Артем".
Из Америки поступили очередные телеграммы. Руководство "Парамаунт" одобряло деятельность господина Кочека в Германии, а бухгалтерия извещала, что на его текущий счет в немецком национальном банке переведено десять тысяч долларов на покрытие организационных расходов. Отдельной телеграммой коммерческий отдел компании извещал, что с первым танкером, который прибудет в Гамбург в первой декаде апреля, доставят заказанные им кинофильмы. Кочеку предлагалось выехать в Гамбург, связаться с капитаном танкера и оформить получение фильмов.
Зарубин посетил генерального консула США Дина Робертсона, сообщил о своем предстоящем отъезде в Гамбург и взял у него рекомендательное письмо на имя мистера Меллона, американского консула в Гамбурге.
- Желаю успеха, мистер Кочек! По возвращению расскажите, как там в Гамбурге дела, - сказал Робертсон на прощание и добавил: - Кажется, наше мнение не представлять немецким фирмам долгосрочных кредитов не будет принято во внимание. Госдепартамент рекомендовал руководителям банков и компаний, имеющих деловые связи с Германией, представлять германским предпринимателям долгосрочные кредиты под гарантию федерального правительства.
- Что же, им с верху видней… Главное, что вы во время проинформировали о положении дел в Германии, а им решать, как быть!
- Да, мы всего лишь исполнители, - согласился Робертсон. - Но чтобы лучше исполнять поручения, необходимо быть в курсе большой политики и действовать со знанием дела.
- Вероятно вы правы, господин Робертсон, - согласился Зарубин, - хотя должен вам заметить, что никогда раньше я не интересовался большой политикой и сейчас узнаю много для себя полезного из бесед с вами. Василий слегка поклонился Робертсону в знак уважения.
- Раньше многое было по-другому! - воскликнул Робертсон.
- Возможно, возможно. И все-таки, хотелось бы понять, в чем суть этой большой политики. Если это конечно не секрет?
- Секрета тут никакого нет, - с удовольствием принялся объяснять Робертсон, - Просто наши государственные деятели считают, что Германия - единственная реальная сила в Европе, способная помешать распространению коммунизма. Следовательно, Америка заинтересована в укреплении позиций Гитлера. Разумеется, до каких-то пределов!
- Кто же их определит, эти пределы? - спросил Василий.
Робертсон молча развел руками.
За два дня до отъезда Зарубин отправил своего юристконсульта в Гамбург для того, чтобы он забронировал в гостинице номер и попробовал выяснить, с кем из чиновников таможни порта можно найти общий язык. Василий полагал, что Глауберг успешно справится с этим деликатным поручением. Несмотря на кажущуюся медлительность, тот оказался проницательным и ловким работником.
И вот сегодня, ночным поездом, Зарубин с Лизой и сыном выехали в Гамбург. В купе они оказались одни и Василий наслаждался теми редкими минутами покоя, когда в спокойной обстановке можно обо всем не спеша поразмыслить. Лиза с сыном быстро уснули.
"Ну что ж, подведем итоги проделанного, - стал рассуждать Зарубин. - Я руководитель нелегальной резидентуры в Берлине и это обязывает меня быть постоянно настороже со всеми людьми. Ведь только я и мой заместитель знаем всю агентуру нашей точки и все ее операции… Как резидент, я знаю в каждого агента, его биографию, место работы, подробности вербовки, результаты его работы на нас и, главное, степень надежности этих результатов. Лишь только у меня в руках есть ключ к каждому источнику информации в виде особого пароля, который резидент может использовать для предупреждения агентов в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств.
В резидентуре продумана система связи, мест встреч, конспиративных квартир и передаточных пунктов. Что может быть лучше формацептического магазина и его склада, которые мы используем для фотолаборатории, передаточного пункта и хранения материалов, или табачной лавки. Есть и другие. В качестве фотографа резидентуры я использую Клеменс, дочь Ювелира, которую уговорил переехать сюда из Франции.
Координацию нашей работы и связь с Москвой обеспечивает легальный - резидент Борис Гордон оперативный псевдоним Рудольф, который в октябре 1933 года сменил Бориса Бермана и официально работал в полпредстве СССР в Берлине заведующим консульским отделом. Заместителем у него остается Карл Силли, мой старый московский приятель.
У меня самого разработок несколько. Во-первых, Вернер, сотрудник немецкого Министерства иностранных дел. Его разработка, началась во Франции и недавно завершилась вербовкой. От Вернера поступает ценная документальная информация.
Кроме того, после неоднократных попыток, мне удалось выйти на агента Сюрприз, майора Генерального штаба рейхсвера, завербованного в конце 1932 года агентом А/270 - бароном Куртом фон Поссанером, который выступал под "американским флагом".
Лиза также успешно завершила свою разработку, которую начала в Париже. К сотрудничеству была привлечена секретарь из Министерства иностранных дел. Кроме того, Лиза работает с агентом Винтерфельд.
Вскоре по приезду мне передали на связь агента Брайтенбах, чиновника третьего (контрразведывательного) отдела гестапо. Уже на протяжении нескольких лет он - щит для советской разведки в Германии оберегая ее от ударов вначале политической полиции, а теперь гестапо. Брайтенбах неоднократно предупреждал нас о выходе контрразведчиков на след наших сотрудников и агентов, о ведущихся оперативных разработках, о готовящихся арестах и засадах, в том числе и немецких коммунистов.
Брайтенбах регулярно информирует нас об изменениях оперативной обстановки в стране, намеченных политических, полицейских и военных акциях, закулисной борьбе в гитлеровской верхушке - словом, обо всем, что держится правящим режимом в строгом секрете.
Он передал уже довольно большой объем информации о военной промышленности Германии и производимой ею продукции, о новейших военно-технических разработках.
Несмотря на строжайшие меры секретности в гестапо, - Брайтенбах иногда добывает документы такой государственной важности, за которые, даже если бы только узнали о его интересе к ним, ему бы грозила смертная казнь.
Помимо Лизы в резидентуре работают еще три оперативных работника. Связь с посольской резидентурой осуществляется через связника Эрвина. Официально он работает в полпредстве. Его непосредственная задача заключается в обеспечении связи между мною и Гордоном. Он доставляет почту раз в десять дней и раз в месяц передает зарплату. Отношения между нами сугубо служебные: краткие свидания в кафе, назначенные заранее по телефону. Отвлекаться на посторонние темы просто некогда. Чаще всего с Эрвином встречается Лиза, я же обеспечиваю безопасность этих встреч.
Хотя работа по прикрытию и отнимает у меня много времени и сил, это не мешает мне заниматься моим главным делом - проведением всевозможных встреч, в том числе и со связными Германской коммунистической партии, инструктажей, посещением мест, обустроенных под тайники, получении и обработкой информации, направлением ее в Центр. Работа нелегала требует непрерывной психической сосредоточенности. Апатия и ослабление внимания означают крайнюю опасность для меня и моих товарищей.
Как ни сложна и многогранна эта работа, постепенно А она входит в привычку и перестает отнимать слишком много времени. Все сотрудники резидентуры хорошо усвоили свои задачи, поэтому группа действует, как хорошо отлаженный механизм.
Гораздо большее беспокойство доставляют внеплановые, неожиданные поручения Центра. Выполняя их, часто приходится ломать голову, причем не только мне, но и легальному резиденту Борису Гордону. Хотя мы действуй самостоятельно, он часто обращается ко мне за помощью.
Вот и последний раз текст письма Гордона, как всегда, был предельно лаконичен: "Просим поручить Брайтенбаху узнать причины ареста гестапо агента А/26. Я уже знал, что 21 января 1935 года полиция арестовала руководителя частного сыскного бюро Ковальчика - агента А/26 с десятилетним стажем сотрудничества с советской разведкой. Через его частное сыскное бюро резидентура получала информацию на интересующих ее лиц, при необходимости, вела за ними наблюдение, проверяла немцев, выезжающих в СССР.
Ковальчик просидел в гестапо около месяца, потом его освободили под подписку, как он объяснил, "что он не будет интересоваться сотрудниками Антикоминтерновского бюро и поможет полиции разыскать того клиента, который обратился к нему с таким заказом".
Все это было странно и подозрительно. Через Ковальчика проверялась практически вся агентура берлинской резидентуры и если Гестаповцы его завербовали, то это могло принести большой ущерб советской разведке. Борис Гордон, как всегда, был категоричен: "Я считаю, что Ковальчик и один из его сотрудников, тоже посидевший в полиции, завербованы. Мы не имеем права поддерживать с ними связь, поскольку можем поставить под удар работу всей резидентуры. Если получим от Брайтенбаха дело на Ковальчика, тогда можно будет решать - продолжать с ним работу или нет".
Да, было над чем поломать голову…
Резкий свисток локомотива вернул Зарубина к действительности. Вагон встряхнуло. Сын заворочался во сне, но утих.
"Видимо поезд вписался в крутой поворот, - мелькнуло в голове у Василия, и мысли его снова вернулись к делам. - Леман, Леман… С ним я встретился теплым мартовским вечером, когда Берлин оживает, открывая двери вечерним посетителям, заполняющим бары и кафе после трудового дня.
Я сам выбрал место и время встречи - в обычном немецком кабачке, который вечером заполняется самой разношерстной публикой. Но пока он был еще пуст.
Я не видел Вилли со времени его болезни, когда он пролежал десять дней в постели, а потом взял отпуск. Я шел на встречу и мысленно его себе представлял - его крепкую, грудастую фигуру, округлое лицо с тяжелым подбородком, его сдержанную улыбку и такую же манеру говорить - обо всем обстоятельно.
Уже около часа я находился в движении, чувствуя напряженное ожидание этого первого момента встречи и обычное сомнение: придет или что-нибудь случилось? Поездив по городу, посетив кинотеатр, оставив возле него свою автомашину, я вышел на стоянку такси.
- Пожалуйста. Кантштрассе и побыстрей…
Вот и мое кафе. Я его специально проехал, чтобы потом вернуться пешком и осмотреть, все ли вокруг спокойно.
Толкаю дверь, вхожу, чуть задерживаюсь у входа и быстро оглядываю зал, вроде ищу себе место. В зале еще тихо и не накурено. Кельнеры, не спеша, разносят пиво.
Ага, вот и Леман. Он сидит слева от входа, лицом ко мне. Второй стул за его столиком слегка отставлен в сторону и на нем лежит его шляпа. Это значит, что все спокойно.
Леман неторопливо пьет пиво. Вид у него уставший, как у человека после трудового дня. К тому же он, видимо, еще полностью не оправился после болезни.
Я сделал вид, что ищу, и вот, наконец, увидел друга. Он тоже приветливо машет мне рукой. Два приятеля встретились за пивом после работы. Кто скажет сколько таких встреч происходит ежедневно в берлинских кафе. Тысячи? Десятки тысяч? Встречаются приятели, знакомые, деловые люди. И наша встреча абсолютно ничем не выделяется из великого множества подобных свиданий.
Конечно, никакой кельнер не мог предполагать, что каждая деталь этой встречи была заранее продумана и оговорена, и если бы, скажем, шляпы Лемана на ступе не оказалось, значит мне пришлось бы искать другой стол, а свидание было бы перенесено на другой день и другое место.
- Не возражаешь, если я присяду? - спросил я.
- О чем ты спрашиваешь, я уже заждался тебя. Садись дружище! - улыбается Вилли. Я машу кельнеру рукой, показывая пальцами - одно пиво. Он кивнул и через несколько минут кружка светлого с пеной вверху стояла передо мной.
- Как самочувствие, Вилли? - спрашиваю я.
- Понимаешь, ко всему прочему был приступ почек. Боли такие, что я просто терял сознание. Но сейчас уже все позади, - он улыбался. - Спасибо, что помог мне добраться домой тогда!
- Врача вызывали?
- Да, приглашали моего лечащего врача. Он настаивает на серьезном обследовании. Если договорюсь на службе, обязательно его пройду.
- Как жена себя чувствует?
Я внимательно слушал рассказ Вилли о его семейных делах, о здоровье жены, которая тоже часто болеет и в такт согласно покачивал головой. За несколько минут мы успели обменяться условными фразами, подтверждающими, что в его положении все нормально и мы можем переходить ко второй части нашей беседы.
Прежде всего надо было выяснить, имеет ли он при себе материалы для меня. Выяснилось, что после болезни он еще не вошел в ритм жизни отдела, поэтому документальных материалов добыть не смог, но сообщил интересную новость. Оказывается, Геринг под видом охоты совершил неофициальный визит в Польшу и предложил полякам заключить антисоветский альянс. Цель совместный военный поход на Москву. Украина в этом случае станет сферой влияния Польши, а северо-запад России достанется Германии.
Пилсудский отказался, заявив, что у Польши слишком протяженная граница с Советским Союзом, поэтому ей нужен мир, не война.
Я передал Брайтенбаху несколько новых заданий Центра, в том числе постоянно собирать сведения о пребывании в тюрьме лидера компартии Тельмана. Кроме того, передал благодарность руководства за информацию о попытках нацистов совершить путч в Австрии, а также за сведения о конструкторе Зандберге и его ракетах.
Пиво было выпито, мы расплатились и вышли на улицу.
- Есть одно срочное дело, - сказал я, когда мы оказались на улице. - Полицией арестован некий Ковальчик, владелец частного сыскного бюро. Ты его знаешь?
- Ковальчика знаю. Высокий такой, возраст около 60 лет, одет всегда элегантно. Внешность и повадки, как у типичного поляка. Любит выпить и поволочиться за женщинами. Он был конкурентом Новаковского. Слышал, что его арестовали, но за что - не интересовался.
- Сейчас он свободен. Хотелось бы знать, что послужило причиной ареста и почему его выпустили.
- Понятно… Попробую узнать - Леман улыбнулся. Однако мне было не до улыбок, слишком серьезным было это дело.
- Прошу тебя, Вилли! Будь крайне осторожен! Не исключено, что его завербовали. Ваши сразу могут обратить внимание на того, кто будет интересоваться этим делом. Не спеши.
- Я все понимаю. Сделаю как надо!
Я немного помолчал, собираясь с мыслями.
- Ты понимаешь, Вилли, мне неприятно об этом говорить, но я обязан это сделать! Так действовать нельзя! Ты совершил грубую ошибку. Я имею в виду прошлый случай, когда ты вызвал меня на встречу и пришел совершенно больной! Ты понимаешь, что мы не спасательная команда!
Мне хотелось говорить с ним по-человечески, доверительно, а получались какие-то штампованные фразы. Возможно от усталости, от нехватки времени и, быть может, от непроизвольного стремления поскорее изложить существо дела выходило как-то не так.
- Я думал, что это очень важно, что нужно помочь… - Вилли явно был в растерянности.
- Тут и думать нечего! Ты не имел права сразу же звонить по телефону, тем более, что ты чувствовал себя уже больным. Я уж не говорю о том состоянии, в котором ты пришел на встречу! А если это была "наживка", чтобы выяснить клюнет ли на нее кто-нибудь? Ты об этом подумал? В таком состоянии ты даже провериться не мог! - Некоторое время мы шли молча.
- Это не твое дело! И не мое! - опять начал я. - Если бы я занимался "благотворительной" деятельностью, как это делаешь ты, я бы уже десять раз сгорел!
- Но, Ярослав…
- Я ничего не хочу слушать! Да! Жалко! Но у нас жестокая работа и мы не имеем права даже на жалость! Хотя на этот раз может быть все сойдет благополучно, но я не сомневаюсь, что в отделе у вас будет расследование… Как это так! Человека взяли в разработку, и он вдруг исчезает! Сейчас начнут все поднимать, будут цепляться за каждую мелочь. Помни об этом и будь предельно осторожен!
Мы остановились. Он стоял поникший, сразу утративший всю свою моложавость. Человек, терзаемый тревогой за жизнь и судьбу друга, из добрых побуждений мог сам принести большую беду.
Я тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Так случается нередко. Сталкиваешься с чужой жизнью, с чужими проблемами, хочется как-то утешить, подбодрить или помочь. А ты вынужден его отчитывать, требовать выполнения предписанных правил. Проклятое занятие - хуже не придумаешь.
Дав ему немного успокоиться, я продолжил:
- Вот так, Вилли! Дай мне слово, раз и навсегда, что впредь ты никогда не предпримешь никакого рискованного шага без согласования со мной!
- Хорошо, согласен! Но скажи мне, ты что всегда поступал абсолютно правильно?! - он смотрел мне прямо в глаза и одно веко у него, от волнения, слегка подрагивало.
- Да нет, тоже допускал, - сознался я, смягчившись. - Пойми, Вилли, у меня тоже есть сердце. И оно тоже бывает не в ладу с разумом! Но если дать волю чувствам - все, это гибель! Наша работа должна быть кропотливой, повседневной и незаметной. Понимаешь - абсолютно незаметной! Ведь тебя окружают профессионалы! Отсюда осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Никаких подвигов! Никаких героических поступков! Как можно меньше риска! Никакой торопливости! Только в этом случае можно надеяться на успех, возможность остаться в живых!
На этом мы расстались.
Что и говорить, мне нравилось в Лемане многое. Он был моим единомышленником верным товарищем, трезво оценивал свои возможности, был достаточно осторожным. Конечно с ним случалось иногда, когда имея возможность спасти наших от ареста, он забывал обо всем и действовал по старой морской заповеди: "Сам погибай, но товарища выручай!" Но это случалось редко и после "воспитательных" бесед он, безусловно, делал для себя правильные выводы.
Вилли не был стяжателем и пятьсот восемьдесят марок, которые мы выплачивали ему ежемесячно, он оправдывал многократно. Правда, если уж быть точным, то помимо ежемесячной суммы, я оплачивал ему лечение, выдавал премии перед праздниками, а также ежемесячно готовил пакет с продуктами из магазина при американском генконсульстве, что в условиях Берлина тоже стоило немало.
Мне нравилось в нем чувство юмора. Конечно, мы никогда не обменивались анекдотами и редко шутили: просто некогда было этим заниматься. Но он мог подметить забавное в разных ситуациях и событиях и сообщить об этом между делом. Болезнь здорово его подкосила. С годами он стал более мнительный и осторожными тем не менее, юмор поддерживал его в трудных ситуациях, позволял посмотреть на события и себя в них как бы со стороны.
Он нуждался в психологической разрядке и поддержке, как всякий живущий двойной жизнью и постоянно подвергающий себя опасности человек. Я помнил об этом и на каждой встрече проявлял к нему максимум внимания и любезности, стараясь, по возможности, не обидеть его неосторожным словом. Поэтому сегодняшний выговор для меня был вдвойне неприятен.
Да, о Ковальском. Едва я проинформировал Центр о последней встрече с Брайтенбахом, как получил неприятное послание от нашего непосредственного начальника - Бориса Бермана: