– Зато от всего сердца, – в свою очередь обиделся Горшков. – А я вам советую с Головешкой познакомиться. Не пожалеете. Может, и он вас кой-чему научит для фокусов. А вы, может, и направите парня на путь истинный, то есть трудовой путь. Пусть хоть в цирке, да работает.
– Я буду на вас жаловаться! – резко вставая, произнёс Григорий Васильевич. – Вы думаете над тем, что говорите? Что это значит: пусть хоть в цирке, да работает? По-вашему, моя работа – работа артиста цирка – ерунда?
– Что вы? Не совсем, конечно, ерунда, – ответил милиционер. – Но… не то, конечно. Вот вы чернильницу на моих глазах проглотили, ручку с железным пёрышком в ухо себе воткнули, из другого уха вытащили. А зачем? Кому и какая польза от этого? Цирк! – с презрением продолжал Горшков. – Обезьяна на гармошке играет. Что за намёк? Медведи на велосипедах гоняют! Что этим хотят сказать? Клоунов развели – живот заболит на них смотреть, а толку? Польза какая? Или один гражданин возьмёт гражданку за ногу и давай в воздухе крутить! А она ему потом ногами на голову встанет! Это что, детям пример? Да? Зачем это, спрашиваю! К чему? Народ за это деньги платит. Уж лучше бы в кино сходили. Или в театр. Подросли бы культурно, умнее бы стали.
– Интересно вы рассуждаете, – насмешливо сказал Григорий Васильевич. – Каждый день цирк полон, по воскресеньям три представления. По-вашему, всё это дураки ходят? Один вы умный?
– Не знаю, – милиционер пожал плечами. – Но дело ваше несерьёзное, для забавы. Народ жизнь строит, а вы через голову перекувырковываетесь, ручки в уши втыкаете, чернилки проглатываете.
– Сейчас мне некогда, – сказал Григорий Васильевич. – Приходите в цирк, может быть, кое-что и поймёте.
– Ноги моей у вас не будет! – резко проговорил Горшков. – А с Головешкой я вас познакомлю. Тогда поймёте, что такое ловкость рук настоящая.
– Хватит! Меня волнует сейчас одно: где тигрёнок?
– Не беспокойтесь. Поймаем. Не таких ловили.
И тут из соседнего районного отдела милиции сообщили, что тигрёнок обнаружен.
К этому месту срочно выехала милицейская машина. В кабине рядом с шофером сидел Григорий Васильевич.
Продолжение девятого номера
Увидев милицейскую машину, Виктор сказал:
– Это за мной. Сусанночка, чтоб у неё косички отсохли, папуленьке на меня нажаловалась, папуленька в милицию сбегал, и вот…
– Глупости, – сказала Лёлишна. – Он, конечно, мог сбегать в милицию, но машина приехала не за тобой.
– А за кем тогда? Не за Сусанной же!
– И не за ней, конечно. Ты с тигрёнком стой здесь, а я схожу туда, – предложила Лёлишна. – Если никакой опасности нет, помашу тебе рукой. И ты приходи.
Она убежала, а Виктор присел на землю рядом с тигрёнком. Отсюда было видно, как Лёлишна остановилась около машины и её окружили люди. Двое из них были в милицейской форме.
Вот Лёлишна вышла из круга и замахала рукой, что-то крича.
Виктор встал, потянул за поводок, но тигрёнок упёрся лапами в землю и не двигался с места.
– Идём, идём, – звал Виктор, – нас зовут. – А зверёныш упорствовал, даже порыкивал.
Виктор потянул поводок обеими руками.
Тогда тигрёнок, оскалив пасть, бросился на мальчика.
Виктор отпрыгнул, но поводка не выпустил.
Тигрёнок прыгнул снова.
Виктор снова отскочил, и тигрёнковы зубы щёлкнули около самой его ноги.
Храбрости у мальчика сразу поубавилось.
И когда тигрёнок прыгнул в третий раз, Виктор чуть-чуть не отпустил поводок.
Чуть-чуть… Однако этого было достаточно, чтобы зверёныш почувствовал, что уступать ему легко не собираются.
"Наверное, он тоже дрессировщик, только маленький. Или сын дрессировщика", – так примерно подумал тигрёнок и подчинился – вприпрыжку побежал к дому.
Увидев Григория Васильевича, Чип виновато опустил голову и даже скосил глаза в сторону, будто сделал вид, что очень раскаивается в своём не очень хорошем поведении.
Григорий Васильевич так обрадовался, что не сказал ни слова, схватил беглеца на руки, поблагодарил ребят и сел в машину.
Машина уехала.
Виктору с Лёлишной сразу стало грустно. Они посмотрели друг на друга, и он сказал:
– Напугал же он меня! Три раза на меня бросался. Я чуть-чуть не убежал.
– Чуть-чуть не считается, – ответила Лёлишна. – Конечно, хорошо, что он вернулся в цирк, но немножко жалко. Мы бы с ним ещё поиграли.
– А он бы нас поцарапал, да?
– Нет, он хороший. Мы его ещё в цирке посмотрим. Интересно, если он нас увидит, то узнает или нет?
– Вряд ли.
– Ну и пусть, – Лёлишна вздохнула. – А мы его не забудем. Правда?
– Правда, – согласился Виктор.
– А откуда узнали, что тигрёнок был у нас? Живём мы на окраине…
– Папуленька на вас жаловался, а заодно и про тигра высказался, – услышали они Петькин голос.
Оказывается, Петька давно стоял поблизости.
– Мне пора кормить дедушку, – сказала Лёлишна, – и Эдуарду Ивановичу что-нибудь на ужин приготовить.
– Что-нибудь. – Петька презрительно хмыкнул. – Он, к твоему сведению, только сырым мясом питается. Точно, точно. Сырое мясо. Каждый день. Иначе звери слушаться не будут. Он и ест вместе с ними, чтобы они видели, с кем имеют дело.
Лёлишна с Виктором рассмеялись.
– Смейтесь, смейтесь! – Петька сплюнул. – А правда моя. Вы ещё хлебнёте горя с этим дрессировщиком. Хорошо, что я его проспал.
– Завидуешь ты просто, – сказал Виктор.
– Завидую? Ей? Одному только я человеку завидую. Сусанне Аркадьевне Кольчиковой. Вот тут у меня слюнки текут. – Петька сплюнул. – Я тоже единственный ребёнок, а разве сравнишь? Мне бы хоть деньков пять прожить так, как она живёт. Ух, я бы!
– А чем у тебя жизнь плоха? – спросила Лёлишна. – Спишь сколько тебе надо…
– А ты знаешь, почему я много сплю? Потому что просыпаться незачем. Вот сейчас вздремнул немного, проснулся – в магазин погнали. Знал бы такое дело, спал бы до утра.
– А давно тебя в магазин послали? – спросила Лёлишна.
– Да с полчаса уже прошло, – ответил Петька, – если не больше. Я ещё когда дверь открывал, то помнил, что в магазин иду. А дверь закрыл, и отшибло память. Только сейчас вот вспомнил. Значит, опять попадёт. По всем правилам. Но ничего! – грозно продолжал он. – Скоро моему горю конец. Ещё несколько лет, получу паспорт и я – свободный человек. Живи как хочешь. Каждый день в кино раза два. Учёбы никакой. Учительницу на улице встречу, не испугаюсь. "Наше вам!" – скажу и дальше пошёл. Благодать!
– Иди лучше в магазин, – напомнила Лёлишна.
– Теперь уже всё равно. Теперь всё равно попадёт. Одна радость у меня сегодня: Сусанна башку себе расколотила. С окошка упала, вобла несчастная. Зебра в клеточку.
– Иди в магазин, – опять напомнила Лёлишна.
– Не командуй! – огрызнулся Петька. – У меня и без тебя командиров хватает. Вокруг меня одни командиры, один я гвардии рядовой. Ничего, в армию пойду, сам командиром буду. Уж я покомандую! Сусанна у меня медсестрой будет. Я ей покажу, где раки зимуют!
– Иди в магазин! – сказал Виктор.
Петька плюнул и пошёл в магазин.
В цирке снова переполох, поэтому очередной номер нашей программы – десятый по счёту – задерживается
Чип получил по заслугам. И если бы он умел плакать, то обязательно поплакал бы от обиды. А если бы он мог рассуждать, то рассуждал бы примерно так: "Ладно, я виноват.
Но почему этот хулиган по имени Хлоп-Хлоп сидит как ни в чём не бывало? Ведь это он отвязал меня! Почему же ему дали яблоко, а мне не дали поесть? Почему со мной никто не разговаривает? Почему никто меня не приласкает?"
В это время Хлоп-Хлоп доел яблоко и огрызком запустил в Чипа.
И попал ему прямо в нос.
Чип яростно зарычал, рванулся к обидчику, но опрокинулся на спину, отброшенный назад натянувшимся поводком.
Мартыш зааплодировал сам себе и восторженно запищал. Если бы он мог рассуждать, то рассуждал бы примерно так: "Глупый же ты, Чип. Уж так в природе устроено – если она даёт силу и острые клыки, то не даёт – чего? – ума. Вот я по сравнению с тобой слабенький, но зато хитрый и ловкий. Да ещё умный. Кого угодно обману!"
И опять мартыш сам себе захлопал в ладоши. И радостно заверещал.
А тигрёнок зарычал, оскалив пасть.
Хлоп-Хлоп показал ему язык и упрыгал в зрительный зал.
Вокруг манежа стояла решётка, и Эдуард Иванович повторял со своими хищниками программу.
Мартыш поползал по столбам, покачался на тросике и вдруг увидел брезентовый шланг.
Его провели сюда на случай, если звери взбунтуются.
Мартыш вдоль шланга выбежал на служебный дворик и оказался у столбика. А на столбике был ящик с открытой дверцей. А в ящике – кран. И Хлоп-Хлоп недолго думая начал что было силёнок отвинчивать его.
Шланг на глазах как бы превращался в живую змею. Наполняясь водой, он шевелился и даже немного извивался.
Из мелких дырочек брызнули фонтанчики.
Ой, как весело!
Мартыш, как вы, конечно, догадались, сам себе зааплодировал и восторженно запищал: вот как обрадуются все, увидев это чудо – живой шланг!
И представляете, что началось? Вода ударила из брандспойта вверх, под купол, и дождём полилась на манеж, на львов, на укротителя, на рабочих.
Звери зарычали, заметались.
Эдуард Иванович дважды выстрелил из пистолета. А Хлоп-Хлоп схватил брандспойт и направил его прямо за решётку – давай гонять львов! Он радостно повизгивал и водил струёй то вверх, то налево, то направо, то вниз.
Ох уж как весело!
Ох до чего здорово!
К нему пытались подойти, чтобы отобрать шланг, а он думал, что с ним играют.
Люди смешно размахивали руками, отбиваясь от струи, закрывали лицо, прыгали по скамейкам.
В суматохе никто не догадался сбегать и завинтить кран.
А Хлоп-Хлоп уже предвкушал удовольствие от того, как все будут его ласкать, угощать сахаром, называть нежными именами. (Например, Хлоп-Хлопик.)
И тут он получил такой пинок, что взлетел в воздух.
Несколько раз перевернулся.
Перелетел через решётку.
И плюхнулся на арену прямо к ногам Эдуарда Ивановича.
От обиды и боли Хлоп-Хлоп ударил себя кулачком в грудь и захныкал.
Эдуард Иванович взял его за загривок и дал ему штук пять шлепков.
Никогда ещё он так больно не бил мартыша.
Тот изумлённо уставился на мокрого с головы до ног хозяина.
Но Эдуард Иванович бросил мартыша на опилки и крикнул:
– Вон с глаз моих!
А лев Цезарь, как говорится, ещё добавил – лапой вышвырнул мартыша обратно туда, откуда он прилетел, – в зрительный зал.
Мартыш начинал догадываться, что в чём-то виноват, но в чём именно, понять не мог.
Сидел и плакал.
И скоро стал таким мокрым, словно не он сам, а его самого поливали из шланга.
Тем временем Эдуард Иванович загнал зверей в клетки, потому что репетировать не было смысла, и ушёл переодеваться.
Рабочие, убиравшие решётку, тоже переоделись в сухое и бросали сердитые взгляды в сторону мартыша.
А он, обиженный, мокрый, побитый, решил, что, если сегодня ему не дадут сахару, он убежит из цирка. Да, да, убежит!
Он вам не Чип, не поймаете.
Ему сразу стало весело. Он похлопал сам себе в ладоши и побежал дразнить Чипа.
И увидел Эдуарда Ивановича, и с радостным писком бросился к нему.
Но хозяин не посмотрел на мартыша, словно они и знакомы не были.
Хлоп-Хлоп возмущённо заверещал, потянул хозяина за брюки, как бы говоря:
"Ты что? Ослеп? Или не узнаешь меня? Что я тебе такого сделал? Это я на тебя обижаться должен. Дай-ка мне сахару – и будем друзьями дальше. Ладно уж, я тебя прощаю".
– Убирайся! – крикнул Эдуард Иванович. – Марш на место!
И прошёл мимо.
Но это было ещё полбеды.
Он уходил не один. Он вёл на поводке Чипа!
И мартыш схватил тигрёнка за хвост.
Чип взвыл, я бы сказал, не своим голосом.
Хлоп-Хлоп бросился наутёк. Он забрался в комнатку Эдуарда Ивановича, немного поскулил, попробовал всплакнуть и решил лечь спать.
Укладываясь, он подумал о том, как несправедлива жизнь, как ему не везёт, сколько вокруг злых людей…
Почесался и заснул.
Десятый номер нашей программы! ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ АТТРАКЦИОН! Спешите читать! СУСАННА КОЛЬЧИКОВА ДРЕССИРУЕТ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ И ИХ РОДИТЕЛЕЙ! Спешите читать!
У Сусанны было две шишки.
Одна – спереди, на лбу, другая – сзади, на затылке.
И если передняя шишка служила как бы украшением и уже не болела, то вторую, то есть заднюю, не было видно под волосами, но зато она ныла.
А злая девчонка выла.
Чтобы представить себе её вой, соберитесь человек пять и писклявыми голосами тяните:
– И-и-и-и-и-и…
А когда охрипнете, смените звук:
– У-у-у-у-у-у…
И когда из ваших глоток пойдёт сплошное сипение, это будет примерно такой звук, какой Сусанна выдавливала из себя вот уже третий час.
Мама лежала с холодным компрессом на лбу и стонала.
Бабушки допивали третий флакончик валерьяновых капель.
Папа сидел в ногах единственного ребёнка и просил:
– Перестань, радость моя, перестань… А Сусанна сменила звук. Он получился таким, что я его с помощью букв даже изобразить не могу. Примерно это А, Ы, Э, издаваемые одновременно, плюс немного писка и чуть-чуть хрипотцы.
– Перестань, радость моя, переста… – папа тоже начал хрипеть.
Всё это, в общем, и не смешно нисколько. Грустно это очень. И я уже тридцать восемь раз пожалел, что решил рассказать вам о Сусанне, её родителях и бабушках. Мне ещё за это попадёт. Найдутся люди, которые обязательно спросят:
– Зачем в книге для детей показывать взрослых в смешном виде?
Да я бы рад всех показывать только в хорошем виде, но это будет неправда, да и неверно. Я тогда буду, просто говоря, обманщиком.
Нет, встретятся на вашем пути и хорошие, и смешные, и плохие люди. И я хочу, чтобы вы были готовы ко всем встречам.
Если хотите знать, то, когда я пишу о плохом, мне самому плохо, так плохо, что даже чернила в авторучке вы…сых…ают. (Вот, перешёл на карандаш.)
Вдруг Сусанна села на кро… (И карандаш сломался от злости. Перехожу на пишущую машинку. Авось она выдержит. Она ведь металлическая.)
Продолжаю.
– Умираю… помогите…
Папа вскочил.
Мама вскочила, сбросила с головы холодный компресс, крикнула бабушкам:
– Она умирает!
Конечно, она и не собиралась умирать.
И все знали, что она наверняка не умрёт. Не с чего!
Но ещё лучше все знали, что, если её не послушаться, она такое вытворит, что… лучше послушаться.
Вот тут мне придётся остановиться и подробнее растолковать вам, что же происходило в семье Кольчиковых. (Только бы пишущая машинка выдержала! На всякий случай кладу рядом коробку карандашей.)
Я уже говорил, что ничего смешного тут нет. Грустно всё это.
Дело в том, что, едва родившись, Сусанна начала болеть, и это у неё здорово получалось. Болела она, можно сказать, не переставая и по-настоящему. Вот тогда смерть действительно грозила ей несколько раз. За пять лет девочка перенесла одиннадцать болезней. И, конечно, её родители и их родители (то есть бабушки) боялись дышать на Сусанну. Стоило ей лишь пальчиком пошевелить, как четыре человека бросались к ней и, отталкивая друг друга, спрашивали:
– Что тебе, деточка?
– Что тебе, солнышко?
– Что тебе, кисанька?
– Что тебе, ягодка?
И деточка, солнышко, кисанька, ягодка требовала от родителей и бабушек чего только хотела!
И они её требования выполняли.
И винить их в этом нельзя. К больному человеку, слабому, а тем более к ребёнку, надо было быть очень внимательным.
Но никто не заметил, что Сусанна, став абсолютно здоровой, продолжала вести себя как больная.
Она привыкла, что каждое её слово ловят, что каждое её желание исполняется.
А отвыкнуть не могла.
И не хотела.
Петька не зря ей завидовал. Уж какой бы он ни был, но его хоть в магазин можно было послать.
А Сусанна ни разу сама даже не умывалась.
И если бы я составил список дел, которых она не умела делать, получилась бы толстая книга.
Неудобно писать об этом, но даже в одно заведение Сусанна ходила только с бабушкой или даже сразу с двумя бабушками. Вот!
А раз родители и бабушки отдали ей столько сил, она и стала казаться им необыкновенным ребёнком.
А когда поверили, что она необыкновенная, то стоило Сусанне, например, чихнуть, как все умилялись:
– Ах!
То есть: даже чихает не как все, а необыкновенно.
И даже когда она набила себе шишки, бабушки заявили, что ни у кого ещё не видели таких необыкновенных шишек.
Стоило Сусанне один-единственный раз пропищать какую-то песенку, и на семейном совете было дружно решено:
– У ребёнка музыкальные способности.
Мама и папа отказались ехать отдыхать, продали кой-какие вещи, заняли денег у друзей и купили пианино.
Ребёнок с музыкальными способностями вымазал белые клавиши фиолетовыми чернилами, гвоздём выцарапал на крышке
ПЕТКАДУРАК
и предпочитал играть кулаками, а не пальцами.
И называл пианино пианинкой.
Сусанну не приняли ни в одну музыкальную школу города. Её водили к тридцати четырём преподавателям музыки, и тридцать три из них отказались заниматься со злой девчонкой.
И только одна старушка согласилась, потому что была глухая и не слышала, что там играют её ученики. Но даже эта старушка через две недели сказала:
– У вас действительно необыкновенный ребёнок. Такого абсолютного отсутствия музыкального слуха я ещё не встречала. Это уникум! Берегите её! Как редкий экземпляр!
Короче говоря, в семье Кольчиковых получилось так, что не родители воспитывали дочь, не бабушки внучку, а дочь воспитывала родителей, а внучка – бабушек.
И раз эта повесть связана с цирком, то вместо слова "воспитывала" следует говорить: дрессировала.
Алле, оп! Дорогие родители, шагом марш исполнять желания любимого ребёнка! Бабушки, то же самое! Да пошевеливайтесь!
И чтобы доказать вам, что Сусанна была неплохой дрессировщицей, расскажу о её основном номере.
Номер этот она проделывала редко, не чаще двух раз в год.
В чём он заключался?
Надо было довести мамуленьку, папуленьку и бабуленек до такого состояния, чтобы ни… (Сломалась пишущая машинка. Не выдержала. тск чила буква. П пр бую прд л жать без неё. Нет, пл х п лучается. Беру карандаш.)
Надо было довести мамуленьку, папуленьку и бабуленек до такого состояния, чтобы они были готовы выполнить ЛЮБОЕ желание ребёнка. (Карандаш сломался. Беру следующий.)
Для этого Сусанна несколько раз подряд повторяла:
– Умираю… помогите…
И тогда её спрашивали:
– Что сделать, чтобы ты не умирала?
Наступала тишина.
Тишина наступала.
И в тишине звучал слабый голос:
– Пой…те…
И что бы вы думали?
Папа говорил: