У пары сразу установились близкие отношения, которые, как нередко бывает в жизни, противоречили здравому смыслу и планам НКВД. Влюбленные проводили вместе всё свободное время, даже отпуск в Гаграх в августе 1936 года. Не стеснялись вдвоем появляться на людях, фотографироваться - для 1935–1938 годов это были безумные по смелости шаги, но за спиной у Елены всегда маячил "ангел-хранитель" и "сатана" из НКВД в одном лице - Роман Ким, специально выезжавший в Ленинград для встречи с агентом (вербовку вместе с Кимом осуществляли сотрудники НКВД Мигберт - из местного, ленинградского управления, и Левит - из иностранного отдела, с прицелом на дальнейшее использование X. в Японии). В январе 1938 года у Елены и X. родился сын. Его по всем правилам зарегистрировали в загсе, указав имя и национальность отца. Редкий случай, но похоже, эти двое действительно любили друг друга, понимая, что ничего хорошего их впереди не ждет.
В июле того же 1938 года уже майор X. получил приказ о срочном возвращении в Японию в связи с обострением обстановки на границе с Советским Союзом. Органы НКВД согласились отпустить Елену с ним (!), но не дали разрешения на выезд дочери, и они остались в Советском Союзе. Понимая, что с японским именем ее сыну придется несладко, она переписала его свидетельство о рождении. Связь с майором X. оборвалась, хотя могла бы дать очень много - войну он закончил в звании генерал-майора, командующего токийской зоной ПВО.
Возможно, именно о нем говорил Ким на следствии: ""Майор" дал нам дважды материалы бесспорной ценности. Он был завербован только перед самым отъездом, потому что руководство не разрешало мне форсировать разработку. С ним можно связаться и теперь". А может быть, речь шла и о каком-то ином, неведомом нам "майоре"…
Сын майора X. нескоро узнал о том, кто был его настоящим отцом. Елена очень не любила рассказывать о прошлом, хотя благополучно, без всяких репрессий дожила до демократичного 1992 года. Уже после ее смерти сын нашел своих родственников в Японии и побывал у них в гостях, но это уже совсем другая история.
Роман Ким работал с японцами не только через своих любительниц "ловить коней". В 1936 году коммерческим секретарем посольства был назначен Танака Косаку. Стечение обстоятельств почти фантастическое: этот Танака (не путать с Танака Ватару и японским коммунистом Танака) во Владивостоке был слугой… Сугиура Рюкити - приемного отца Кима! Неясно, как именно работал Роман Николаевич с Танака Косаку, но должность коммерческого атташе тоже представляла интерес для О ГПУ, как политической и экономической разведки. Сменил старого знакомого Кима другой его старый знакомый - Каватани Кодзаэмон, с которым Романа Николаевича когда-то познакомил Отакэ Хирокити. Про Каватани известно точно: у него была учительница русского языка из числа агентов ОГПУ - НКВД и Ким "разрабатывал его связи".
С коммунистом же Танака (это был псевдоним, его настоящее имя Ямамото Кэндзо) Ким познакомился в конце 1920-х, после того, как тот в 1928 году эмигрировал из Японии в Советскую Россию. Обстановка в японской компартии оставалась, мягко говоря, нестабильной, и у Коминтерна были серьезные подозрения, что в ряды японских коммунистов проникли шпионы и провокаторы. Надо отдать им должное, японцы сами, как могли, удобряли почву для таких опасений. Ямамото, формально холостой, но живший с соотечественницей, коллегой по борьбе, по имени Мацу, закрутил в Москве роман с женой лидера японской компартии в Москве - Носака Сандзо, пока тот четыре года выполнял разведывательные поручения Коминтерна в Калифорнии (позже его признали одним из слабых звеньев, из-за которых японская полиция вышла на след Зорге). Вернувшись, Носака не стал терпеть проделки товарища по борьбе и 22 февраля 1939 года написал на него донос в НКВД, обвинив в работе на военную жандармерию кэмпэйтай и политическую полицию токко. Танака - Ямамото, а с ним еще десяток японских коммунистов, живших в Москве, расстреляли, а Мацу умерла в лагере. Эту историю престарелому Носака припомнили аж в 1992 году, после чего он был вынужден выйти из партии и вскоре умер. Роман Ким знал правду еще тогда - в 1930-х. Его агент "X" - старый кишиневский еврей Осип (Иосиф) Гузнер, работавший в малоприметных трестах, а потом и вовсе театральным билетером, был важным внештатным сотрудником Романа Николаевича. По заданию ОГПУ - НКВД Гузнер сдавал комнаты гостям из Японии в квартире с телефоном на 2-й Мещанской, 27. Жил там и Танака. В архиве литературы и искусства хранятся до сих пор не опубликованные дневники сына Осипа Гузнера Григория, писавшего под псевдонимом Гаузнер. Женившись на дочери известной поэтессы Веры Инбер, Григорий стал дальним родственником Льва Троцкого, а этот персонаж в то время особенно интересовал ОГПУ. Но Гузнер умер еще молодым, не дожив до массовых репрессий, и благодаря этому его дневники сохранились. В них есть такой забавный пассаж: "Танака дает объявление: "Иностранцу нужна учительница". 40 женщин. Водевиль, когда они приходят по 5 и по 6, советуются на лестницах, толкутся в дверях… Маруся совсем сбилась с ног. Выбрал троих". Учительница, а возможно, все трое - на всякий случай, конечно, были выбраны заранее ОГПУ.
Узнавая новые и новые факты о том, как функционировала "паутина Кима", не перестаешь удивляться: как он всё успевал, держал в голове? Особенно если вспомнить, что параллельно Роман Николаевич преподавал в Военной академии и Московском институте востоковедения, делал переводы, консультировал писателей и сам публиковал весьма серьезные статьи в толстых журналах. Причем по японским писателям работал особо.
Старая большевичка Анна Григорьевна Кравченко, работавшая ответственным редактором журнала "Школа взрослых", рассказала на следствии в 1937 году, что в конце лета 1935 года ей на квартиру позвонил сотрудник НКВД, представившийся Романом Николаевичем… Караваем, и попросил Кравченко зайти на Лубянку для разговора - она была прикреплена от журнала к японским русистам Юаса Ёсико (упоминается в статье Кимура) и Ёкэмура Ёситаро (в документах НКВД - Иокемуро), работавшим в то время в Москве. "Каравай попросил меня лично провести беседу с Иокемуро, указав, что нам важно, чтобы Иокемуро уехал из СССР наиболее советски настроенным, так как он может быть полезен для нас среди японской интеллигенции". Каравай дал Кравченко, которая, конечно, согласилась работать на НКВД, свой домашний адрес, и в дальнейшем они встречались около десяти раз, обсуждая детали "обработки" японского профессора в "советском духе". Встречались в "доме НКВД по Троицкому переулку", где удивленная Анна Григорьевна в первый же приход узрела на двери квартиры своего куратора табличку: "Ким P. Н.".
При такой занятости и разбросанности Ким-Каравай физически не мог успеть всё. Перед самым арестом, в марте 1937 года помощник начальника отдела кадров НКВД В. С. Остроумов (его расстреляют два года спустя) отметил в деле Кима: "…недостаточно работает над подготовкой японистов", но это оказались сущие мелочи по сравнению с проблемами, возникшими у Кима в оперативной работе. Уже будучи в тюрьме, Роман Николаевич одновременно и жаловался, и оправдывался: "В 1936 году Николаев приказал взять мне работу по линии японских дипломатов только для подготовки специальных операций. Когда я ему заявил, что у меня только два работника: Калнин и Каравай, и что нам троим нельзя обслуживать все линии японского сектора, Николаев заявил: "Весь сектор вы берете на время, потом передайте заместителю начальника отдела" (ожидался приход Уманского из немецкого отделения)… Мы трое взялись. Фактически, работу по дипломатам вел Калнин, который докладывал все дела непосредственно Николаеву.
Работой по дипломатам я был недоволен, я не мог с ней справиться. Специальную операцию "X" Гай не разрешил. Из лиц, которых нужно было изъять, мне разрешили арестовать (и то после долгих споров, со ссылками на НКИД) Миронова и связанных с "X"… Придя к заключению, что с дипломатами у меня ничего не выходит, я отказался от нее, как это было бы ни тяжело для самолюбия, и настоял на передаче этой линии в руки работника, который справлялся лучше меня, а не заместителю начальника отделения Соколову, которого я считал совершенно неспособным работником. По дипломатам я позорно провалился и признал это еще до ареста. Со специальной операцией у меня ничего не вышло".
Небольшая расшифровка к приведенной цитате из архивно-следственного дела Кима: Николаев - это Рамберг Израиль Моисеевич, "карьерный чекист", не знавший и не понимавший, что такое "работа в поле". В то время он был начальником 6-го отделения Особого отдела ГУГБ НКВД. Его арестовали через несколько дней после Кима и расстреляли пять месяцев спустя, но, пока его допрашивали, Николаев-Рамберг успел дважды дать "изобличающие показания" на Романа Кима как на японского шпиона.
Павел Калнин, наоборот, арестовывал самого Кима, но благополучно пережил и репрессии, и войну. Каравай, скорее всего, совсем другой Каравай - не Роман Николаевич, который оказался Кимом, а Каравай Сергей Андреевич, молодой сотрудник, в органах госбезопасности служивший всего-навсего с 1933 года, дожил до Великой Отечественной войны. Уманский Михаил Васильевич (Гюнзберг Маврикий Карлович) - как ясно из текста, специалист по европейским делам, расстрелян в июне 1937 года. Начальник Особого отдела ГУГЮ НКВД СССР Марк Исаевич Гай расстрелян на день раньше Уманского. Еще остаются загадочные Соколов и неизвестный оперативник, высоко оцененный Кимом. Получается, что людей в 6-м - японском - отделении Особого, а затем Контрразведывательного отдела ОГПУ - НКВД было раз, два и обчелся. При этом Ким был единственным знавшим японский язык. То есть специалистов по стране наблюдения, кроме него, практически не было. Такого уровня - не было точно.
Интересна еще оговорка о том, кого хотел "изъять" Роман Николаевич в 1936 году и почему это ему сделать не разрешили. Изъять - значит арестовать. Во время службы в НКВД Роман Ким был "интеллигентом в очках". Он был причастен к арестам и прочим силовым акциям и против японцев, и по отношению к советским гражданам, в чьей виновности был убежден.
Судя по протоколам допросов, у Романа Николаевича непросто складывались отношения по службе и с начальниками, и с подчиненными. Николаев-Рамберг сам решил завербовать (через агентов "Салтыкову" и "Петра Константиновича") корреспондента газеты "Симбен рэнго" Оката (в документах НКВД - Ооката или "О"). Ким проанализировал данные на "журналиста": раньше служил в осведомительном отделе харбинской конторы Южно-Маньчжурской железной дороги - одном из центров японского шпионажа в Северо-Восточном Китае, сейчас в Москве. "Судя по агентурным данным, всё время изображал из себя рьяного советофила, то есть сам лез на вербовку. А когда японец, а тем более бывший сотрудник осведомительно-исследовательского отдела… то есть кадровый разведчик, напрашивается на вербовку - это значит, его ни в коем случае нельзя вербовать".
Тем не менее Николаев-Рамберг "завербовал" Оката, но Ким настоял на том, чтобы нового агента показали ему. "Я виделся с ним два раза… и вынес впечатление, что ничего ценного он не даст. Я потребовал, чтобы он дал подписку и писал донесения письменно, но "О" отказался. Николаев, увидев, что я нажимаю на "О", стал встречаться с ним без меня. За всё время работы "О" в качестве завербованного так и не дал ни одного клочка бумаги, написанного им…"
Глава 13
"ИЗВЕСТИЯ" УПОЛНОМОЧЕНЫ ЗАЯВИТЬ
…Пикет обойди кругом,
Чей облик он принял, открой,
Стал ли он комаром
Иль на реке мошкарой?
Сором, что всюду лежит,
Крысой, бегущей вон,
Плевком среди уличных плит -
Вот твое дело, шпион!Р. Киплинг. Марш шпионов
Капитан 1-го ранга Коянаги не зря сражался с русскими женщинами и загадочным "доктором" за свои ключи как за родину предков. В сейфах посольства, военного и военно-морского атташатов хранились ценности, за которые любая разведка мира могла отдать очень многое. Особенно разведка советская - речь-то шла о потенциальном и весьма вероятном противнике, скрестить штыки с которым предполагалось очень скоро. Вообще, чужие сейфы чекисты вскрывали везде, где только могли, куда дотягивались их руки. Подробные и захватывающие воспоминания о том, как это было в Европе, оставил знаменитый нелегал ИНО ОГПУ, работавший в Европе (кстати, тоже не без помощи своей супруги) Д. А. Быстролетов. Съемка секретных документов под столом с низко опущенной скатертью, тончайшие хирургические перчатки, специальная фототехника, быстро щелкающий затвор камеры и максимальное напряжение нервов - враг всего-навсего за дверью, и в любой момент жизнь может кончиться! Но смельчакам везет, и в 1935 году именно таким путем Быстролетов добыл шифр японского посольства в Голландии.
Наш противник в Японии работал примерно так же - с поправкой на географические реалии. Дочь советского полпреда в Токио М. М. Славуцкого вспоминала: "Как-то я проснулась ночью, долго ворочалась и никак не могла заснуть. Жалюзи моей комнаты были, как всегда на ночь, задвинуты и на запоре, а окна распахнуты на балкон из-за летней жары. Вдруг слышу, внизу лязгает задвижка железной двери, ведущей на винтовую лестницу, затем легкие шаги по лестнице. Я поднимаю голову и смотрю на балкон: мимо меня по балкону торопливо проскальзывает силуэт маленького человечка. Шаги, слышу, ведут дальше вдоль гостиной к кабинету отца. Слышу, как гремят приотворяющиеся жалюзи - и тишина. Я вскакиваю и с криком несусь в спальню родителей, которая находится далеко от моей комнаты, бужу их: "Сейчас из сада в кабинет кто-то прошмыгнул. Мимо моей комнаты по балкону. Я видела, видела"…Утром я продемонстрировала отцу, как можно забраться на каменные перила из сада, затем на решетку над железной дверцей и - в проем между решеткой и каменным сводом переползти внутрь. Конечно, взрослый человек нормальной комплекции не смог бы, а вот миниатюрный японец… Отец вроде бы задумался, но мне ничего не сказал. Похоже, японская разведка здорово "обложила" нас в Токио".
А в Москве орудовали свои синоби - ниндзя, в определениях P. Н. Кима. По рассказам ветеранов японского отдела контрразведки, изначально посольство, находившееся в 1920–1930-х годах в знаменитом "доме Суворова" на улице Герцена, 42, по ночам вообще не охранялось. Дипломаты, как мы помним, жили либо на съемных квартирах, либо, как ни нелепо это звучит, в общежитии неподалеку (впрочем, еще в начале 1960-х сотрудники советского посольства в Токио тоже жили в коммуналках). Исключение составлял посол, которому была выделена резиденция на Воздвиженке, 16, в мавританском особняке Арсения Морозова, и военно-морской атташе, который жил там же, где и работал.
Посольство же, занявшее прелестный дворянский особнячок с парадным крыльцом, выходившим к церкви, где венчался Пушкин (сохранилась кинохроника, на которой видно, как подъезжает к крыльцу посольский автомобиль с флажком "хиномару" на капоте), по окончании рабочего дня просто закрывалось на замок и опечатывалось. Со временем меры безопасности усилили, но всё равно ночную охрану японского дипломатического представительства несла рабоче-крестьянская милиция, не мешавшая, а помогавшая "советским ниндзя" незаметно пробираться в особняк. По воспоминаниям ветерана КГБ полковника А., ирония судьбы заключалась в том, что посол Хирота был невысокого мнения об охране собственного особняка и предпочитал хранить особо секретные документы в сейфе военного атташе, откуда их и забирал Роман Ким.
Поэтому и главная задача "ниндзя с Лубянки" была проста и определенна: заполучить ключи от сейфов, которые привозили из Японии, и оттиски печатей, чтобы по завершении операции не оставлять следов своего пребывания. Работал Роман Николаевич сам, лично. Ночью проникал в посольство, имея при себе кожаный портфель, в котором находилась не самая портативная фотокамера со вспышкой. В 1936 году Ким купил себе новый портфель. То ли из озорства, а скорее всего, опасаясь банальной кражи, на дне выцарапал иголкой псевдоним, который придумал для себя - К. Саори - "Ким Сеул", "Ким Сеульский" в память о своем корейском происхождении. "На дело" выходил после полуночи. Из-за разницы во времени дипломаты засиживались на службе подолгу, да и спокойнее было в Москве ближе к рассвету.
Однажды тайный визит в посольство едва не стал для Кима финальным. Много лет спустя, уже в 1960-х, он рассказал эту историю Андрею Федорову - приемному сыну своего друга и родственника Владимира Александровича Шнейдера, а тот поведал автору этой книги. Как обычно, проникнув в посольство, Ким вошел в нужный кабинет и вскрыл сейф. Изъял бумаги, отобрал представлявшие наибольшую ценность и перефотографировал их. Аккуратно сложил всё обратно, закрыл и опечатал несгораемый шкаф, незамеченным выскочил из посольства и помчался на Лубянку. И только по дороге понял: фотоаппарат он оставил на столе в кабинете! Ситуация невероятная, такое и в кошмаре не привидится. Что делать? Добежав до Лубянки, Ким бросился за советом к Шнейдеру, который служил в оперативном отделе. Непосредственно по работе они не соприкасались, их связывали дружеские отношения. По счастью, чекисты работали в "сталинском режиме" - ночь напролет и домой уходили только утром.