Повесть о приключениях мальчика Пата и пилаган - большой собаки.
Содержание:
Глава первая 1
Глава вторая 5
Глава третья 5
Глава четвертая 7
Глава пятая 9
Глава шестая 11
Глава седьмая 12
Глава восьмая 14
Вадим Нечаев
Пат и Пилаган
Глава первая
Эта история произошла с нивхом-охотником Леонидом Вытхуном, его сыном Петей, которого все звали Пат, и пилаган, то есть, в переводе, большой собакой, во время очередного ритуального праздника медведя (чхыф-лехерыд).
Лично для меня история Пата и пилаган привлекательна не столько своими странными и чудными обстоятельствами, сколько своей сутью.
Началась же история просто, да и закончилось просто.
В тот день, зимний, безветренный и просторный, Пат и Вовка возвращались из школы. Сперва путь их лежал по берегу; здесь было пустынно, чисто, и взгляд свободно проникал через весь залив до самого горизонта. Песчаные дюны стояли в ряд, заградительной цепью, и с боков были оголены от снега. За ними росли лиственницы, сумрачные, с искривленными стволами, обрубленные ненастьем у верхушек, почти двойняшки по родственной судьбе, - они придавали этим местам особый отпечаток уединения, суровости и жестокости. А дальше - уже в глубину острова - расстилалась настоящая тайга.
Когда налетают штормы, лучше не забредать в эти места в одиночку. Темнеет воздух, скрипят и гнутся горемычные лиственницы, припадает к земле стланик, шевелятся и угрюмо шуршат дюны, и, если залив свободен ото льда, высокие волны лезут на берег и заливают все шипящей пеной.
Зато в солнечные и легкие дни голубое марево висит над землей, очертания скал неуловимы и воздушны, и все превращается в мираж; каждый звук отчетлив и ясен, и кажется, можно услышать, как лают собаки в стойбище, как трутся рогами олени о деревья и как спорят женщины, приготавливая лакомое блюдо мось, куда входят и отвар рыбьих кож, и ягоды, и тюлений жир, и мелко накрошенная юкола.
Два мальчика, живущие по соседству (один - в русском доме, другой - в нивхском), торопились по дороге вдоль залива и болтали о том, о сем, в общем, все, что приходило в голову. Пат спросил Вовку:
- Как ты думаешь, земля живая?
- Не знаю, - сказал Вовка, - наверное, мертвая.
- Эх ты, - сказал Пат, - люди дышат, растения дышат, и земля дышит, - значит, она живая.
- Почему же мой дедушка, которому уже под восемьдесят, так не хочет умирать, если земля живая? - возразил Вовка.
- Потому что он сильный и любит работать, а вот когда он ляжет на печку, тогда земля скажет: "Иди ко мне". Понял?
- Понял, - сказал Вовка, хотя обычно он не понимал, что ему говорил Пат. Но у Вовки было доброе сердце, и он умел слушать, не вступая в споры.
Пат и Вовка учились в одном классе и сидели на одной парте; не удивительно, что они были закадычные друзья, и когда ребята начали насмехаться над Патом, говоря, что его голова вся в шишках и именно в них сосредоточен ум, и Федька Платок, здоровый и крепкий, как пень, не раз пытался срезать одну или две шишки, чтобы Пат маленько поглупел, то из беды выручал его всегда Вовка. И ничто не вставало до сих пор преградой в их дружбе.
Вдали показалась окраина села.
- Ты знаешь, в новом году я поеду на чхыф-лехе-рыд, - сказал Пат гордо, - и буду соревноваться в гонке на собаках.
- О, - промолвил Вовка, - как я тебе завидую, Пат! Возьми и меня с собой. Я не буду тебе мешать.
- Нельзя, - сказал Пат, - правила такие. И собакам тяжело двоих везти. Но ты не горюй. Ты хороший друг. И будешь хороший зритель.
- Я буду за тебя болеть. Что есть мочи.
- А когда на чхыф-лехерыд убьют медведя, душа его отправится к своим сородичам в тайгу и расскажет, что наш народ его не обижал и мы их друзья.
- Какая же у медведя душа? - удивился Вовка.
- Ты совсем неграмотный Вовка, - ответил Пат. - У каждого есть душа. Даже наш остров Сахалин и тот имеет душу. И когда душа теряется, то это самое большое горе, будь то человек, или зверь, или дерево. Мой ытык (отец) говорит, надо очень внимательно следить, чтоб не потерять душу. Потому что таким человеком овладевает тогда ужасная ненависть ко всему на земле. И даже умереть он не может спокойно.
- Ты очень странно говоришь, Пат, - усомнился Вовка. - Разве ты не слыхал учителя: есть предметы одушевленные и неодушевленные; море, камень, дерево, остров - предметы неодушевленные, а человек или волк - одушевленные. А душа - так это предрассудок.
- Я внимательно слушаю нашего учителя, - медленно произнес Пат, - но я понял его иначе, то есть так, что раньше всё объясняли одной душой. А насчет всяких там предметов, то это придумали горожане, которые природу не видят и не понимают…
- Это ты правильно сказал, Пат. Горожане любят придумывать. Без этого они просто не могут… Я слышал, у твоего отца была недавно не слишком удачная охота!
- Это была чудная и удивительная охота. Этот последний медведь чуть не стоил моему отцу жизни.
- Бедный твой отец!
- Медведь прокусил ему руку и ободрал щеку. Но отец все-таки убил его.
- Что же дальше было, Пат?
- Он целый месяц лежал в больнице, и я каждый день ходил к нему, чтобы ему не было скучно.
- У тебя замечательный отец, Пат.
- Да, он хороший охотник.
Между тем мальчики подошли к дряхлому и заброшенному дому, в котором давно-предавно, по словам стариков, жил шаман, и Пат удивленно показал Вовке:
- Гляди-ка.
Под крыльцом дряхлого дома, обросшего мхом, сидела большая и грустная собака с длинной шерстью. Изредка она вздыхала, ее худые бока приподымались - и под кожей выступали крепкие изогнутые ребра.
- Ты откуда, собака? - спросил Пат.
Но та жалобно посмотрела на него и моргнула прослезившимися глазами. Пат почесал ее меж ушей, собака взъерошилась, но у нее, как видно, не хватило сил, чтобы показать клыки. Тело собаки было бедно силой и кровью, а мозг устал думать о пище. И ей приходилось совсем туго. Пат пожалел собаку и сказал:
- Ее бил хозяин, и она пришла издалека, из другой деревни. Отдадим ей, Вова, что осталось у нас от завтрака.
Мальчики положили около собаки хлеб с маслом и юколу и пошли по домам. Открыв дверь, сын каюра громко произнес:
- Ытык, это я - Пат.
Дом осторожно охнул - и снова тихо. Отец еще на озере, догадался Пат и прошел во вторую комнату, где его бабка, окончательно оглохшая коричневая старуха, вырезала на ковше, как ее сын Леонид Вытхун доблестно убил своего последнего медведя. Не посвященный в ее искусство мало что смог бы разобрать по знакам, но Пат отчетливо увидел все в изображении, будто он наблюдал эту картину с высокого дерева.
Заметив медведя в ольховнике, отец зашел с подветренной стороны и спрятался метрах в тридцати за лесиной, между тем медведь добродушно грыз ветки. Пат увидел, как отец прицелился и выстрелил, и медведь перевернулся, вскочил на лапы и побежал, оставляя на траве и мху кровавые меты; отец помчался за ним и быстро догнал его. Медведь спрятался в валежнике и там успокаивался и набирался сил и духу; отец встал поблизости, потому что знал, что медведь больше никуда не мог уйти. Так они стояли какое-то время, выжидая, и у медведя постепенно поднялась шерсть и от боли он рассвирепел. Отец слышал его учащенное дыхание и ждал, подняв ружье на линию глаза. И вдруг выстрелил, и в тот же миг медведь выскочил из своего укрытия и бросился на человека; отец дернул затвор, и тот вылетел.
"Все пропало", - подумал отец, отскочив к дереву и ухватившись руками за ствол.
Медведь прокусил ему левую руку и ободрал щеку, и отец медленно сполз на землю и лег на бок, прикрыв лицо локтем. Медведь рвал на нем толстую куртку из собачьей шерсти.
У Пата снова выступили слезы на глазах, как и тогда осенью, когда отец приплыл в лодочке весь в крови.
"Ытык, сунь ему", - проговорил про себя Пат.
И отец словно услышал его. Он выхватил охотничий нож и всадил зверю в брюхо, и еще раз, и еще раз… После пятого удара медведь отвалился и захрипел. Пошатываясь, отец поднялся и побрел к реке, не забывая делать на деревьях отметки кровью, чтобы другие охотники могли найти дорогу сюда и вывезти тушу. Он отвязал лодочку и лег на дно, и течение понесло их.
"Мой отец - доблестный охотник", - решил Пат и сел готовить уроки. Перед ним лежала "Родная речь", и Пат размышлял: "Я уже столько лет знаю русских, а понять их не могу. Их не тянет тайга, не умеют они и на оленях ездить, не складывают черепа убитых медведей в амбар, не верят в душу. И все же что-то в них такое есть, чего нам, нивхам, не хватает. Вот у них какой большой народ, а нас осталась прямо горстка. И без них совсем бы мы померли от болезней".
Отец Пата пришел очень поздно: он сидел около проруби на льду озера и ловил рыбу на донку. Накануне он вернулся с соболиной охоты и теперь отправился на озеро не ради сытости, а скорее ради забавы. Он с самого детства охотился и рыбачил и каждую тварь понимал лучше, чем она себя. Отец в этот день наловил много рыбы; он прошел десять километров от озера до дому, но дышал так ровно и чисто, словно и не вставал с места.
Ему было приятно идти на широких лыжах и приятно, что дома его ждет сын. День был морозный, сухой, и дышалось ему легко. На поляну выскочил заяц, привстал на задние лапки, повертел по сторонам головой; охотник свистнул, засмеялся над заячьим испугом… Завечерело, и солнце скрылось. И все стало таким плоским, скучным: небо, холмы, деревья; и охотник ускорил шаг.
Пат лежал в постели, когда вернулся отец, и думал о всяких вещах, но больше - о собаке. "Почему она вышла из леса? - думал Пат. - Или она заболела, или повздорила с вожаком стаи. Вот сейчас она лежит у дома шамана и дремлет перед своей смертью. А может, в ней душа нашего дедушки плачет от голода".
- Батя, - сказал Пат, - сегодня я видел собаку, она лежит и не двигается с места, а в животе ее пусто и холодно; дадим ей завтра немного твоей рыбы?
- Хорошо, - сказал отец.
На следующий день Пат с отцом, как всегда, поднялись в шесть часов, когда в тайге стояла еще ночь, ополоснулись ледяной водой, плотно позавтракали и, выйдя из дому, направились к околице села, туда, где под крыльцом одиноко помирала приблудная собака. Она лежала с закрытыми глазами, и нос ее покрылся инеем.
- Неужели умерла? - воскликнул Пат.
- Нет, - сказал отец, - она сны видит.
Пат положил около собаки рыбу и увидел, как ожили глаза ее, пасть и мускулы. С жадностью и урчанием она съела все, вплоть до костей.
Подняв голову, собака слегка повыла в небо и легла у ног мальчика.
- Знаешь что, - сказал отец, - не надо брать эту собаку, по-моему, она не собака. Я вижу, она с Большой земли прибежала по льду.
- Что ты, ытык! Я же хорошо вижу, что это собака, неужели бы я не отличил собаку от несобаки?
Отец усмехнулся:
- Ты хитрый, Пат, и все-таки не надо брать ее домой. Пат заплакал, хотя раньше он почти никогда не плакал.
Пат представил, как собака лежит мертвая на боку и как ее засыпает снегом, и душа дедушки, бездомная, бродит возле и высоким голосом стонет, не зная, куда же ей теперь переселиться.
- Ну ладно, - согласился отец. - Потом ты сам увидишь, собака это или не собака. И воспитывай ее сам.
Так она стала жить в доме Пата. Первые дни ее никто не трогал, и она только и делала, что ела, спала, опять ела, опять спала и незаметно для себя обвыкалась с теперешними нормами жизни. Пат сам кормил собаку, расчесывал ей шерсть и подолгу вел с ней беседы. Она быстро набиралась сил; отец часто смотрел на собаку и не мог понять, отчего она так смирно ведет себя, будто и в самом деле она хорошая, доброкачественная, на все сто процентов, собака.
"Опасная затея, - думал отец, - опасная, и зачем Пату понадобилось приручать волка, разве мало собак в упряжке, а сколько их вообще в поселке! Пусть дикость живет в дикости".
Однажды Пат решил взять с собой пилаган в школу. Не успели они выйти на главную улицу, как их окружила огромная свора собак со всего поселка. Они злобно лаяли, ворчали, скулили и медленно подбирались к пришельцу из другого мира. Сильнее других ярился их вожак, большой пес, отмеченный, как наградами, множеством шрамов на груди и плечах. Пилаган отбежал к дереву и уперся об него спиной, и когда пес кинулся, он щелкнул зубами, и пес отлетел с разодранным горлом.
- Ытык! - закричал изо всех сил Пат.
Отец выбежал из дома с кнутом. "Олля, олля!" - грозил он собакам на бегу, но без успеха: те разъярились, и запах крови родил в них месть и мужество для мести. Чужаку пришлось бы туго, если бы вовремя не подоспел Вытхун, который начал хлестать свору направо и налево.
Через некоторое время отец захотел запрячь пилаган в ременную упряжку. Собака отбежала на почтительное расстояние, и как отец ее ни уговаривал, не подпускала к себе.
- Сплошная морока с ней, - сказал отец другим собакам. - Пойду позову Пата, пусть сам справляется.
Пришел Пат и позвал собаку: "Атак, Атак!" Недавно он дал ей новое имя: Атак, и по этому поводу отец очень смеялся, потому что "атак" на нивхском языке означает "дед".
Атак подбежал к мальчику, и тот поставил собаку в упряжку. Отец взмахнул кнутом, крикнул: "Гой, гой!" - и упряжка рванулась с места, и Атак, чтобы не дать себя сбить с ног, волей-неволей тоже побежал, но на повороте, когда остальные собаки замедлили бег, пес не успел сообразить, натянул сильно постромки, нарты чуть не перевернулись, и передовик, обернувшись, злобно схватил Атака за плечо, а тот, конечно, обиды не стерпел, все смешалось в кучу, и каюр Вытхун, ругаясь на чем свет стоит, стал разнимать кнутом дерущихся. Атаку, конечно, попало больше всех, и тогда он понял, что нужно уметь подчиняться.
Около месяца отец и сын поочередно учили Атака ходить в упряжке, ночевать под снегом и правилам общежития с другими собаками. Атак был понятлив и сообразителен, и прежняя ожесточенность, остервенелость, накопленные за многие годы в лесу, мало-помалу уступали в нем место миролюбию и терпимости. Внове для него были и ласки мальчика. Атак терялся, конфузился и не знал, как отвечать на них, потому что любовь к Пату не согласовывалась ни с его прежним опытом, ни с опытом предков.
"И все-таки, - думал Пат, - пес когда-то знал человека: уж слишком быстро, прямо на лету, привыкает он к новым законам; но это было давно, и какая-то неизвестная сила, наверно, выкинула его из стойбища в дикую тайгу. Может быть, то был голод, может быть, лесной пожар, и все бежали от него по реке на лодках. А пилаган пришлось стать волком".
"Конечно, - размышлял в другой раз Пат, - собаке гораздо легче превратиться в волка, чем волку стать собакой. Вот поэтому-то его так не любит и боится упряжка. Да и масть у него иная, не похожая на здешних. И крупнее он всех собак раза в полтора".
Вскоре в поселке все узнали Атака, и, несмотря на то, что женщины пытались поласкать его и бросали ему рыбу, а дети преследовали его своим назойливым вниманием, Атак оставался отщепенцем, близко к себе не подпускал и не признавал ничьей власти, кроме каюра Вытхуна и его сына Пата.
Правда, он полюбил греться у костров и мог целыми часами лежать возле и смотреть в огонь, особенно если рядом был Пат; мальчик спокойным и мягким голосом разговаривал с ним и гладил возле ушей, а он хмурился и слегка поводил хвостом. И выражение глаз у него было таким, будто он мечтал о чем-то.
Когда же наступала ночь, Атак зарывался в снег и засыпал, но во сне он вдруг начинал рычать, и от его рычания просыпались другие собаки в поселке, и вскоре тишина взрывалась суматошным воем и лаем; от ночных кошмаров Атак порой наутро выглядел усталым и мрачным.
Все же обучение его продолжалось успешно, и не прошло двух месяцев, как он усвоил не хуже других тонкости упряжного ремесла, и с каждым днем привязывался все больше к своим хозяевам.
К собственному удивлению, Атак даже пристрастился к гонкам. Гордость и честолюбие не позволяли ему трудиться шаляй-валяй. Как только он слышал свист бича и резкий окрик каюра "гой-гой!", он со всех ног бросался вперед и несся по накатанной дороге мимо застывших озер, сопок, поросших густым и дремучим лесом, не сбавляя скорости, и уже ничто для него не существовало, кроме радости бега, Напряжения мышц, и воли, и редких выкриков его хозяина. И порой казалось, что не каюр, а он, Атак, верховодит гонкой…
Вскоре Вытхуну и его сыну Пату стало ясно, что Атак самая выносливая, стойкая и умная собака во всей упряжке, и единственно, что их смущало, почему он совершенно не претендует на роль вожака. Никогда он не задевал Желтого Пятна, не строил ему козней, не подзуживал втихомолку против него стаю. Можно было подумать, что пес вполне и окончательно доволен своей независимостью и хочет только одного - чтобы его оставили в покое. Он, мол, никого не трогает, и пусть его никто не трогает. "Но так не бывает, - понимал каюр, - не бывает так на свете, чтобы ты жил со всеми вместе и в то же время один. Ни к чему хорошему это привести не может".
Пат теперь почти не расставался со своей собакой. Атак провожал его в школу и встречал после уроков. По воскресеньям они вместе отправлялись на охоту, и давно миновало время, когда Пата обижали его сверстники. Собаку и мальчика соединяла уже не просто привязанность, рождающаяся от привычки видеться ежедневно, а нечто более глубокое и могущественное, то, что мы называем любовью.
И эта любовь не была похожа на ту любовь, которую питает вечно занятый горожанин к своей обленившейся собаке, питает от скудости и неполноты жизни, от обиженности на соседей или угрюмости характера, от одиночества или уязвленного самолюбия. В свою очередь, для собаки человек - и хозяин ее, и покровитель, и кормилец, потому что город настолько извратил ее природу, что из всех собачьих способностей уцелели только две: сторожить квартиру и чинно гулять в наморднике по асфальтированным улицам.
От привольного житья за несколько месяцев пилаган полностью окреп, и когда Пат смотрел на своего огромного пса с его лоснящейся шкурой и коричневыми пятнами различной расцветки, с играющей мускулатурой, чуткими и осмысленными глазами, походкой - бесшумной и полной достоинства - он как бы размягчался и в то же время чувствовал не то чтобы страх, а какой-то боязливый озноб: а вдруг когда-нибудь темная сила или несчастная нелепица разлучит его с Атаком.