Мы благополучно добрались до городка К. и отправились по данному нам адресу. Отпустив кучера, я сел обедать с сопровождавшим меня поляком. Хозяин наш, также еврей, и его две дочери прислуживали нам. Очевидно, что они понимали, в чем дело, и старались выказать нам сочувствие. Тем временем бушевавшая два дня буря стихла, и погода прояснилась. Поданная нам жареная индейка, теплая комната, оказанное нам участие были для меня наслаждением после 3-дневного тяжелого путешествия. Вскоре хозяин привел к нам нашего нового кучера, человека средних лет, со строгим и интеллигентным лицом. Пока мы с ним уславливались, в комнату вошел жандарм. "Черт побери, - прошептал хозяин, почесывая голову, - но не бойтесь, он пришел только за своими тремя рублями". Жандарм подошел к нам, я предложил ему папироску, и вскоре мы все четверо дружески разговорились. Через несколько минут хозяин отвел жандарма в сторону, сказал ему несколько слов и что-то сунул ему в руку. Лицо жандарма просияло, и он подошел проститься с нами, пожимая нам руки и говоря, что был рад познакомиться, и пожелал нам успеха. Хозяин объяснил мне, что в деревне было не менее 8 жандармов, и все они были в стачке с контрабандистами и взыскивали с каждого проезжающего через деревню к границе по три рубля, которые и делили между собой. Доход этот был настолько значителен, что редкий из жандармов бывал трезв. Лошади были поданы, мы тронулись в путь, и тут выяснилось, что наш кучер был страшный пьяница. Он не пропускал ни одной монопольки, чтобы не выпить. Отпуская нас, хозяин дал нам подробные и точные указания, каких деревень избегать, в каких останавливаться и т. д. Всю ночь мы ехали по лесистым и гористым местам; было так темно, что нам приходилось брать с собой мужиков, которые указывали нам дорогу. На следующий день мы приехали после 4-дневной непрерывной езды в деревню, отстоявшую в нескольких верстах от границы, где мой поляк должен был меня покинуть. Расставаясь, мы обнялись дружески, и я отправился к тому лицу, которое было мне указано моими друзьями в Петербурге и которое должно было перевести меня через границу. Лицо это оказалось весьма осторожным, и хотя я и провел у него несколько часов днем, но на ночь он повел меня к соседу. Мы условились, что я оставлю у него свой багаж и он дошлет мне его впоследствии, если мне удастся благополучно перейти границу.
На следующий день я переоделся в крестьянское платье и поехал в пограничную деревеньку Т. Было воскресенье, и мои спутники пошли в церковь, оставив меня отдохнуть в избе. Этот день едва не стал последним в моей жизни. Страшные холода заставляют крестьян герметически закрывать свои избы, замазывая двойные рамы. Я лег спать, радуясь теплу от печки, и, когда два часа спустя за мной пришли контрабандисты, они нашли меня в полубессознательном состоянии. Немедленно были открыты форточки и меня вынесли на двор, где я вскоре пришел в себя. Мы все впятером и … и поехали к дому, стоящему у самой границы. Здесь меня поручили одному молодому поляку, который, как оказалось впоследствии, не заслуживал доверия. Он пошел предупредить дежурного солдата о нашем приезде.
Глава двадцать третья
Я перехожу границу
Я должен объяснить, что вдоль всей западной границы России живет население, значительная часть которого - профессиональные контрабандисты, занимающиеся одновременно и переводом беглецов через границу, входя для этого в сделку с пограничной стражей. Вечером желающие перейти границу собираются в одиночку или партиями и платят пограничникам от одного до трех рублей с человека. Опасность грозит только со стороны сыщиков, живущих по соседним деревням, а также в случае внезапной замены прежней пограничной стражи новою, с которой еще не успели войти в сделку, и потому она стреляет в каждого, желающего перейти границу. Случается также, что, узнав о злоупотреблениях, из Петербурга присылают офицера, специально для наблюдения, и тогда все планы рушатся.
Раньше контингент бежавших через границу состоял преимущественно из крестьян, рабочих, евреев, поляков, литвин и других, гонимых отчаянием и всякого рода неурядицами из России в свободные страны, преимущественно в Америку. Взять паспорт стоит больших для них денег, и они предпочитают более дешевый, хотя и более рискованный, способ перескочить границу. За последние годы контингент бегущих через границу состоит большею частью из политических, из преступников, из бегущих от воинской повинности и дезертиров резервистов. Все эти люди не могут, конечно, получить законного паспорта и предпочитают заплатить большие деньги контрабандистам, которые и берут за это очень дорого, потому что в случае поимки их заключают в тюрьму и подвергают строгим карам, чем и разоряют их и их семьи. Кроме того, на границе живут люди, которые, принадлежа сами к революционной партии, способствуют бегству политических через границу. Доставка контрабанды, в том числе и запрещенной литературы, производится тем же путем и, как занятие очень опасное, оплачивается дорого. Так, например, провезти в Россию пуд нелегальной литературы стоит не менее 50 руб., а иногда и 100 и более. Если принять во внимание, как часто эти тюки арестовываются, бросаются в реку или уничтожаются каким-либо другим способом, то можно себе представить, какие большие расходы доставка этой литературы накладывает на революционную партию.
Мой проводник долго не возвращался; оказалось, что он в это время пил с солдатами, и это занятие так им понравилось, что когда он вернулся, то был так пьян, что не был способен ни к какому делу. Со слов его семьи я понял, что он пропил все деньги, которые я дал ему на дело. Он забился в угол спать, и, когда несколько часов спустя он проснулся и пришел в себя, оказалось, что солдат был уже сменен. Это известие взволновало всю его семью, так как она сознавала свое обязательство передо мною. Другого исхода не было, как остаться у них ночевать. На другое утро проводник мой, на этот раз трезвый, разбудил меня и предложил следовать за ним. Мы взяли с собой мальчика лет 12-ти. Через несколько минут проводник мой встретил товарища, который сказал ему, что перейти границу в данную минуту было невозможно, так как там стояли два новых солдата; но я настаивал идти дальше, так как утро было туманное и мы находились всего в 100 шагах от проволочного забора, отделяющего Россию от Германии. Я остался один с мальчиком, и мы бросились бежать от одного здания к другому. Я видел, что дело не безопасное, и держал наготове свой револьвер. Вдруг мальчик схватил меня за руку и испуганным голосом закричал: "За нами бежит солдат". Затем я услышал крик: "Стой!" - и, оглянувшись назад, увидел в 20 шагах солдата, бегущего по глубокому снегу. Мы бросились бежать, но солдат догонял нас. Когда он был уже в нескольких шагах, он упал. Это была необыкновенно счастливая случайность. В следующую минуту мы уже подлезали под проволочную изгородь, и в первый раз в моей жизни я стоял на чужой земле. Я ожидал выстрела, но его не последовало, и мы продолжали свой путь. Сперва это показалось мне странным, но позднее я узнал, что месяц тому назад один человек был убит русским солдатом по ту сторону границы. Прусские пограничники донесли об этом своим властям. Это повело к серьезным осложнениям и вызвало более точные инструкции для русской пограничной стражи.
Тем временем мы продолжали бежать к ближайшему дому. Почувствовав себя в сравнительной безопасности, я спросил моего маленького спутника, не испугался ли он. "Испугаться солдата? Никогда!" - ответил он с сердцем. Тот дом, к которому мы бежали и где нас гостеприимно встретили, принадлежал одному немцу. Здесь я попросил дать мне другую одежду, взамен которой оставил свою. Когда были поданы лошади, хозяйка села в сани со мной и с мальчиком и отвезла нас в соседнюю корчму, находившуюся на расстоянии полумили. Сюда контрабандисты должны были доставить мой багаж, но его еще не было. Наконец, я вздохнул свободно и, подкрепив себя едою, простился с мальчиком, дав ему 5 рублей, которые он тщательно спрятал за пазуху. После некоторого размышления, я решил ожидать свой багаж. Спустя несколько часов в гостиницу вошел человек высокого роста с нахальной физиономией и, подойдя ко мне, обратился по-русски с вопросом: "Куда вы едете? и как идут дела в Петербурге?" Я ответил: "Ничего о Петербурге не знаю". Но он настойчиво продолжал расспрашивать: кто я? На что я ему ответил, что я дезертир. "А, - сказал он, - так я приведу вам ваших соотечественников, которые будут очень рады вас видеть", и с этими словами он вышел из комнаты. Хозяйка, поманив меня пальцем, прошептала: "Это агент русской полиции; вам бы лучше сейчас уехать" - и приказала кучеру приготовить лошадей. Но прежде чем она вернулась, снова появился агент, но на этот раз с двумя другими. Меня предупреждали, что Германия выдает дезертиров, но это слово случайно сорвалось с моего языка. Очевидно, необходимо было бежать. Я видел в окно, что лошадей уже зануздали. Хозяйка вошла в комнату и заняла агента разговором. "Я забыла отдать вам письмо", - внезапно сказала она, многозначительно кивнув мне головой, увела агентов в соседнюю комнату. Сделав вид, что я следую за ними, я бросился к двери, прыгнул в сани и помчался. Оглянувшись назад, я увидел, как агент выбежал из гостиницы, но других лошадей не было, и я скоро потерял гостиницу из виду и направился в Тильзит.
День прошел без приключений. Приехав в Тильзит, я первым делом обрился и затем отправился в дом, который был мне рекомендован моими петербургскими друзьями. Весь дом был наполнен русскими революционными изданиями. Любопытство мое было крайне возбуждено, но мой хозяин не знал ни слова по-русски, а я ни на каком другом не умел говорить. Вскоре он привел своего друга, весьма симпатичного юношу X, который говорил по-русски, и я узнал, что находился в рассаднике русской революционной деятельности. В дом входили и выходили люди, заделывали в тюки запрещенную литературу и уносили из дому.
Меня удивили те сведения, которые мой хозяин имел обо мне и о недавних событиях, и я навел на них разговор. Очевидно, он очень интересовался отцом Гапоном и высказывал ему большое сочувствие. Я решил довериться ему и, обязав его сохранить тайну, сказал ему, кто я. Он был поражен и, очевидно, не доверяя мне, принимался расспрашивать меня. Наконец, убедившись в правде, он сказал, что как он сам, так и его друг X оба принадлежат к Литовской социал-демократической лиге. Они дали мне паспорт, и X сопровождал меня до Берлина, откуда я намеревался поехать в Швейцарию, боясь, что в Германии я не в безопасности от ареста и выдачи. Переночевав в Берлине, причем за меня расписался X, я через сутки был свободным человеком в свободной стране.
Глава двадцать четвертая
Будущее русской революции
Я был в Швейцарии, Париже, Лондоне и всюду видел ту атмосферу свободы, которая способствует мирному развитию народных масс и делает невозможными те события, в которых я принимал участие в последнее время. Я жил в новом для меня мире, но только для того, чтобы преобразовать тот старый мир, который я оставил позади себя. Дважды я избежал смерти: первый раз от солдатских пуль у Нарвской заставы, а второй раз избежал ареста, который, несомненно, кончился бы для меня весьма печально: заключением в Петропавловской или Шлиссельбургской крепости.
Более чем когда-либо я чувствовал, что жизнь моя принадлежит моему народу и что я должен напрячь всю свою энергию к тому моменту, когда мне можно будет вернуться к моим рабочим, чтобы вывести их на стезю свободы и благоденствия.
Прошло несколько месяцев, и день этот стал ближе. Январские убийства были откровением, совершенно изменившим настроение нации. Этот поступок царского правительства был последним штрихом в деле народного воспитания, над которым трудились революционеры. Долгие годы нестроения и вытекающие из него горе и нищета и, наконец, эта преступная и бессмысленная война, столь же ненавистная, как и пагубная, подготовили почву для пропаганды революционных партий. Самодержавие последнего столетия сделало у нас голод обычным явлением, довело наши финансы почти до банкротства, в корне разорило народное хозяйство, погубило тысячи и тысячи молодых жизней. В то время, когда весь народ кричал о необходимости переменить политику и требовал хотя бы отдыха от того гнета, который так долго его давил, царское правительство в своей отеческой заботливости о благе народном не нашло ничего лучше, как тратить миллионы на постройку железных дорог, крепостей и заказов броненосцев за границей и, наконец, начать эту небывалую по позору войну, обнаружившую всю нашу неспособность и развращенность. Повторяю, что 9 января было последним штрихом, вызвавшим в народном уме правильную оценку всех этих фактов. Это был последний неизбежный урок, подтвержденный всеми последующими событиями. С беспримерным единодушием город за городом отзывался на крик ужаса петербургских рабочих, и бастовать стали все - учителя, адвокаты, журналисты, крестьяне, начиная с Москвы и Риги. Забастовки охватили все промышленные районы на юге, не исключая степей Черного моря и Кавказа.
Чтобы правильно оценить это движение, нужно принять во внимание то страдание, которое оно вызывает: надо вспомнить, что громадное большинство русских рабочих не имеет сбережений, живет от месяца до месяца и даже редко имеет одежду или мебель, которую может заложить или продать. Забастовки, длящиеся недели и месяцы, проходят среди плача голодных детей и рыданий страдающих матерей.
Вскоре и крестьяне примкнули к революции. Аграрные беспорядки стали вспыхивать повсюду, и преимущественно в Остзейском крае, центральных губерниях, около Одессы и на Кавказе. Подавляемые силой и кровопролитием в одном месте, они с еще большей силой и в больших размерах вспыхивали в другом. И здесь правительство сделало все, чтобы усугубить ужас положения. По приказанию министров и главы православного духовенства, деревенские священники и сельская полиция возбуждали крестьян против "интеллигенции", против докторов и студентов, которые им служили в тяжелые годы голодовок и эпидемий, против помещиков, которые им не нравились. Во многих местах высшая администрация организовала кучки хулиганов, так называемые "черные сотни", которые называли себя "истинно русскими людьми", и натравливала их на интеллигентные классы и на все, что не было православным, т. е. евреев, армян, рассказывая им, что все они подкуплены Японией и Англией, чтобы погубить Россию.
В результате получилось, что помещики должны были бежать в города, но и там, не считая себя в безопасности, стали приобретать себе оружие и организовать самооборону.
Аграрный кризис был одной из причин, почему крестьянское движение обрело такую силу и более либеральные дворяне примкнули к нему. Евреи, поляки и армяне проявили еще большую энергию. Массовые убийства последних были систематически и искусно организованы правительством. Убийства армян - в Баку, Батуме, Тифлисе и других городах; убийства евреев, сведения о которых мы постоянно получаем; избиение евреев и поляков в Лодзи, где народ открыто восстал, - все эти преступления создали гражданскую войну во всей России.
Но это еще только начало. Вынуждая все классы населения, каждую национальность на самозащиту против военной силы и делая из этого вопрос жизни и смерти, правительство готовит нам революцию, перед которой Великая французская революция покажется борьбой лилипутов. Что сделал царь и бюрократия, чтобы избежать этой беды? Абсолютно ничего. Каждый указ о реформе немедленно дискредитировался какой-нибудь уловкой и еще больше тем, что исполнение его поручалось тем самым лицам, преступления которых вопиют к небу о мщении. Так, например, в феврале царь издал указ о свободе совести, но указ этот не разрешал свободу религиозных диспутов, он не касался шести миллионов евреев, многих миллионов магометан и других нехристианских вероисповеданий. И эта частичная свобода, данная христианским вероисповеданиям, в большинстве случаев была сведена к мертвой букве местными чиновниками, не получившими инструкций. Что же может принудить к осуществлению указа, когда гласность не существует? Затем, Земская дума, дарованная в августе, разве это не наглая насмешка над настоящим парламентом и над требованием народа конституции? Дума эта не дает народу никаких прав и задумана так, чтобы быть новым орудием для укрепления самодержавия и бюрократии. И теперь, когда я пишу, я узнал, что в 28 губерниях неурожай и большей половине России грозит голод. Кто придет на помощь десяткам миллионов голодающих крестьян? И откуда придет помощь, если не встанет вся Россия, чтобы с оружием в руках сбросить самодержавие и бюрократию, не останавливаясь перед жертвами. К счастью, жертвы не будут столь велики, как их можно было ожидать еще несколько времени тому назад. Есть много признаков, которые указывают нам, что правительство все более и более слабеет в братоубийственной войне. "Князь Потемкин", "Георгий Победоносец", "Прут" и другие суда, и, может быть, скоро и весь флот, лишат царя одного из могущественных орудий. Кроме того, каждый день получаются сведения, что и другое, еще более сильное орудие - армия начинает поддаваться окружающей ее революции. Если не в городах, то в деревнях, солдаты братаются с крестьянами, и ввиду этого аграрные беспорядки будут пагубно влиять на них. Поэтому нельзя считать всеобщее восстание невозможным до тех пор, когда вся армия встанет. Стихийная сила, чем больше ее сдавливают, тем сильнее она становится и увеличивается от самого давления. Вожакам революции остается только организовать эту силу так, чтобы нанести удар скорее, сделать время борьбы наиболее коротким, чтобы избежать напрасного кровопролития и достигнуть наибольших результатов, какие только позволят обстоятельства. Чтобы привести к такому концу, я и направляю свою деятельность с тех пор, как я покинул Россию. Но меня спросят, как долго борьба может продолжаться и что получат те классы населения, которыми я наиболее интересуюсь - рабочие и крестьяне? Если царь обнаружит мудрость и предоставит народу свободу самому устроить свою жизнь, то революции можно было бы и теперь еще избежать и спасти династию для конституционной монархии. Но какое же мы имеем основание ожидать такого мудрого и мужественного шага со стороны царя? Он ни одной минуты не был вне влияния всяких Победоносцевых, Плеве, Треповых и им подобных угнетателей.
Есть еще и другой исход. Если царь не решится дать полную политическую свободу всем своим подданным, то он может уступить часть своей власти на условии известных уступок себе и своим прежним слугам. Он может разумно распределить права и правление между различными классами населения. Этими мерами, а также основательной земской реформой, уменьшением платежей, падающих на крестьянина, уменьшением покровительственных пошлин, преобразованием администрации, он может очень ослабить оппозицию. Этим путем он приобретет поддержку высших и средних классов и смягчит озлобление крестьян. Но все это только отдалит, но не устранит революцию, так как главная поддержка революции в рабочем классе, который с неослабленной энергией будет продолжать агитацию. Земельная реформа скоро окажется несостоятельной, потому что парламент, состоящий из помещиков и купцов, убьет всякую серьезную попытку в этом направлении. Кроме того, такая политика требует наличности истинно умных и смелых государственных людей. В обещанной 6 августа и 17 октября так называемой конституции не видно и следа этих качеств.
По всему этому я могу с уверенностью сказать, что борьба идет быстро к концу, что Николай II готовит себе судьбу одного из английских королей или французского короля недавних времен, что те из его династии, которые избегнут ужасов революции, в недалеком будущем будут искать себе убежища на Западе.
* * * *