Начало этой злостной вакханалии вокруг покойника положил Игорь Ефимов, издав в 2001 году сильно под себя купированную переписку и выдав фальшак за документ, ибо споловиненная правда есть целая ложь, да еще назвав ту книгу "Эпистолярный роман", хотя Сережа порвал с ним все отношения, поймав на жульничестве, и за версту не выносил. Дальше пошло-поехало. Неистовствующие ниспровергатели Довлатова - сплошь его земляки: ленинградцы. Спустя десятилетие антидовлатовская кампания достигла своего апогея в сатанинской книге его питерского знакомца Валеры Попова, который - ну не жуткий ли парадокс? - выпустил свой злобный пасквиль в серии "Жизнь замечательных людей".
Начнем, однако, с Ефимова - пальма первенства принадлежит ему.
В. С.
Владимир Соловьев
Крошка Цахес Игорь Ефимов. Опыт психоанализа
Конечно, надо сделать поправку на возраст, когда "мозга уже не та", как жаловался один мой знакомец, хотя он был тогда на восемь лет моложе Игоря Ефимова, а тому стукнуло уже 77, - дай бог долгих лет жизни, хотя куда дальше - он и так долгожитель. Наверное, в молодости, когда мы жили в Питере и тесно дружили, ничего подобного он написать бы не решился - не застыдят, так засмеют! Как говорится, "смех страшит и держит стыд в узде". Иные были времена. Увы, теперь все эти моральные препоны и табу отменены за ненадобностью. А в эмиграции, да еще в медвежьем углу, где наш герой ныне обитает, "вдали от шума городского" (например, нью-йоркского), можно и вовсе так одичать, что крыша поедет.
Однако списывать все на преклонный возраст либо меняющее кожу время было бы все-таки неверно. Возраст - дело наживное и, увы, неизбежное, и многие до самой смерти по естественным причинам доживают в здравом уме и твердой памяти, а касаемо времени, как сказал наш когда-то общий друг Саша Кушнер:
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Пусть это и не совсем так. Время времени рознь, и как существуют разные временные пояса, так и в политическом и метафизическом смысле в разных местах действия - разные времена. В отличие от классической драмы, где место и время действия должны быть едины. Когда общество делится на малую колонну № 5 и большую палату № 6, это отбрасывает страну из настоящего в прошлое.
Речь пойдет о непомерно завышенной самооценке средней руки литератора вне культурного, литературного, философского, политического и экономического контекста, будто Игорь Ефимов живет на необитаемом острове, как Робинзон Крузо - еще до его встречи с Пятницей, а тот какой ни есть, а социум. Почему так много эпитетов? По той причине, что, как неудержимо пишущий человек с графоманским уклоном, этот автор подвизался в самых разных областях сочинительской деятельности: прозаические, политологические, философические, экономические и прочие труды и даже афоризмы, не говоря уже об издательской деятельности в Америке. Хотя его "Эрмитаж" был известен как self-publishing vanity press, самиздат тщеславия, и выпускал проплаченные авторами книги, иногда по нескольку - кто побогаче - одного и того же литератора.
Все эти изданные на деньги авторов книжки и превращали "Эрмитаж" в самиздат тщеславия. Когда Довлатов вынужденно, под давлением Ефимова, сделал передачу про его издательство для радио "Свобода" и, не удержавшись (не первый раз!), перечислил авторов, которые издавали книжки на свои деньги, Ефимов "испустил вопль протеста" - его собственные слова. Вот его умоляюще-императивное письмо Довлатову:
"…Одно я прошу, прошу, прошу: исключить навсегда, даже если удобно вырезать из старой статьи-передачи и вставить в новую (?), любые упоминания о вэнити-пресс, об "издательстве тщеславия"… Самое ужасное: вы начинаете перечислять, кто издавался за свои деньги… Сережа, это не втык, а вопль-мольба на будущее: исключите эту тему из своих писаний и разговоров".
Довлатов делал попутно эти вынужденные, оброчные радиорецензии на книги "Эрмитажа", даже не утруждая себя их прочтением, - ради денег плюс находясь в некоторой зависимости от издателя как писатель: из дюжины его русских книг в Америке пара-тройка вышла в "Эрмитаже". Несмотря на все уговоры Ефимова и на возможность добавки к заработку, в котором остро нуждался, печатать их заодно в газетах Сережа наотрез отказывался - чтобы "не позориться", как он сам говорил. За другие свои скрипты стыдиться ему не приходилось, и он публиковал их в "Новом русском слове", как и мы с Леной Клепиковой - свои.
Что же касается ефимовского vanity press, то были и редкие исключения, когда ни автор не платил издательству, ни издательство - автору. Как, например, Довлатов, приносящий издателю доход, который тот утаивал от автора, а по словам Сережи, "сжуливал", что и послужило причиной, хоть и не единственной, окончательного и полного разрыва отношений с Ефимовым. Вот, кстати, одна из причин, почему Довлатову было важно перечислить проплаченные авторами книжки, чтобы с ними не спутали его собственные, которые Ефимов издавал ради выгоды. Был ли тот действительно "нечист на руку", как считал Довлатов, не мне судить, это потребовало бы дополнительного журналистского расследования, но то, что именно эта темная история (уже со слов Ефимова) стала для Довлатова последней каплей, видно - и очевидно - не только из опубликованной контрабандно, несмотря на протесты правообладательницы, вдовы писателя, переписки "Довлатов - Ефимов", но также и из утаенных, неопубликованных писем самого Ефимова:
"Разрыв отношений, устроенный Сергеем… нанес серьезный ущерб моей репутации… У каждого должно зародиться в уме представление о том, что "тут должно было таиться что-то такое гнусное, о чем и говорить-то стесняются"… Будто чья-то невидимая рука убирает всякое упоминание моего имени в рассказах о Довлатове… Очень хорошо представляю, как какой-нибудь свежий читатель, начитавшийся Веллера и Виктора Топорова, может обронить: "Ефимов? А, это та гнида, с которой Довлатов порвал из-за какой-то темной истории"".
"Нельзя сказать, что это пятно на моей репутации стало бледнеть после смерти Сергея. Будто чья-то невидимая рука убирает всякое упоминание моего имени в рассказах о Довлатове. За девять лет не было ни одного случая, чтобы кто-то из бесчисленных журналистов, кинодокументалистов, литературоведов, занимавшихся им, позвонил мне и сказал: "Вот тут родственники Довлатова говорят, что вы были с ним в близкой дружбе двадцать лет, так не поделитесь ли с нами своими воспоминаниями?" …Надо было бы стать выше всего этого, "взять нотой выше". Но я "становился выше" вот уже 14 лет. И наступила усталость".
"…Все это представляется мне настолько важным - для моей судьбы, для моей репутации…"
Помимо такого популярного, а потому доходного автора, как Довлатов, добытчивый, пусть и по эмигрантским стандартам, Игорь Ефимов также печатал халявно, то есть бесплатно, сочинения мало кому известного и недоходного автора Игоря Ефимова, выпустив подряд шесть своих книг. Пишу это вовсе не в укор ни издателю, ни писателю, пусть и одно лицо. В данном случае издательство "Эрмитаж" выступало под псевдонимом издательства "Тенафлай" (по названию городка в Нью-Джерси). Как сам Игорь Ефимов выступал под псевдонимом Андрей Московит. Надеюсь, читатель простит меня за это раскрытие псевдонимов. Ну как не порадеть родному человечку, а кто может быть этому человечку роднее, чем он сам? Особенно при таком гипертрофированном авторском честолюбии, как у Игоря Ефимова… Чуть было не написал "его эго", но вовремя уразумел, что для уха - два разных слова, а на глаз - два почти одинаковых. Ладно, слегка переиначим: чье литературное эго на несколько порядков превышает его литературные возможности.
Не хочу быть голословным, а потому сошлюсь на сторонние мнения. Довлатов не без удовольствия - чтобы не сказать, со злорадством - цитировал отзыв Бродского об очередной книге Ефимова:
"Как он посмел перейти со второго абзаца на третий?!"
Я уже писал, что еще в Ленинграде Ося весьма пренебрежительно отзывался об Игоре: "Вы что, думаете, я не знаю ему цену?", хотя однажды удивил меня обоснованием: "Что вы хотите от человека, который выше всех ставит этого немчуру", имея в виду Томаса Манна, чей роман "Иосиф и его братья" был в это время модным чтивом в обеих русских столицах. Чтобы Сережа приписал собственную характеристику романа Ефимова мэтру - не думаю: не посмел бы. В "Записных книжках" Довлатов приводит слова Бродского, но дает незадачливому автору романа прозрачный псевдоним "Ефремов" - чтобы не подвести и не прогневить Бродского и одновременно чтобы самому Ефимову и общим знакомым было понятно, о ком речь. Так он мне сам объяснял. Секрет Полишинеля. Потому что никакого писателя Ефремова у нас здесь, в эмиграции, не было и нет. Зато писатель Ефимов есть, и, будучи человеком злопамятным и мстительным, он не простил этот отзыв ни Бродскому, ни Довлатову, а последнему внес в список обид, каковые тот ему нанес, еще одно "пятно на моей репутации", пользуясь его же словесами.
Довлатов пытался по дружбе - до того как она превратилась в смертельную вражду - заинтересовать книгами Ефимова своих переводчиков и редакторов, но безуспешно - от ворот поворот, а его литагент Эндрю Уайли, прочтя синопсис книги Ефимова, так раздражился, что категорически попросил Сережу никого впредь ему больше не рекомендовать.
Либо еще такая история, известная мне со слов других литераторов, включая Довлатова, которые злорадствовали (не без того) в связи с тем, что Ефимова не пригласили на конференцию "Русские писатели на Западе" в Университете Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе, но опять-таки лучше, мне кажется, объективности ради, обратиться к пострадавшей стороне. Ефимов так и называет в своих нью-йоркских мемуарах главу про эту свою кровную обиду - "Обнесли пирогом".
Тогда Игорь Ефимов работал у Карла Проффера в его издательстве "Ардис-пресс", которое специализировалось на русских книгах. Не токмо редактором, как он надеялся, а наборщиком, упаковщиком, грузчиком, курьером и мальчиком на побегушках. Тем не менее именно здесь он сам набрал и издал три свои книги. Первым сообщил Ефимову об этой писательской конференции Довлатов. А потом упоминал неоднократно письменно и устно.
"Карл - один из устроителей. Неужели он вам еще не сказал? - удивлялся Довлатов. - Среди участников, я знаю, будет народ не только из Америки, но также из Европы, Израиля, Канады. Всем оплачивают дорогу и три дня пребывания там. Странно, что вам еще не сообщили".
Довлатов, понятно, поддразнивал Ефимова писательской конференцией. Это было в его манере - Бог ему судья. Точно так же, спустя еще пару лет, Сережа язвил Ефимова нашим с Леной шестизначным авансом за книгу об Андропове. Что для Игоря было ножом по сердцу, потому что мы с Леной не первый раз перебегали ему дорогу: почти сразу по приезде нас взяли scholars-in-residence в Куинс-колледж (и одновременно visiting scholars в Колумбийский университет), я уже упоминал обе эти синекуры, хотя уж как только Игорь не обхаживал профессора Куинс-колледжа Генри Мортона еще в Ленинграде! А вскоре израильский журнал "22" анонсировал мой роман-эпизод "Не плачь обо мне…", и Ефимов послал в редакцию письмо, чтобы мой роман не печатали ни в коем разе, а взамен предложил свой! Я и об этом уже писал, а здесь напоминаю, дабы объяснить комплексы Игоря Ефимова, который из везунчика в России - но все ему было мало, тем более конкуренции с Андреем Битовым он не выдержал и наивно надеялся взять реванш за бугром - попал в Америке в тот еще замес и превратился в неудачника, пока этот трупоед-некрофил не присосался к мертвому Довлатову, чтобы восстановить свой авторитет в собственных глазах, а потом и в глазах тех, кто от него прямо зависел как от издателя.
Тут, правда, надо сделать сноску прямо в тексте. Таких "кровных обид" скопилось у Ефимова вагон и маленькая тележка - ему можно посочувствовать. Лена Довлатова так и называет американскую часть его воспоминаний - "Жалобная книга". Это название куда более адекватно ее содержанию, чем банальное до пошлятины "Связь времен". Справедливо, несправедливо, но Ефимов жалуется буквально на все в своей новой жизни - от американской Фемиды до американского modus vivendi. И прежде всего на свои профессиональные неудачи:
что его скрипты не подходят для радио "Свобода";
что его с женой не взяли на "Голос Америки", да еще объявив, что результаты их тестов ниже требуемого уровня;
что его книга об убийстве американского президента Джона Кеннеди кубинским президентом Фиделем Кастро не только не произвела ожидаемой автором мировой сенсации, но ему пришлось самому издать ее русский оригинал в "Тенафлае-Эрмитаже", а для английского перевода он и вовсе не нашел по всей Америке ни одного не то чтобы приличного, а никакого издательства и вынужден был довольствоваться весьма сомнительной организацией кубинских эмигрантов во Флориде (Cuban American National Foundation, Miami);
что его роман "Архивы Страшного суда" так и не был взят Голливудом, как надеялся автор;
что еще одна его книга, "Без буржуев", о советской экономике, не открыла ему двери американских университетов, как он рассчитывал, а плоды его полуночных трудов "Практическая метафизика" и "Метаполитика" - два "новых слова в философии" - вообще никак не прозвучали, хотя одна из них была написана Ефимовым под Нобелевку, коли он так несказанно обрадовался ее изданию по-английски в Philosophical Library, потому что "в списке авторов (этого издательства) двадцать два нобелевских лауреата!"
Не стану касаться самих этих трудов (пытался прочесть только один и не одолел), но их автора, несмотря на преклонный возраст, можно назвать тем самым русским мальчиком, которому дай карту звездного неба, и он вернет вам ее исправленной.
Мания величия маленького человека.
Гигантомания Крошки Цахеса по прозванию Циннобер.
А в злополучной истории с неприглашением на писательскую конференцию окончательно добило Ефимова письмо из того самого южнокалифорнийского университета в Лос-Анджелесе, который ее устраивал. Легко представить его нетерпение, когда он открывал конверт. Увы, вместо вожделенного приглашения на конференцию там оказалось письмо от сотрудницы кафедры славистики, которая обращалась к нему по совету Карла Проффера с просьбой порекомендовать талантливых писателей, которые еще не получили приглашения. Плюс ко всему вернувшийся с конференции Карл Проффер два часа кряду делился с Игорем Ефимовым своими впечатлениями. Обиженный Ефимов видит в этом лицедейство, не допуская себя до мысли, что его не взяли на конференцию по той простой причине, что никто в Америке всерьез не считал его писателем. Ведь на другие писательские конференции - включая международные в Вене и Лиссабоне - Ефимова тоже не брали, хотя русские писатели, в том числе Довлатов, попадали на них по рекомендациям Бродского, но тот, как и Проффер, прохладно (мягко говоря) относился к художествам Ефимова, хоть и приятельствовал с ним. Платон мне друг, но истина дороже.
А тогда, после неприглашения его на писательскую конференцию в Лос-Анджелесе, не выдержав такого удара по самолюбию, Ефимов порывает с Карлом Проффером и организует свое собственное издательство "Эрмитаж". Впрочем, хитрован Ефимов тайно создавал свой "Эрмитаж", находясь еще под одной крышей с "Ардис-пресс".
Ну да, самиздат тщеславия, в том числе для самого себя, но им, однако, чрезмерное эго Игоря Ефимова не ограничивается. Чтобы воздвигнуть самому себе "рукотворный" памятник под стать этому непомерному, уязвленному и ненасытному эго и при такой писательской гигантомании, необходим сообразный пьедестал. В качестве оного внаглую был использован Довлатов, который подходил не только своим огромным ростом (1 м 96 см), но и своей изрядной славой. Единственный и последний шанс закрепиться в русской литературе. Хотя бы в качестве сноски к ее основному корпусу.
Хотя довлатоведение далеко не единственное поприще многостаночной деятельности этого литератора, но именно здесь он обрел наконец некоторую, пусть и скандальную, известность, правда, за счет Довлатова - таков был расчет этого человека с заурядной фамилией и усредненным талантом. Если он кому теперь и известен в узких и все больше сужающихся, что шагреневая кожа, литературных кругах, то исключительно как корреспондент Довлатова, хотя, понятно, читатель листает этот эпистолярий (не читать же его насквозь!), опуская деловые, меркантильные, сухие, скучные - в лучшем случае жалобные, кляузные, сквалыжные - цидули Ефимова, который уступает Довлатову в "письменном" мастерстве в той же мере, что и в прозаическом даре: никакого сравнения! Тем не менее находятся авторы - опять-таки из зависимых от Ефимова-издателя, - которые этот том называют "романом Ефимова". (Белла Езерская, которая выпустила в "Эрмитаже" на свои деньги две книги интервью.)
Помимо прочего, ввиду текстологических подделок, эту переписку следует считать псевдодокументом, то есть фальшаком, если называть вещи своими именами. Я уже говорил о том, как мы с Леной Довлатовой страница за страницей сравнивали изданную Ефимовым переписку с реальными письмами в Сережином архиве, аккуратно разложенными хронологически. Некоторые письма опущены вовсе, а другие отцензурированы Ефимовым в "правильном направлении". Впрочем, он сам в этом признается, ссылаясь на то, что отсутствующие письма в архиве не сохранились. В ефимовском - может быть, хотя точно не знаю, зато в довлатовском они есть!
Что же касается ефимовской цензуры, то вот признание доморощенного цензора:
"Купюры же, безусловно, сделаны мною… и все они подчинены одной цели: не дать прорваться в книгу неправде про живых людей, порой и обидной правде, а иногда - прямой клевете, на которую Довлатов в художественном азарте был вполне способен. (Мне ли не знать, коли я сам стал жертвой этой его страсти?)"
К сожалению, это игра в порядочность и благородство. Потому как Ефимов весьма выборочно охраняет живых людей от обидной правды либо неправды. Включая самого себя. А "обиженных" после выхода этой переписки - несчитано. И не только в довлатовских письмах - пусть не брешет! - но и в ефимовских. Того же Гришу Поляка, издателя, архивиста, энтузиаста и бессребреника, каких поискать, самого близкого и самого преданного друга Лены, Сережи и Норы Сергеевны Довлатовых, мало того что обжуленного Ефимовым, так еще ошельмованного и оклеветанного им! А вот несколько опубликованных Ефимовым обидных довлатовских характеристик - наугад:
Вайль & Генис - бандиты и алкаши;
Соломон Волков - повредился в рассудке;
Александр Глезер - взбесившаяся мандавошка;
Эдуард Лимонов - жалкий, тихий и совершенно ничтожный;
Владимир Максимов - интриган и баба;
Андрей Седых - негодяй и крупный уголовный преступник;
Андрей Синявский - проклятый юдофил;
Людмила Штерн - опасна.