет. Он отпивал кофе маленькими глотками, шумно выдыхал воздух, закрывал глаза, откидывал голову назад и всем своим видом показывал, какое неземное блаженство испытывает в данный момент. Такой манифестацией сопровождался каждый глоток. Подобная сцена повторялась в течение десяти лет, и когда я теперь пью кофе в одиночку, Мишель как бы присутствует при этом, и я уже ловлю себя на том, что и сам часто повторяю его жесты и мимику.
И вот во время такого безмятежного кофепития прибегает кто-то из посольства (дежурный по посольству, естественно, знал, где я нахожусь, - таковы разумные законы заграничной жизни) и объявляет, что мне надо срочно лететь в Москву. Сборы, понятно, были недолги. Чтобы успеть к заседанию политбюро на следующий день, мы вылетели из Каира ночью 29 апреля 1971 года, а рано утром пересели в Будапеште на более быстроходный самолет. Во Внуково-2 уже ждали машины, которые и развезли прибывших по начальству: посла - к А.А.Громыко, военного советника - к А.А.Гречко, а меня - к Ю.В.Андропову.
Ю.В. (как мы его называли для краткости, и это звучало более многозначительно, чем просто Юрий Владимирович) сказал, что наша информация о положении в Египте представляется ему правильной, но докладывать обстановку на заседании политбюро надо более доказательно, приводить убедительные факты и… соблюдать осторожность… (Ох уж эта осторожность! Как она много значит в нашей жизни! Где ее пределы и осязаемые границы?) А потом мы очень долго сидели в приемной зала, где проходило заседание политбюро, так как вопрос о положении в Египте ввиду его сложности поставили в самый конец повестки дня.
Все очень волновались, и я мысленно переделывал свое выступление несколько раз. Друг с другом мы свои выступления не согласовывали. Каждый понимал, что от того, как он выступит, во многом будет зависеть и то, как сложится в дальнейшем его служебное положение. Ожидание было тягостным, томительным и бесконечным. На этот вопрос повестки дня было приглашено много знакомых и незнакомых мне людей. Дела в Египте интересовали различные ведомства. Мы переговаривались между собой, а иногда нас подкармливали бутербродами, сушками, кофе и чаем.
Поздно вечером подошло наше время. За большим столом в центре зала заседаний сидели члены политбюро, кандидаты, секретари ЦК, а приглашенные расположились на стульях вдоль стен. Я сразу обратил внимание на то, что единственным человеком без галстука в этой компании был Л.И.Брежнев. Очевидно, он мог позволить себе эту вольность и надеть темно-синюю шерстяную рубашку под цвет костюма. Вел он заседание спокойно, как мне показалось, без всякого интереса, скорее как бы по необходимости.
Послу СССР В.М. Виноградову для сообщения было определено 20 минут, старшему военному советнику В.В.Окуневу - 15, а мне - 10. Все по рангам, все по ранжирам, все согласно установленным нормам. Посол и военный советник выдержали свои выступления в достаточно оптимистическом духе (мы-де навеки связаны с Египтом в деловом отношении), хотя некоторые опасные тенденций ими, естественно, отмечались. Мое выступление звучало скорее за упокой: в нем утверждалось, что Садат ведет линию на разрыв с нами и обманывает нас. При этом была дана нелестная характеристика самому Садату как личности. Кроме того, я сообщил о нестабильности в руководстве Египта и возможном расколе в правящей верхушке в ближайшее время. За выступлением последовала оживленная и даже бурная дискуссия. Большую обеспокоенность судьбой наших отношений с Египтом проявили А.А.Громыко и А.А.Гречко. Маршал Гречко говорил, например, что наша военная помощь Египту вызывает массу проблем, все время осложняет советско-египетские отношения, и ему порой бывает весьма затруднительно дать ответ, следует ли продолжать наращивать нашу помощь Египту новейшими вооружениями и увеличивать там наш военный персонал.
М.А.Суслов задавал острые вопросы В.М.Виноградову и пытался выявить противоречия между последними телеграммами посла из Каира и его выступлением на данном заседании политбюро. Посол утверждал, что никаких противоречий нет, а Суслов настаивал на том, что в телеграммах акценты совсем не те, что в сегодняшнем выступлении. Перепалка длилась довольно долго.
Пикантная подробность, которая меня и развеселила, и разозлила одновременно: на центральный стол подавали бутерброды с благородной рыбкой, с красной и черной икрой, а всех нас, подпиравших стены зала заседаний, обносили только бутербродами с колбасой и сыром. Таким образом, каждый еще раз мог осознать свое место и назначение в этом мире.
После обсуждения нашего вопроса никаких конкретных решений не было принято. Давались лишь весьма общие рекомендации: внимательно следить за развитием обстановки, докладывать предложения, не бросаться в крайности при анализе обстановки и тому подобное.
Когда приглашенных отпустили, центральный стол еще подводил итоги, и председатель Президиума Верховного Совета СССР Н.В.Подгорный, как мне позже рассказали, заявил, ссылаясь на мое выступление: "В таких выражениях у нас вообще не принято говорить о президентах!" А на следующий день перед нашим возвращением в Каир Ю.В. сказал: "Вроде бы ты все правильно говорил, но резковато. Учти на будущее!" Но мне не удалось воспользоваться этим советом, так как больше на заседаниях политбюро я не бывал. Поэтому единственный случай запомнился во всех красках и деталях.
Поздно вечером 30 апреля мы уже были в Каире и снова погрузились в многочисленные египетские проблемы.
В ожидании новой войны
Все внешнеполитические ведомства СССР и во времена Насера, и после его смерти активно занимались Египтом. Наша вовлеченность в египетские дела носила глубокий и многосторонний характер. Особую остроту отношениям добавляло присутствие в Египте трех наших бригад ПВО, защищавших небо Каира, Александрии и Асуана.
С приходом к власти Садата доверительность в советско-египетских отношениях быстро пошла на убыль, а забот и беспокойства заметно прибавилось. Во внешней политике Египта главным для нас стал вопрос о планах Садата в отношении СССР и США, во внутренней - судьба преобразований, начатых Насером, в военной области - проблема возобновления войны с Израилем. Если деятельность Садата на международной арене и его внутренняя политика поддавались прогнозированию, то вопрос о том, начнет ли Садат войну с Израилем, а если начнет, то когда это произойдет, был очень сложным, и точного ответа на него долгое время не было. Последнее обстоятельство и делало нашу работу в период с конца 1970-го по октябрь 1973 года тяжелой и даже изнурительной. А руководство КГБ все время требовало точной информации.
Посол СССР в Египте В.М.Виноградов назвал этот период в своих записках (журнал "Знамя", 1988, № 12) "смутная пора". Действительно, пора была куда как смутная, а главное, что от нас требовалось в это время, - разгадать истинные планы Египта в отношении войны с Израилем. При этом со всей остротой вставал вопрос, как нам избежать втягивания СССР в войну. Ведь в Египте был наш военный персонал - сотни военных советников и специалистов, постоянно шли поставки советского вооружения.
Во всех беседах с ответственными советскими представителями египетские руководители говорили о неизбежности войны, требовали от нас новых партий оружия, давали свои разъяснения по поводу сложившейся ситуации. Ход рассуждений был следующим: добровольно Израиль не отдаст оккупированные им в 1967 году территории, значит, единственная возможность вернуть их - прибегнуть к силе; Египет и другие арабские страны уже привыкли к людским и материальным потерям и научились их переносить, Израиль же в случае войны аналогичных потерь не вынесет - в этом залог будущей победы арабов; Израиль щедро снабжается Соединенными Штатами новейшими вооружениями, долг Советского Союза-организовать такие же поставки оружия арабам.