Продолжаем нашу программу. ПРОЩАНИЕ ЗЛОЙ ДЕВЧОНКИ СУСАННЫ КОЛЬЧИКОВОЙ с читателями! Читайте о её последнем выступлении в нашей программе!
Пробегая от подъезда к подъезду, Петька увидел невероятную картину.
До того невероятную, что не мог не остановиться.
Ему навстречу шла Сусанна Кольчикова с небольшим чемоданчиком в руке и с авоськой – в другой.
Шла одна, опустив голову.
Одна!
– Ты куда это? – прямо-таки обалдело спросил Петька.
Сусанна подняла заплаканные глазки, всхлипнула и ответила:
– Мы больше не увидимся. Прощай навсегда.
– Прощай, конечно, – сказал Петька, – тем более что навсегда. А куда ты?
Но злая девчонка больше не сказала ни слова.
Ушла, всхлипывая тонко и жалобно.
Её отправили в пионерский лагерь, потому-то она и брела, опустив голову.
А вот почему она сама несла (сама!) чемоданчик и авоську, почему шла одна, это следует объяснить.
Вчера, прибежав из цирка без туфель и бабушки, Сусанна плюхнулась на диван и закрыла глазки.
И пронзительнейше застонала.
– ЕЩЁ ЧТО? – грозно спросил папа. – ОПЯТЬ ЧТО-НИБУДЬ?
– Где туфли? – спросила мама.
– Где бабушка? – спросила старшая бабушка.
– Она ИЗБИЛА меня, – со стоном ответила злая девчонка. – В цирке. При всех. Дала мне ЗАТРЕЩИНУ. И бросила на улице. Ой… как мне страшно ужасно…
– Довели, – мрачно заключил папа.
– Я петь больше для неё не буду, – сказала старшая бабушка. – И хрюкать не буду.
И мяукать не буду. И кудкудакать не буду. И вообще я уезжаю. К брату. В Калугу.
У Сусанны было такое ощущение, словно она ехала в трамвае по знакомому-знакомому маршруту, а приехала, например, на Луну.
Сквозь полуопущенные веки злая девчонка следила за тем, что происходило вокруг, и ничего не понимала.
Ей становилось ясно: происходило что-то непонятное, невиданное, страшное.
Родители и бабушка почему-то вроде бы перестают её слушаться.
– Ну… лад-но! Она дернулась всем телом, затем подёргала левой и правой ногами попеременно.
– Это мне надо дёргаться! – крикнул папа уже обычным голосом. – Это ты нас издёргала! Нас сегодня вызывали в домовой комитет! И правильно! И смеялись над нами! И правильно!
– Посмотри, она всё ещё дёргается, – прошептала мама.
– ПУСТЬ! – отрезал папа. – Не боюсь нисколько. Завтра она поедет в пионерский лагерь. Будет жить как все. Пусть попробует там дёргаться.
Тогда Сусанна стала хрипеть.
– Ей плохо, – прошептала мама.
– Пусть, – сказала старшая бабушка.
– Ни в какой пионерский лагерь я не поеду, – дрожащим голоском проговорила Сусанна. – Там для меня – смерть. Я простыну, утону, сломаю ногу или руку, отравлюсь недоброкачественно приготовленной пищей.
– Это мои слова, – грустно призналась старшая бабушка, – я отрекаюсь от них.
– Там за мной не будет надлежащего присмотра и ухода, – продолжала Сусанна. – Мне, которая привыкла к заботе, ласке, трудно будет среди сотни невоспитанных сорванцов и сорванок.
– Последнего слова я не говорила! – воскликнула мама.
– А про клещей вы забыли? – спросила Сусанна. – Пусть тот отправляет детей в пионерлагеря, кто не может обеспечить им другой, более комфортабельный вид отдыха.
– Отказываюсь от своих слов! – крикнул папа. – Поедешь в лагерь! Там тебя отучат дёргаться и мучить взрослых! Там ты сама станешь человеком!
– А мои музыкальные способности?
– Нет у тебя никаких музыкальных способностей!
Пришла младшая бабушка, с порога заявила:
– Всему есть мера. Моя бывшая внучка довела меня до того, что я дала ей ЗАТРЕЩИНУ. В цирке. При всех. До сих пор рука болит. Свои новые туфли она оставила на улице.
– А ты не могла их поднять? – крикнула Сусанна. – Тебе трудно было нагнуться, да?
– МАРШ ЗА ТУФЛЯМИ! – И папа приподнял дочь с дивана и толкнул к дверям.
– И вообще я уезжаю, – сказала младшая бабушка, – к сестре. В Воронеж. Хочу отдохнуть.
Если бы я был злой человек, я бы всему этому порадовался. Но, честно говоря, мне чуть-чуть жаль Сусанну. Не одна же она виновата, что выросла злой девчонкой.
Туфель она не нашла – утащили собаки.
Села Сусанна на диван и заплакала. Заплакала она по-настоящему, с горя.
Никто к ней не подходил.
Бабушки собирали вещи, так как решение уехать оказалось бесповоротным.
Никто не подходил к Сусанне.
Только мама несколько раз вставала, но каждый раз садилась обратно.
Утром Сусанна спросила:
– Я ведь никуда не поеду, правда?
– Поедешь, – спокойно, но твёрдо ответил папа, – в пионерский лагерь "Рассвет".
– Кто проводит меня?
Папа ответил тем же тоном:
– Дорогу ты знаешь. Возьми вещи и иди. Счастливо тебе отдохнуть.
О том, как жилось ей в пионерском лагере, догадайтесь сами.
Представление продолжается. Выступают тигрёнок Чип, мартыш Хлоп-Хлоп и домоуправляющий – ГРОЗНЫЙ ТОВАРИЩ СУРКОВ
В домоуправление, где сидел грозный товарищ Сурков, которого все боялись, вместе с Лёлишной пошёл Эдуард Иванович, сказав:
– Сначала заглянем в цирк, возьмём с собой помощников.
Помощниками оказались Чип и Хлоп-Хлоп. Как они обрадовались, увидев хозяина!
Мартыш даже полез целоваться, но Эдуард Иванович отвернулся. Хлоп-Хлоп обиженно пискнул, но чмокнул-таки его в щёку.
А Чип тёрся о ноги хозяина и урчал-урчал-мурлыкал.
– Вот что, друзья, – сказал Эдуард Иванович. – На вашу долю выпала ответственная задача. Надо помочь Лёлишне и её дедушке обменять квартиру. Несколько раз она обращалась в райжилуправление, оттуда заявление переслали в домоуправление к грозному товарищу Суркову, которого все боятся. Грозный товарищ Сурков говорит: не имеем возможности, но постараемся. На самом же деле он имеет возможность, но не старается. Наша задача заключается в том, чтобы заставить товарища Суркова перестать быть грозным и быстрее помочь Лёлишне. Ясно? Вопросов нет? В путь!
Лёлишна вела Чипа на поводке, а Хлоп-Хлоп устроился на руках у хозяина.
Сами понимаете, что за ними увязалась целая толпа мальчишек, которым Хлоп-Хлоп показывал язык, кулак и корчил рожицы.
И мальчишки показывали ему язык и строили рожицы, но кулаками не махали.
Вот такой толпой и явились к домоуправлению.
Служащие этой важной конторы всполошились.
А когда в комнату к ним втопал, скаля зубы, Чип, служащие (а это были женщины) вскочили из-за своих столов и спрятались за самый большой стол, за которым сидел сам грозный товарищ Сурков.
Надо сказать, что когда-то, не очень-то уж и давно, грозный товарищ Сурков был не маленьким начальником, но очень плохим человеком. Стал он из-за этого начальником поменьше, а каким он стал человеком, судите сами. Пора вам во всем этом уже самим разбираться.
Внешне в нём ничего грозного не было. Невысокого роста, с лохматой шевелюрой, с недобрым взглядом чёрных глаз, он, чтобы выглядеть выше ростом, носил шляпу.
Её он не имел обыкновения снимать даже в конторе.
Увидев тигрёнка, Эдуарда Ивановича, Хлоп-Хлопа и Лёлишну, товарищ Сурков спросил:
– Как прикажете это понимать? Адреса зверинца не знаете?
– Здравствуйте, – сказал Эдуард Иванович.
А мартыш молниеносно прыжком соскочил на стол, сорвал с управляющего шляпу, возмущённо погрозил ему пальцем, сам себе поаплодировал и снова влез на плечо к своему хозяину.
Товарищ Сурков на приветствие не ответил и, стараясь выглядеть невозмутимым, спросил:
– Охлопкова, где тигра взяла? Зачем сюда появилась? Почему без намордника? Мартышке кто тут скакать разрешил? – И платком вытер крупные капли пота на носу.
– Я насчёт заявления, – сказала Лёлишна. – Дедушке тяжело подниматься… врач сказал… тигрёнок из цирка… вы обещали… дедушка…
– Ну, обещал. Дальше?
– Выполняйте своё обещание, – сказал Эдуард Иванович.
А Чип, как бы полностью поддерживая просьбу хозяина, зарычал, широко раскрыв пасть.
Женщины завизжали.
Мальчишки, облепившие подоконники, захохотали и тоже порычали и повизжали.
– Я милицию вызову, – сказал, сразу став не очень грозным, управляющий домами. – Вы нарушаете общественный порядок. Мешаете работе государственного учреждения. Хулиганите. Нервируете аппарат, то есть моих сотрудниц.
– А вы не хотите помочь девочке, – спокойно возразил Эдуард Иванович. – Вы же знаете, как ей трудно жить, имея на руках больного дедушку.
– Я всё знаю! – тихо крикнул товарищ Сурков, снова вытирая пот на носу. – Надоела мне ваша девочка с вашим дедушкой! Из горздрава два раза звонили. А у меня нет…
– Есть, – сказала одна служащая, – мы ещё вчера напоминали вам о заявлении Охлопковой…
– О! – сказал товарищ Сурков. – Чередь! Желающих спуститься с верхних этажей в нижние путём обмена жилплощади много. У одного дедушка, у другого – бабушка, третий сам плохо дышит. Но это всё ерунда. Другое дело – мотоцикл, мотороллер. Дедушки-бабушки дома посидеть могут, нечего им взад-вперёд на пятый этаж бегать. А попробуй-ка на себе мотоцикл таскать. Мотороллер попробуй на себе таскать! А?
Мартыш показал ему язык.
И мальчишки показали ему языки.
А Эдуард Иванович твёрдо сказал:
– Мы не уйдём отсюда, пока вы не дадите…
– Не дам! – крикнул товарищ Сурков. – Не дам!
И мальчишки закричали:
– Не дам! Не дам! Не дам! Не дам!
– А я не могу, – гордо и даже торжественно произнёс товарищ Сурков, – не могу думать и руководить в такой обстановке.
Тут все служащие стали упрашивать его подписать заявление Охлопковой, называли номер дома и номер квартиры, жильцам которой не нравится первый этаж.
– Пусть придёт в другой раз, – упрямился товарищ Сурков. – А то можно подумать, что я тигрёнка или мартышки, видите ли, испугался. Или попал под их влияние. Смешно. Нет, нет, пусть Охлопкова ещё несколько разиков придёт.
– И в каждый другой разик, – насмешливо сказал Эдуард Иванович, – я буду приходить с ней. И возьму с собой уже не тигрёнка, а льва.
– Льва-а-а? – хором спросили мальчишки и служащие.
– Самого настоящего. И тоже без намордника. Могу и двух львов привести. И трёх.
– Безобразие, одним словом, – еле выговорил товарищ Сурков, теперь уже совсем негрозный. – Отвечать будете. Какая там у вас квартира на обмен согласна?
Короче говоря, завтра же Лёлишна могла переезжать на первый этаж в соседнем доме.
Следующим номером нашей программы – ЖИВЫЕ ТАРЕЛКИ. Исполняет единственный мужчина в своей семье Владик Краснов, бывший Головешка. В действие вступает ТЁТЯ НЮРА, КОТОРАЯ СЧИТАЕТ СЕБЯ СВЯТОЙ
Владик мыл посуду. То есть не мыл, а бил.
Потому что тарелки оказались живыми.
Первая же тарелка выскользнула из его рук в раковину. И, конечно, разбилась.
– Эх ты, – сказал ей (вернее, её осколкам) Владик, – совести у тебя нету.
Со второй тарелкой он держался настороженно и даже сумел донести её до струи воды из крана.
И тут она (то есть тарелка) выскользнула из его рук на пол.
И разбилась.
"Ну, погодите! – возмущённо подумал Владик. – Не хотел я с вами связываться, а придётся. Не забудьте, что руки у меня золотые. Так сам гражданин милиционер дядя Горшков считает. Мозговая система у меня имеется. И вы из себя много-то не воображайте. Тем более что я – единственный мужчина в нашей семье".
И тут третья тарелка – вдребезги.
Сел Владик.
Задумался.
Пустяковое вроде бы дело, а – не получается. В цирке вон тарелки на палках крутят, в воздух бросают и чего только с ними не делают, а тут…
Он встал.
Взял тарелку обеими руками.
И поднёс к раковине.
Но нужна ещё одна рука, чтобы открыть кран.
Владик отнёс тарелку обратно на стол, открыл кран, взял тарелку обеими руками и подставил под струю.
Брызги во все стороны бросились.
Даже глаза пришлось зажмурить.
Вымок Владик до пояса.
Зато и тарелка немного вымылась.
К следующей – пятой – тарелке он отнёсся уже увереннее, да и она, видимо, почувствовала, что имеет дело с человеком, который кое-что в мытье посуды понимает.
И облился он на этот раз меньше. Маленькая работа, а – работа. И когда сделаешь её, приятно.
– Чего тут стряслось? – услышал он напуганный и возмущённый голос тёти Нюры.
– Да вот посуду мыл, – небрежным тоном ответил Владик, – я ведь единственный мужчина в семье.
– Единственный ты лоботряс в семье! – сказала тётя Нюра. – Кто тебя просил? Вот натворил дел! Подожди, упекут тебя в колонию, сто раз пожалеешь, что не слушался добрых людей.
Ругалась тётя Нюра равнодушно, и раньше Владик не обращал особенного внимания на такие слова, но сегодня он ответил:
– С утра до вечера вы меня без передыха ругаете. Зря. Если человеку всё время втолковывать, что он лоботряс, то он лоботрясом и будет.
Они с тётей Нюрой собрали осколки, а она принялась вытирать пол, говоря:
– Тебя не ругать нельзя. Потому как хвалить тебя не за что. Ты вот телевизор не смотришь. А каких там мальчиков показывают иногда! Чистенькие, умненькие, рассуждают ровно взрослые. Советы дают, учат. И все из нашего города. Местные. Сердце не нарадуется. Вот тебе бы с них пример взять.
– У нас телевизора нет.
– И никогда не будет! – И тётя Нюра заметила на нём новые брюки, всплеснула руками: – Кто это тебя?
– Знакомые одни.
– До чего же ладно подогнано! Только ботинки всё портят. Ботинки бы сменить! – сокрушалась тётя Нюра. – Уж больно они длинноносые. Погоди, погоди, я сейчас. – Она быстро ушла, почти убежала, и скоро вернулась, держа в руках сандалии.
– Примерь-ка. Если подойдут, будешь ты парень хоть куда. И меня добрым словом вспомнишь. Мол, есть на свете тётя Нюра – святой человек. Ведь с какой стати, собственно, я о тебе забочусь? Да потому что добрая, отзывчивая я. Не жмут? Носи на здоровье.
– Спасибо. – Владик даже потопал от радости.
– Покажись-ка матери.
Владик убежал.
Ксения Андреевна, как всегда, полулежала на кровати.
– Мам, смотри!
– Балуешь ты нас, – растроганно сказала она вошедшей в комнату тёте Нюре. – Спасибо тебе. Весь он в обновках. Прямо и не узнать, до чего хорош парень.
– Не хвали ты его раньше времени, – ворчливо посоветовала тётя Нюра. – Посмотреть ещё надо, как он дальше расти будет. Пока похвастаться ему нечем.
– Когда хвалят, на него больше действует, – виновато сказала Ксения Андреевна.
– Всем нам охота, чтоб нас хвалили, – усмехнулась тётя Нюра. – А к ругани надо привыкать. Легче жить будет. А то знаешь, как он себя величать начал? – Она хихикнула. – Единственный, мол, мужчина в семье! – Она расхохоталась. – А я ему говорю: единственный ты, мол, лоботряс в семье!
– Ничего смешного нет, – хмуро сказал Владик.
– Три тарелки он тебе расколол! Помощничек!
– И пусть, – радостно сказала Ксения Андреевна. – Научится. Лиха беда – начало.
– Ничему он не научится, – почти крикнула тётя Нюра. – Одному он только и научился – за чужой счёт жить. Да кабы не моя доброта…
– Берите свою доброту обратно, – вдруг сказал Владик.
Снял сандалии. И отодвинул их от себя.
– Чего ты?! – возмутилась тётя Нюра. – Подумаешь, обиделся! К тебе по-людски, а ты…
– Может, и меня когда-нибудь по телевизору покажут, – пробормотал Владик. – И нечего меня на каждом шагу ругать. Ругаться легко! Телевизор смотреть легко! А вы попробуйте жить, как мы живём, как нам с мамкой…
– Прости ты меня тогда, – насмешливо сказала тётя Нюра. – Только запомни: добрая я, отзывчивая. Жалею тебя. Возьми сандальки.
– Спасибо, не надо, – твёрдо отказался Владик. – И жалеть меня не надо. Может, сам справлюсь.
– Вот что! – Тётя Нюра встала. – Ты словами-то не кидайся! И не гордись! Нечем тебе гордиться! Не задирай нос-от! Рассуждатель!
– За что ты так? – спросила Ксения Андреевна. – Маленький ведь он ещё.
– Маленький, да удаленький. Сердце кровью обливается, когда об вас думаю. Чего бы вы делали, кабы не я? Вы мне спасибо говорить должны, не переставая. А он физиономию от меня воротит! Возьми сандальки! – крикнула тётя Нюра.
– Не возьму, – ответил Владик. – И не нужна ваша помощь больше. И пол мыть научусь! – с отчаянием продолжал он. – И суп кипятить научусь! И чай варить! И по магазинам ходить буду!
– Да кто тебе деньги-то доверит?
– Я, – сказала Ксения Андреевна. – За великую помощь тебе, Нюра, великое спасибо. Никогда не забуду. А больше – не надо.
– Да ты… Да ты что, Ксения? Я над собой ни смеяться, ни издеваться никому не позволю! Никому, не то что тебе с твоей Головешкой. Да вы меня не обижать, а обожать должны!
– Мы с тобой потом обо всём поговорим. – Ксения Андреевна достала из-под подушки книгу, протянула сыну. – Вот здесь наши с тобой деньги, квитанции всякие. Положи на комод. Надо будет – бери.
– Можно подумать, – оскорблённо пробормотала тётя Нюра, – что я не пользу, а вред делала.
– Тебе куда-то надо, Владик? Так ты иди, иди. Часикам к двум возвращайся, сбегаешь в столовую за обедом. Были бы у меня ноги живые, я бы на месте не сидела.
Когда Владик ушел, так и оставив сандалии, тётя Нюра заговорила громко и пронзительно:
– Чего это вы? На кого надеетесь? Думаете, ещё такую дуру, как я, найдёте? Ты поверила, что Головешка твой образумился? Да накатило просто на него. Хлебнёшь ты с ним ещё горя! Тыщу раз ещё меня вспомнишь!
– Добра твоего я никогда, Нюра, не забуду. А какая мать без горя прожила? – тихо спросила Ксения Андреевна. – За помощь, говорю, великое тебе спасибо. Только в одной руке ты, оказалось, помощь протягиваешь, а другой – по сердцу бьёшь.
– Да чего вы без меня делать будете? Да ты знаешь, что люди про меня говорят? Святая ты, Нюра, говорят! Куда вы без меня?
– Жить будем. Свет не без добрых людей. К осени меня в больницу, а Владика – в детдом. Может, и вылечат меня. На юг куда-то увезут. К морю.
Мне придётся прервать на этом их разговор. Думаю, что суть его вы уже поняли.
А перед началом следующего номера автор просит уважаемых читателей разрешить ему сказать несколько слов, которые он считает очень необходимыми
Вот мы и приближаемся к окончанию нашей программы.
Начались уже заключительные выступления.
И жалко мне расставаться с моими героями – моими друзьями-приятелями, ведь расстаюсь я с ними навсегда.
И в то же время радостно, потому что работа близится к завершению.
И с вами мне расставаться жалко. Пока вы читали книгу, мы с вами как будто беседовали по душам.
Конечно, я надеюсь, что мы с вами встретимся ещё не один раз, но всякое в жизни бывает. Недаром каждый писатель старается каждую книгу писать так, словно она – последняя. И старается вложить в неё всё, что ему хочется сказать людям.
Но какой бы ни была книга толстой, у неё обязательно есть конец.
Решил я ещё раз – последний! – ненадолго остановить действие повести, чтобы сказать вам несколько слов, которые кажутся мне очень необходимыми.
Решил я сказать их именно в этой книжке, не откладывая до следующей.