Берия, вероятно, был недоволен своим назначением в конце августа 1938 г. к Ежову заместителем Наркома внутренних дел СССР. Берия рассчитывал на перевод в Москву на работу, но, видимо, не думал, что ему придется работать в НКВД, да еще заместителем Ежова. Прямо он об этом не говорил, но это чувствовалось из его отдельных замечаний.
Он предложил мне ехать с ним, и я согласился.
Вскоре Берия выписал из Тбилиси ряд работников: Кобулова, Мамулова, Деканозова, Шария, Капанадзе, Эсиава, Гагуа и др. Приехало из Грузии так много работников, что позже Берия пришлось часть из них откомандировать обратно, т. к., кажется, товарищ Сталин обратил на это внимание.
Отношение Берия ко мне в Москве переменилось.
В Тбилиси у Берия была практика каждый воскресный день созывать у себя на даче руководящих работников Заккрайкома и ЦК КП(б) Грузии, в том числе бывал, конечно, и я. В Москве он перестал меня звать к себе домой, и за 15 лет моего пребывания в Москве я у него дома не по службе был не более 2–3 раз, и то в первые месяцы пребывания в Москве.
Здесь он приблизил к себе Кобулова и именно с ним часто по окончании ночной работы уезжал домой или на дачу.
Кобулова в Тбилиси я почти не знал и познакомился с ним ближе здесь, в Москве. С его слов я знаю, что в Тбилиси Берия, оказывается, крепко его поддерживал в оперативной работе и давал ему различные задания в период своей работы в Заккрайкоме.
Хотя в конце 1938 г., когда Берия стал Наркомом внудел СССР вместо Ежова и, несмотря на мои просьбы не делать этого, выдвинул меня своим первым заместителем, он в оперативной работе все же опирался главным образом на Кобулова.
Сейчас мне совершенно ясно, что Берия выдвинул меня на эту должность главным образом только потому, что я был единственным русским из его окружения. Он понимал, что назначить первым заместителем Кобулова или Деканозова он не может. Такие кандидатуры не будут приняты. Оставалась одна моя кандидатура. Думаю, что Берия понимал, по крайней мере, внутренне, что я не был приспособлен по своему характеру для этой должности, но другого выхода, видимо, у него не было.
Полагаю, что позднее, в 1941 г., выдвигая мою кандидатуру в качестве Народного комиссара госбезопасности в период кратковременного разделения НКВД на НКГБ и НКВД, Берия также исходил при этом из тех же самых соображений. Товарищ Сталин, очевидно, от него требовал назвать кандидатуру, и он назвал меня.
Вскоре после начала Великой Отечественной войны, как известно, НКВД и НКГБ вновь объединились. Я опять занял должность первого заместителя Наркома внудел СССР. Однако должен сказать, что, как и раньше, целый ряд поручений Берия давал, минуя меня, непосредственно Кобулову, Фитину и другим работникам. Сейчас можно назвать это бесцеремонностью по отношению ко мне или же методом работы, но факт остается фактом. Во время войны товарищ Сталин несколько раз лично направлял меня в командировки по специальным заданиям. Так, я ездил в Ленинград, Сталинград, Краснодарский край, в Прибалтику, но Берия в свои поездки во время войны брал с собой обычно Кобулова. Это, видимо, бросилось в глаза товарищу Сталину, потому что был такой случай. Товарищ Сталин поручил Берия и т. Щербакову съездить в Горький посмотреть, как там обстоит дело в связи с участившимися бомбардировками города немцами (Решение о посылке комиссии в Горький было принято Сталиным 5 июня. В состав комиссии были включены Л.П. Берия, В.Н. Меркулов, секретарь ЦК ВКП(б) А.С. Щербаков, председатель Моссовета В.П. Пронин и командующий ПВО территории страны М.С. Громадин. Комиссия прибыла в Горький 7 июня 1943 года, после очень сильного налета люфтваффе на город в ночь с 6 на 7 июня, когда были разрушены и сгорели многие заводы. Особенно пострадал ГАЗ, где был полностью уничтожен единственный в стране колесный цех, производящий автомобильные колеса. Поскольку немцы особенно интенсивно бомбили и поливали зажигательной смесью именно этот цех, у Сталина наверняка появилась мысль о наличии в Горьком немецких агентов. В задачу комиссии входило разобраться в ситуации, сложившейся в городе в результате массированных налетов немецкой авиации. Берия посетил Горьковский обком ВКП(б) и штаб корпусного района ПВО. По воспоминаниям летчицы В. Бояркиной-Шиловой, он шел по коридору и со всеми встречными здоровался за руку. Берия отправился на автозавод. Пораженный картиной увиденных разрушений, он подозвал к себе начальника Горьковского корпусного района ПВО генерал-майора артиллерии А.А. Осипова и плюнул ему в лицо. Ближе к вечеру Берия лично проинспектировал 784-й зенитно-артиллерийский полк, одна из батарей которого находилась в Автозаводском парке. Зенитчица Анна Сорокина вспоминала: "Личный состав батареи был выстроен в ряд, после чего к нам обратился Берия. Он сказал: "Что вы делаете?! Автозавод является важнейшим промышленным объектом страны, вашему полку поручено защищать его, но вы плохо справляетесь с поставленной задачей. В результате завод уже выведен из строя и продолжает получать большие разрушения". Тут прозвучал сигнал воздушной тревоги, и вскоре на высоте около 4000 м появились два бомбардировщика Ю-88. Их задачей было зафиксировать результаты последнего налета на автозавод. По воспоминаниям Сорокиной, увидев "юнкерсы", Берия воинственно выхватил пистолет, и его примеру последовала охрана. Но вскоре Лаврентий Павлович предпочел покинуть расположение зенитчиц, осознав, что с пистолетом против "юнкерса" не повоюешь. Генерал Осипов был снят с должности и назначен начальником Горьковского зенитно-артиллерийского училища. - Б. С.). Берия предложил Кобулову его сопровождать. Однако в самый последний момент, минут за 35 до отхода поезда, Берия позвонил мне и сказал, что должен поехать я, а не Кобулов. В поезде на мой вопрос Берия несколько раздраженно сказал, что таково указание товарища Сталина.
Я замечал также, что Берия периодами старается держать Кобулова несколько в тени, особенно в такие моменты, когда в связи с какими-либо острыми делами, которые, кстати говоря, вел сам Кобулов, можно было ожидать проявления неудовольствия со стороны товарища Сталина. В этих случаях Берия выдвигал на передний план меня, ставя меня под удар, хотя понимал, что Кобулов лучше меня знает и лучше сумеет доложить тот или иной острый вопрос.
Признаюсь, мне было тогда, по приезде в Москву страшно тяжело работать в НКВД СССР, чего я никак не ожидал, едучи в Москву. С одной стороны, у меня не оказалось поначалу достаточных оперативных навыков (от Инфаго ЧК Грузии или ГПУ Аджарии до ГУГБ НКВД СССР - дистанция огромного размера), с другой стороны, новые чекистские "методы", применявшиеся тогда и неизвестные мне до того времени (я ведь уже 7 лет был на партработе), меня крайне угнетали, несмотря на то, что по этому вопросу было известное разъяснение ЦК ВКП(б) (о допустимости применения мер физического воздействия во время следствия). (Имеется в виду шифротелеграмма И.В. Сталина секретарям обкомов, крайкомов и руководству НКВД - УНКВД о применении мер физического воздействия в отношении "врагов народа" от 10 января 1939 года. 4 апреля 1953 года Берия издал уже упоминавшийся приказ по МВД СССР "О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия". - Б. С.).
В 1943 г. товарищ Сталин дал указание вновь выделить НКГБ из НКВД и назначил меня Наркомом госбезопасности СССР. С этого времени встречи мои с Берия, оставшимся Наркомом внудел СССР, стали, естественно, реже, хотя товарищ Сталин, вызывая меня, обычно вызывал и Берия, и наоборот. Я имел тогда возможность наблюдать, как вел себя Берия в присутствии товарища Сталина, как он никогда ему не противоречил, обычно поддакивал с явно подобострастным видом, говоря: "Правильно, товарищ Сталин! Верно, товарищ Сталин!" и т. д. И лишь выходя из кабинета товарища Сталина, Берия принимал свой обычный самоуверенный вид. Удивляло меня это очень. Но, полагаю, Вы об этом знаете лучше меня и я не буду приводить здесь своих наблюдений.
Одновременно с разделением НКВД, насколько мне припоминается, выделился в самостоятельное управление так называемый СМЕРШ, начальником которого стал Абакумов. Абакумов оказался, пожалуй, не менее честолюбивым и властным человеком, чем Берия, только глупее его. Абакумов вскоре после своего назначения сумел ловко войти в доверие товарища Сталина, главным образом, как он сам говорил, путем систематических, почти ежедневных докладов товарищу Сталину сводок о поведении ряда лиц из числа крупных военных работников.
Ряд случаев убедил меня в том, что Абакумов, карьерист и интриган, хитро и тонко чернит меня перед товарищем Сталиным. Ловко использовав против меня известное провокационное шахуринское дело (Меркулов заблуждался, когда связывал с шахуринским делом свое снятие с поста министра госбезопасности. Авиационное дело начало разворачиваться только в январе 1946 года, когда Шахурин был снят со своего поста. Принципиальное же решение о смещении Меркулова с поста наркома госбезопасности, как мы помним, было принято еще осенью 1945 года, во время отпуска в Сочи. Берия против этого решения не возражал и предложил свою кандидатуру в преемники Меркулову - главу НКВД Украины генерал-лейтенанта В.С. Рясного. Однако Сталин предпочел начальника СМЕРШ генерал-полковника В.С. Абакумова. В мае 1953 года Шахурин, Новиков и другие осужденные по "авиационному делу" были реабилитированы по инициативе Берии и при поддержке Г.М. Маленкова. - Б. С.), Абакумов в мае 1946 г. стал Министром госбезопасности СССР. Сумев обманным путем войти в доверие к товарищу Сталину, Абакумов перестал считаться с членами ПБ, и Берия, насколько я заметил, стал бояться Абакумова как огня.
Как говорится, нашла коса на камень.
Поэтому в качестве председателя комиссии по приемке-сдаче дел МГБ Берия фактически потворствовал проискам Абакумова, который в процессе приемки от меня дел всячески старался найти против меня какие-либо материалы, а не найдя материалов, вынужден был извращать факты. Я не имел возможности защищаться документально, опровергнуть "материалы" Абакумова, так как аппарат МГБ был уже в руках Абакумова. Я должен был ограничиться тем, что акт сдачи дел подписал с обширными замечаниями.
У меня тогда сложилось твердое мнение, что Берия смертельно боится Абакумова и любой ценой старается сохранить с ним хорошие отношения, хотя точно знает, что Абакумов - нечестный человек. Фактически, как мы теперь знаем, два врага партии и народа старались тогда перехитрить друг друга.
Процесс сдачи дел МГБ затянулся на 4 месяца, и только в августе 1946 г. вышло известное решение ЦК обо мне в связи с моим освобождением от работы в МГБ. Я был назначен затем заместителем начальника Главсовзагранимущества и уехал за границу. Это назначение состоялось по инициативе товарища Сталина. Я расценивал его как выражение доверия со стороны товарища Сталина, учитывая, что я был послан за границу, несмотря на освобождение с такого поста, как Министр госбезопасности СССР. Настроение у меня было самое отличное. Я всей душой отдался новому делу, старался быстрее его освоить. Освобождение от работы в МГБ, где мне было, особенно последнее время, так тяжело, радовало меня, а не огорчало.
Однако я полагал, что история с моим уходом из МГБ доставила Берия ряд неприятных моментов. Берия сам говорил мне, что из-за меня он имел от товарища Сталина много неприятностей. И хотя, как было сказано выше, Берия в период приемки и сдачи дел МГБ занимал не очень благожелательную ко мне позицию, тем не менее, находясь в Румынии в 1946 г., вдали от родины, под влиянием минуты я написал ему под Новый год теплое, несколько "литературное" письмо, полагая, что оно несколько сгладит оставшийся у Берия, возможно, неприятный осадок от всего этого дела. Мне теперь стыдно за это письмо, и я краснею от внутреннего негодования на себя, вспоминая, какие теплые слова я адресовал Берия, этому авантюристу и проходимцу, который, видимо, смеялся в душе, читая лирические излияния человека, к которому у него, вероятно, уже давно не было никакого человеческого чувства.
Отчуждение и безразличие Берия ко мне я заметил сам, когда вернулся из-за границы, но я по-прежнему неправильно анализировал положение. Мне казалось, что в связи со мной у Берия создалась сложная ситуация с Абакумовым.
Абакумов, я точно знал, ненавидел меня и писал на меня товарищу Сталину и в ЦК кляузы, которые, однако, не достигали поставленных Абакумовым целей, так как при проверке оказывались фальшивыми.
Берия же, как я полагал, тогда считал, что если Абакумову удастся скомпрометировать меня, то в какой-то мере косвенно будет в глазах товарища Сталина скомпрометирован и Берия, и потому неоднократно уговаривал меня "не портить отношений с Абакумовым, звонить ему, поддерживать с ним связь".
Считая Абакумова мерзавцем и карьеристом, рискуя оказаться жертвой какой-либо удачной провокации со стороны Абакумова, я все-таки не хотел следовать совету Берия и года два даже не подавал Абакумову руки.
С 1946 г., после моего назначения в Главсовзагранимущество, я, по-моему, окончательно перестал быть нужным Берия и видел его, за редким исключением, только на заседаниях Совета Министров СССР.
Можно привести ряд фактов, когда Берия демонстративно игнорировал меня, особенно если при этом присутствовал Абакумов. Что же, это было в характере Берия и меня нисколько не удивило!
В 1948 г., узнав об очередной кляузе Абакумова, я хотел поговорить о ней с Берия и пришел к нему в приемную, но он меня не принял, передав через секретаря, что вызовет сам, и, конечно, не вызвал, как я и ожидал.
Приступив к работе после первого инфаркта в прошлом году, я как-то снова зашел в приемную Берия. Однако он опять меня не принял, хотя у него никого не было. К этому времени Абакумов был уже арестован, и потому отказ Берия принять меня показался мне просто обидным, и я немедленно ушел из его приемной. Не хочет видеть меня, думал я, ну что ж, его дело! Не он один меня знает!
Хотя товарищ Сталин, как известно, сам поставил вопрос о моем освобождении из МГБ, я знал, что товарищ Сталин продолжает доверять мне. А доверие товарища Сталина было для меня, как и для каждого из нас, все! Знал я об этом из целого ряда фактов. Так, вскоре после моего назначения в Главсовзагранимущество на одном из дипломатических приемов Власик по секрету передал мне, что в случайном разговоре с ним товарищ Сталин прямо заявил о том, что он мне доверяет.
В мае 1947 г., представленный тов. Микояном, я был утвержден товарищем Сталиным в качестве начальника Главного Управления советским имуществом за границей.
Кажется, в следующем, 1948 г. был случай, когда тов. Молотов вызвал меня и сказал, что намечается создание министерства советского имущества за границей, и спросил, согласен ли я занять пост министра в этом министерстве. Я понимал, что предложение было сделано по указанию товарища Сталина.
В феврале 1949 г., как известно, по инициативе товарища Сталина Совет Министров СССР принял постановление об одобрении моего доклада о работе Главсовзагранимущества за 1949 г.
Затем в 1950 г. именно товарищ Сталин назвал меня как кандидата на должность Министра госконтроля СССР. И я определенно знал, что всем этим действиям товарища Сталина по отношению ко мне Берия не только не способствовал, но, может быть, даже противодействовал им.
Я чувствовал себя почти реабилитированным после освобождения от работы в МГБ в 1946 г. Последующий арест Абакумова показал, что я был прав, когда в ответ на кляузы Абакумова писал о нем товарищу Сталину как о личности подозрительной.
Неожиданно товарищ Сталин скончался. Я только за месяц до этого приступил к работе после второго инфаркта, и мне тяжело было перенести этот удар. Я всегда считал, что умру раньше товарища Сталина. Накануне похорон товарища Сталина Берия неожиданно позвонил мне на квартиру (что он не делал уже лет восемь), расспросил о здоровье и просил приехать к нему в Кремль.
У него в кабинете я нашел Мамулова, Людвигова, Ордынцева, позже пришел т. Поспелов. Оказывается, надо было принять участие в редактировании уже подготовленной речи Берия на похоронах товарища Сталина. Во время нашей общей работы над речью, что продолжалось часов 8, я обратил внимание на настроение Берия. Берия был весел, шутил и смеялся, казался окрыленным чем-то. Я был подавлен смертью товарища Сталина и не мог себе представить, что в эти дни можно вести себя так весело и непринужденно.
Теперь в свете нам известного о преступных действиях Берия я делаю вывод, что Берия не только по-настоящему не любил товарища Сталина как вождя, друга и учителя, но, вероятно, даже ждал его смерти (разумеется, в последние годы), чтобы развернуть свою преступную деятельность. Это, конечно, стало мне ясно сейчас, но тогда я объяснял поведение Берия его умением держать в руках свои нервы, как и подобает настоящему государственному деятелю.
Несколько дней спустя я даже счел своим долгом предложить Берия свои услуги для работы в МВД, так как полагал, что в связи со смертью товарища Сталина международная и внутренняя обстановка может потребовать усиления работы МВД, мои знания и опыт в этой области могут пригодиться и я окажусь полезным Берия в этой работе, хотя, признаюсь, работа в МВД меня уже мало привлекала, тем более в сравнении с самостоятельной работой в Госконтроле. Однако Берия отклонил мое предложение, очевидно, как я теперь полагаю, считая, что я не пригожусь для тех целей, которые он намечал себе тогда, беря в свои руки МВД. (Действительно, 11 марта 1953 года Меркулов написал короткое письмо Берии: "Дорогой Лаврентий! Хочу предложить тебе свои услуги: если я могу быть полезным тебе где-либо в МВД, прошу располагать мною так, как ты сочтешь более целесообразным. Должность для меня роли не играет, ты это знаешь. За последнее время я кое-чему научился в смысле руководства людьми и учреждением, и, думаю, теперь я сумею работать лучше, чем раньше. Правда, я сейчас полуинвалид, но надеюсь, что через несколько месяцев (максимум через полгода) я смогу уже работать с полной нагрузкой, как обычно. Буду ждать твоих указаний. Твой Меркулов". Однако Берия давно, еще в годы войны, разочаровался в деловых качествах Меркулова. А в качестве спичрайтера он уже был ему не нужен. Скрывать тот компрометирующий его факт, что он сам предложил Берии свои услуги, Меркулов никак не мог. Во-первых, при их встрече присутствовал ряд свидетелей, также привлеченных в качестве подследственных по делу Берия. Во-вторых, генеральный прокурор Руденко располагал письмом Меркулова к Берии с предложением использовать его в МВД. - Б. С.)
В тот день я виделся с Берия в последний раз.
Когда в мае месяце т. г. я дважды просил у него по телефону приема, он сказал мне - и неожиданно довольно сухо, что сам мне позвонит, - обычный прием, когда люди не хотят принять человека.
Можно было бы в заключение сказать здесь о некоторых возникших у меня соображениях в связи с необычайно активной деятельностью, которую Берия развил после кончины товарища Сталина, сказать о его нежелании иметь главного контролера по МВД и брошенной им во время обсуждения этого вопроса на Президиуме Совмина фразе - "Что они (т. е. Госконтроль) могут проверять в МВД, сперва их самих надо проверить!", что доказывает, что он не желал иметь никакого контроля над собой, даже ограниченного узкими рамками финансово-хозяйственной деятельности.
Но я полагаю, что эти соображения в настоящее время уже не имеют значения.